Лантене долго ничего не отвечал. Но не потому, что не знал, что ответить. Нет, столько чувств стеснилось в его гортани!
Наконец, он сказал:
- Вам? Нет, к вам у меня вопросов нет. Для вас у меня есть ответы на них!
- Ответы! - выдохнул Монклар.
- Там наверху есть комната… большая красивая комната, украшенная старыми коврами… На одном из ковров - четыре сына Эймона… На другом - Роланд со своим добрым мечом… А еще на двух… еще на двух… нет, не помню.
Монклар слушал, как загипнотизированный, весь бледный, временами судорожно содрогаясь. Пот катился у него со лба.
Лантене продолжал:
- Там большие кресла из черного дерева; ручки кресел изображают химер, а на спинках щит. А на щите… нет… не знаю… не вижу…
- Дальше! Дальше! - прохрипел Монклар, пошатываясь.
- Два окна… выходят в большой сад… оба открыты… Солнце льется потоком, и розовый запах… потому что в саду большая аллея обсажена розами…
- Дальше! Что дальше?
- Одно кресло поставили ко второму окну, совсем рядом… то есть… ну да, ко второму, считая от кабинета… За креслом опустили оконную занавеску… шелковую, шитую золотом… На кресле сидит женщина - такая молодая, такая красивая, так счастливо улыбается! В комнате живописец - он пишет с нее портрет. Вошел человек… поцеловал женщину в лоб… а она-то! С какой любовью она глядит на него! Потом человек посмотрел на работу художника… потрепал по щечке ребенка и вернулся к себе в кабинет… А ребенок прижался к матери… А ребенок радуется всей душой… он счастлив, так счастлив, как больше уже никогда не бывал! Потому что теперь у него остался только отец, а тогда была мать… родная моя матушка!
- Сын!
Это слово с огромным усилием, словно вздох, сорвалось с опухших губ Монклара. Шатаясь, как пьяный, как безумный, в бреду, он хотел сделать шаг - но тут же рухнул как подкошенный, бледный и недвижимый. Только лицо его преобразилось, расплывшись в восторженной улыбке…
* * *
Нечеловеческими усилиями Лантене пытался подбежать, но цепи не давали. Он плакал навзрыд, с криком, словно младенец. И, сам себя не слыша, все время твердил:
- Отец! Мой отец!
Он лег и, сорвав кожу с рук до крови, чуть не порвав себе мускулы, все же дотянулся до Монклара, ухватил и с хриплым криком подтянул к себе, положил себе на колени, обнял закованными руками - и горячий дождь его слез привел в чувство Монклара!
* * *
- Отец мой! Батюшка!
- Сын мой! Сынок!
Минут десять в подземелье только и слышались созвучно сливавшиеся рыданья да косноязычные, невнятные, бессвязные, не похожие на человеческие слова…
Монклар глядел на сына, как на некое чудесное явление.
- Дай-ка я на тебя погляжу… - твердил он. - Ты все так же чисто, весело смеешься? Я знал, что ты жив… я слишком много думал о тебе… А ты про меня когда-нибудь вспоминал? Какой ты вырос большой и сильный! Не поверить… А кто тебя вырастил? Ну-ка! Я хочу знать, что за славные люди вырастили тебя… Я их озолочу…
Лантене машинально ответил:
- Одна цыганка со Двора чудес… зовут Джипси…
- Джипси! - во всю мочь вскрикнул великий прево.
Он вскочил и бросился прочь, даже не думая, что оставил сына в цепях, в три прыжка проскочил всю лестницу, пробежал через караульную, через двор… Ум его словно огнем озарило.
Он понял, откуда несчастье всей его жизни!
- Джипси! - твердил он. - Лишь бы не ушла отсюда!
Нет - она никуда не ушла.
Через мгновенье он выбежал к ней, схватил за руку и, ни слова не говоря, потащил за собой.
Когда же он втащил ее в кабинет, то спросил:
- Что, цыганка, ты все еще хочешь видеть, как умрет Лантене?
- Я, монсеньор, - ответила она осторожно, - по-прежнему прошу милости для него.
- Милости? Поздно уже! Он мне не достался!
- Он убежал! - в ужасе воскликнула цыганка.
- Хуже! Он умер!
Тут цыганка поняла (то есть подумала, что поняла), что с великим прево.
- Умер… - повторила она за ним. - Умер? Но как?
- Говорю тебе: он мне не достался! Убил сам себя!
- А вы уверены, он точно умер?
- Говорят тебе - умер! - сказал Монклар и побледнел.
- И никак его не оживить?
- Никак! Врачи уже пробовали.
Джипси разразилась мрачным хохотом и с яростным видом подошла ближе к Монклару.
- О другой, - пронзительным голосом выкрикнула она, - о другой я мести мечтала!
- О чем ты, безумная старуха?
- Я-то не безумная! - отозвалась она. - Не того я хотела… но пускай хоть так! Так говорите, монсеньор, он умер?
- Да, здесь, у меня в подземелье.
- И это вы его туда посадили?
- Я.
- Так вы его и убили! Вы! Вы!
- Да, это я.
- Ну так знай, несчастный! Знай же, что этот юноша… Лантене… У тебя были жена и сын! Я просила тебя пощадить плоть от плоти моей! А ты меня не пожалел! Это я украла твоего сына - слышишь? Я! Я его вырастила! Сделала из него разбойника и вора! Я науськивала его на тебя! Лантене, великий прево, и есть твой сын! Иди теперь, обними его, плачь над его трупом!
- Ах ты, чертова ведьма! Не удалась тебе своя месть. Умри теперь от бешенства, как я чуть не умер от горя! Он жив! И будет жить!
У цыганки глаза чуть не вылезли из орбит. Из груди готов был вырваться крик - и не вырвался. Она упала прямо навзничь, как подкошенная.
Уже не обращая на нее внимания, Монклар помчался в подземелье…
* * *
Несколько минут цыганка пролежала без чувств. Без крика, без слова, пошатываясь, она направилась к двери. Ее здесь заперли? Нет! Дверь была отперта.
Джипси спустилась вниз, прошла через двор. Ее выпустили беспрепятственно: стража видела, как она входила вместе с великим прево, а никаких распоряжений насчет нее не отдавалось.
На улице она с облегченьем вздохнула. Повернувшись к дому, она метнула на него ненавидящий взгляд, погрозила ему кулаком, шепнула:
- Еще не все кончено!
И нырнула в глубокое море Парижа.
XVII. Генерал иезуитов
Монклар стремительно помчался в подземелье к Лантене, все время твердя про себя:
- Нет сомнений! Это действительно мой сын!
Твердил так упорно, что это, быть может, уже начиналось безумие…
Теперь он плакал. Бросившись к Лантене, он крикнул:
- Иди ко мне!
Лантене только показал ему оковы.
- Трижды безумец! Я велел заковать своего сына и даