* * *
Лантене ринулся вперед с кинжалом в руке.
На каждом шагу его рука поднималась, молниеносно опускалась - и падал солдат.
Так он прокладывал кровавый путь к Монклару, а тот неподвижно сидел верхом, вперив в него взор, словно с ужасом видел приближение зверя из Апокалипсиса.
Только при каждом смертоносном движении Лантене из груди его вырывался какой-то яростный рык.
Лантене приближался к Монклару. Тот был в его власти.
Он был уже рядом с конем.
Подобрался.
Приготовился к могучему прыжку. Сейчас он будет с Монкларом лицом к лицу…
В этот миг сзади на голову ему легла иссохшая, сильная, жилистая рука.
Рука женщины!
Рука Джипси!
В то же мгновение на Лантене набросилось два десятка стражников.
Еще через секунду он оказался крепко связан.
XIII. А потом…
Монклар торопливо взглянул на Джипси.
Вот уже второй раз старая цыганка спасала ему жизнь.
И опять от Лантене.
Он наклонился к ней и спросил:
- Чего ты хочешь?
Он имел в виду:
"Какой ты желаешь награды за мое спасение?"
Она вполголоса ответила, указывая на Лантене:
- Чтобы его помиловали!
До сих пор Лантене не замечал ее: вокруг стояли солдаты, которые его вязали. Теперь он услышал знакомый голос цыганки и торопливо обернулся к ней.
Один из солдат решил, что это еще одна попытка сопротивления, и со страшной силой ударил Лантене по голове.
Тот упал без чувств.
Но, теряя сознание, он успел еще подумать:
"Бедная, добрая матушка Джипси! Она поспешила меня спасти!"
Великий прево нахмурил брови и отрицательно покачал головой.
- Монсеньор, - тут же быстро сказала Джипси, - я прошу у вас милости, чтобы вы соблаговолили принять меня у себя дома.
- Хорошо. Приходи сегодня в девять вечера.
- И еще прошу милости никак не распоряжаться насчет Лантене, пока не поговорите со мной…
- И на то согласен.
Сквозь зубы Монклар прорычал:
- Пусть подождет, ничего!
Довольная, Джипси быстро пошла прочь.
* * *
Лантене бросили в тележку: ведь перевязали его так крепко, что он и шага сделать не мог.
Вокруг тележки Монклар поставил двести всадников с палашами и копьями.
- К моему дому! - приказал он.
Дело в том, что в резиденции великого прево было с полдюжины застенков, ничуть не уступавших Консьержери, Шатле и Бастилии.
Через час Лантене был прикован в одном из этих застенков.
* * *
У груды медленно догоравших черных углей оставались только монахи, прежде читавшие отходные молитвы, а теперь распевавшие заупокойные. Толпа разбежалась, как только появились воры.
Манфред, как мы видели, упал одним из первых с перебитой рукой. Он долго не приходил в сознание.
Очнувшись, он увидел при проблеске сознания, пробившегося сквозь горячку, что лежит на соломе в мрачной, темной хибарке, а на него смотрит какая-то женщина.
- Это вы меня спасли? - спросил Манфред.
- Спасла? Не знаю… Тебя принесли Синичка с Колотушкой.
- А вы кто?
- Я Маржантина. Разве не знаешь меня? Белокурая Маржантина…
Манфред закрыл глаза и принялся бормотать что-то нечленораздельное: он опять был в бреду.
* * *
А Кокардэр с Фанфаром пропали. Убили их? Или только ранили?
Теперь толпа, опомнившись от страха, возвращалась к кострищу, молча, с алчным любопытством разглядывая кучу угля и пепла. От тела Доле осталось только несколько косточек, торчавших среди углей.
Было около трех часов дня.
Монахи не расходились.
Итак, к трем часам толпа сплотилась вокруг братии. Одна женщина из народа крикнула:
- Возьмите хоть пепел его! Похороните его с честью в освященной земле!
Лойола, услышав эти слова, вздрогнул и очнулся от неподвижности, в которой пребывал с самого утра. Нападения воров он не видел и не слышал.
Из-под балахона он с бескровным лицом наблюдал за казнью, не пропуская ни единой подробности, мечтая о еще более грандиозных и чудовищных казнях.
Сострадающий женский голос вернул его к действительности. Он мощным голосом произнес:
- Никакой слабости! Никакой пощады еретику и нечестивцу! Братья, возьмите прах его и развейте где-нибудь в диком поле!
Палач с подручными достали из своей тележки свежеобструганный деревянный ящичек и лопаты. Два монаха взялись за лопаты. Останки ученого ссыпали в ящик, и еще два монаха, должно быть, назначенных заранее, унесли его.
- Так погибнут грешники от лица Господа Иисуса! - вновь возгласил Лойола.
И перед этим грозным гласом задрожала, склонила головы вся толпа.
- Аминь! - откликнулся хор пятисот монахов.
XIV. Цыганка
Расставшись с Монкларом, Джипси тотчас отправилась с площади Мобер во Двор чудес. Но на улице Дурных Мальчишек она увидела двух человек, которые на самодельных носилках несли третьего.
Рядом с носилками шли две женщины - цыганка сразу узнала знакомых потаскух. Она подошла ближе и увидела на носилках Манфреда. Глаза его были закрыты.
- Он мертв? - спросила Джипси.
- Да нет, просто без чувств лежит. У него рука перебита.
- Куда вы его несете?
- Как "куда"? К тебе, Джипси!
- Ко мне? - сказала она таким голосом, что потаскухи так и застыли на месте. - А меня сегодня дома не будет. Да потом, право слово, ему опасно будет во Дворе чудес.
Джипси задумалась. Что творилось в ее зачерненном сознании? Не жалость ли в этот миг осветила ее дикий взор?
- Несите его к Маржантине! - вдруг сказала она.
- К полоумной? Да что с тобой вдруг, Джипси?
- Право слово, - сказала она, - нужно ему быть у Маржантины… вы не знаете почему… а я знаю!
Потаскухи переглядывались, изумляясь все больше и больше. Но Джипси так уважали, так высока в этом наивном и легковерном мире была ее репутация "прозорливицы", что девицы ничего не возразили.
Мужчины опять подняли носилки. Цыганка видела, как они вошли в дом полоумной Маржантины.
Дома Джипси села и что-то долго писала. Ведь она умела читать, писать и считать, хотя всячески остерегалась хвастать своими умениями.
Закончив писать, она сложила бумагу, заклеила облаткой и бегом пустилась к Маржантине. Манфред лежал там на полу на соломе.
- Будешь за ним ухаживать? - спросила она.
- Да, да, - ответила Маржантина. - Раз было, за мной гнались, а он меня выручил.
- Вот и хорошо. Деньги тебе нужны?
Не дожидаясь ответа, она сунула в руку Маржантине несколько экю и продолжала:
- А знаешь, Маржантина, что я тебе скажу? Будешь за ним хорошо смотреть, он поможет тебе и дочку найти.
Маржантина подошла к двери и задвинула засов.
- Пусть кто сунется! - буркнула она при этом.
- Теперь слушай внимательно, - продолжала Джипси. - Видишь вот это?
Она показала запечатанное письмо.
- Так вот: когда он поправится, но не раньше - поняла?..
- Поняла, не раньше…
- Отдашь ему вот эту бумажку.
- Ясно. Давайте сюда.
Маржантина взяла письмо и засунула в дырку в стене, которая была у нее вместо шкафа.
- Запомни хорошенько, - еще раз повторила Джипси. - Не раньше, чем он поправится!
- Раньше не дам!
"Вот и хорошо, - подумала Джипси. - У меня будет неделя с лишним. Даже больше, чем нужно".
Она еще раз посмотрела на Манфреда не без нежности и ушла.
Дома Джипси сложила в сверток ценные вещи - главным образом украшения - на довольно большую сумму. Достала из тайника золотые монеты и засунула в кожаный пояс, а пояс надела на себя под одежду.
Она думала о Манфреде - вернее, пыталась думать - и бормотала про себя бессвязные слова:
- Ну как я могла подумать, что привяжусь к нему, что мне захочется, чтоб он не был несчастен! А Монклар… вот кому будет плохо! Ну и пусть Манфред будет счастлив, мое какое дело? Теперь уж он не уведет у меня сына прево… Но как он будет плакать! Лишь бы с ума не сошел! А то еще, может, и умрет сразу…
Лантене был виновен в неповиновении властям, в попытке устройства побега Доле из Консьержери, в покушении на жизнь Игнасио Лойолы, в вооруженном нападении на Лувр во главе воровской шайки, в противостоянии королевской власти при штурме Двора чудес, наконец, в нападении вместе с ворами на Монклара во время казни Доле. Лантене был обречен. Над ним для вида устроят суд. Потом, не позже, чем послезавтра, его повесят.
А она, Джипси, будет на этой казни. А когда Лантене испустит последний вздох, она обернется к графу де Монклару и скажет:
- Ты двадцать с лишним лет искал сына, проливал о нем слезы… Гляди! Вот он!
* * *
К девяти часам вечера цыганка явилась в особняк Монклара. На этот счет явно были отданы распоряжения, потому что ее немедленно пропустили и отвели в кабинет к великому прево.
- Говори, - сказал граф с необычной для себя добротой. - Чего ты от меня хочешь?
- Монсеньор, - ответила цыганка, делая величайшее усилие, чтобы не выдать ненависть, рвавшуюся из сердца, - помните, я когда-то приходила просить у вас милости?
- Помню, - бесстрастно ответил Монклар.
- Тот, кого должны были повесить, был мой сын. Помните?
- Помню, - опять сказал Монклар.
- Да, монсеньор, я знаю, у вас хорошая память…
- А у тебя, пожалуй, еще лучше моей, - ответил Монклар таким вкрадчивым голосом, что цыганка вздрогнула.
- Это правда, монсеньор, - сказала она, - память у меня недурная. Что я вытерпела в тот день, как повесили моего сыночка, и с того страшного утра каждый день… Это, монсеньор, такой ужас, что другого такого я уже не переживу…
- Так ты вот зачем пришла?
- Я вам, монсеньор, уж два раза спасла жизнь - дайте мне взамен жизнь Лантене.
- А я думал, ты его ненавидишь?
- Я, монсеньор? Кто вам такое сказал? Лантене мне надобен, это правда.
- Но ведь когда я попал в лапы к ворам, ты сама нарочно рассказала мне, что Лантене желает моей смерти.
- И что с того? - жадно спросила цыганка.
- А то, что он меня не жалел - и я его не пожалею… Но тебя я все равно не понимаю. Странно что-то: доносишь мне на Лантене, несколько раз на него мне прямо указываешь, а потом приходишь просить его жизни!
- Потому что он мне надобен, монсеньор! У меня к нему ни любви, ни ненависти - я вам уже говорила. Только он мне надобен. Не убивайте его.
- А зачем он тебе? Говори, только честно. Тогда я подумаю: ведь я тебе немало обязан.
- А надобен он мне, чтобы отомстить как надо.
- Хочешь зарезать какого-нибудь шаромыжника?
- Ох, монсеньор, ничего-то от вас не скроешь! Да, шаромыжника, да такого скверного, такого подлого! Страшное зло сделал мне тот человек. А Лантене мне надобен, чтобы воздать ему по цыганскому закону: око за око, зуб за зуб. Монсьеньор, я же знала, он когда-нибудь да попадет в ваши грозные руки! Вот и приготовилась, чтоб иметь право на вашу благодарность. Я вас спасла. Теперь и вы меня спасите: оставьте мне Лантене.
Великий прево покачал головой и строго ответил:
- Невозможно!
- Невозможно? Вот и тогда вы сказали то же страшное слово! Монсеньор, я падаю к вашим ногам, как тогда! Криком кричу, как за сына моего: "Пощадите! Помилуйте этого юношу!"
Джипси бросилась на колени.
- Он же такой молодой, монсеньор! Что вы! Подумайте только, как страшно: молодой, красивый, здоровый, должен был бы радовать отца с матерью… А его возьмут да и накинут петлю на шею! И будет только труп холодный! Вы подумайте, монсеньор, в каком отчаянье будет отец!
Великий прево встал:
- Довольно! Послезавтра на рассвете этот негодяй заплатит за все свои преступления.
- Как, уже послезавтра! Да не может этого быть! А как же суд, монсеньор? Без суда и следствия не вешают…
- Не надо никакого следствия. Этого бандита взяли с поличным. А дальше все только в моей воле.
- Ох, какой вы безжалостный! Не найти мне слов тронуть ваше сердце! Ах, монсеньор, мне бы хоть напоследок на него поглядеть, хоть рукой махнуть на прощанье! Скажите хоть, где его казнят и когда…
- Изволь: послезавтра в восемь часов утра у Трагуарского Креста.
- И уж ничто его не спасет…
- Ничто на свете!
- Последний раз прошу, монсеньор, пощадите несчастного мальчика!
- Довольно, я сказал! Встань и, если больше ничего не хочешь, ступай отсюда!
Она поднялась, утирая слезы.
- Страшный вы человек, - сказала она.
- Ну, скажи, что я для тебя могу сделать, - ответил Монклар. - Только не эту невозможную милость.
- Для меня? Теперь, теперь-то уж ничего! Прощайте! Помните только, что я на коленях просила вас помиловать Лантене, оставить ему жизнь. Может, он не так уж и виноват, как вы думаете. Может быть, монсеньор, вы еще пожалеете, что убили его… ох, как пожалеете! Это ведь вы его убьете. А могли бы одним словом отпустить его на свободу…
- Опять ты начинаешь! Ступай прочь! А виноват ли он - не твоя забота.
- Прощайте, монсеньор.
Великий прево махнул рукой, и тот же лакей, что провел к нему Джипси, вывел ее обратно.
- Ничего у тебя не получилось, бедная? - спросил он.
- Ничего, увы! Ты же сам видел…
- Потому что этот вор, говорят, - страшный злодей.
- Может, он хоть убежать сможет…
- Даже и не думай.
- Так строго его стерегут?
- У него цепи на руках и на ногах, сидит он на тридцать пядей под землей, и даже маленького окошечка там нет. Никак ему не спастись… Да ладно, чего там, не убивайся так! Не твой же это сын…
- Спасибо, славный мой, спасибо на добром слове! - прошептала цыганка.
* * *
Выйдя на пустынную ночную улицу, Джипси дала выход своей злобной радости: разразилась таким зловещим, таким безумным смехом, что и великого прево обуял бы ужас, услышь он ее.
Она шла широкими шагами и твердила:
- Ну, уж он не скажет, что я его не предупреждала… Уж как я боялась! А вдруг бы он взял - и помиловал!
При этой мысли она остановилась, вся похолодев, а потом опять заговорила сама с собой:
- Да нет, не мог он его помиловать. Как я думала, таков он и есть: совсем безжалостный. К своему же сыну безжалостный! Что он подумает, что скажет, когда узнает! Плачьте, плачьте, господин де Монклар, - плачьте, как я плакала. Вот он, ваш сын! Тот, кого приковали в подземном застенке - вы же и приковали! Тот, кого послезавтра повесят, - ваш сын родной! А уж как я молила его простить, как в ногах валялась… А вы - безжалостный. Вот и правильно… вот и славно… вот и чудесно!
Потом она подумала: "Так-так… стало быть, он сказал, послезавтра у Трагуарского Креста. Не соврал бы только… Да все равно. Завтра утром встану у дверей Монклара и никуда уже не отойду. И буду, когда надо, там, где надо. Без меня этот праздник не в праздник! Уж я-то туда приду, господин де Монклар, не извольте сомневаться!"
XV. Граф де Монклар
Великий прево по привычке встал рано утром. Встав, он всегда сразу же занимался текущими делами: выслушивал доклады подчиненных, отдавал распоряжения, диктовал письма.
Часов в девять утра он принял палача:
- Завтра, в восемь утра у Трагуарского Креста повесите за шею вора Лантене, который заключен в подвалах моего особняка. Ступайте!
Палач поклонился и, не сказав ни слова, вышел.
Великий прево огляделся. Он был один. Его гложила мрачная тоска. Он встал, подошел к окну, выходившему на улицу, и прижался к стеклу горячечным лбом.
- Итак, он умрет, - прошептал он. - А меня уже даже не радует мысль, что я убью одного из тех, кто лишил меня сына… и ее! Прежде, когда мне удавалось отправить на виселицу кого-нибудь из воров или из этих проклятых египтянок, я чувствовал какое-то жуткое наслаждение, терзающее и сладостное… Теперь и этого средства у меня нет…
Горячка не проходила. Граф де Монклар отворил окно. На другой стороне улицы под навесом разговаривали женщина и мужчина. Монклар узнал обоих:
"Джипси! Чего ей здесь надо? Почему она разговаривает с палачом? Уж не пытается ли она подкупить палача? - размышлял он. - Но этот человек почти так же неподкупен, как я сам. Он сделан из камня, его ничем не разжалобить. Прикажи я ему сейчас повесить родного брата, если у него есть брат, он точно так же равнодушно поклонится, а назавтра повесит брата. Так что здесь делает эта женщина? Чего ждет?"
Настойчивость цыганки не давала ему покоя. Он так и не избавился от мысли, что у нее была тайная причина ненавидеть Лантене.
- Но почему тогда она просила меня о помиловании?
В кабинете великого прево на стене висело большое распятие: Христос из литого серебра склонял набок голову в терновом венце. Под распятием стояла скамеечка для молитвы.
Монклар рухнул на колени, закрыл лицо руками и стал молиться.
Кто-то тихонько постучал к нему в дверь. Монклар не услышал.
- Боже великий, - шептал он, - Боже праведный, Боже всеблагий, не довольно ли я уже страдал?
Дверь открылась. Вошел Лойола. Монах без слов отослал отворившего ему лакея, тихонько закрыл дверь и подошел ближе к коленопреклоненному человеку.
- Господи, Господи, - твердил Монклар, - отчего не смилуешься надо мной? А я, Господи, все делал, чтобы тебе угодить. Без всякого милосердия преследовал я богохульников и еретиков. Свою свободу, все помыслы свои принес я во всесожжение. Отныне я лишь смиренный служитель общества Иисуса… а мира нет во мне!
- Оттого что вера ваша не достаточно сильна! - сурово сказал Лойола.
Монклар, нахмурившись, тут же вскочил и увидел его.
- Это вы, отче! - воскликнул он.
- Да, сын мой. Я заставил ваших людей отворить эту дверь. Истина велит мне признаться, что пришлось прибегнуть и к угрозам.
- Отче, впусти они ко мне без моего приказания кого бы то ни было, хоть самого короля, я бы прогнал их, но для вас… Погодите!
Он хлопнул в ладоши. Появились трепещущие привратник с лакеем. Монклар кинул им кошелек:
- Это вам за то, что послушались преподобного отца, оказавшего мне честь своим посещением. Что бы он вам ни приказал - он в этом доме хозяин, слышите ли?
Лакеи, согнувшись в поклоне, бросили на Лойолу боязливо-восхищенные взгляды и удалились.
Лойола не поблагодарил великого прево.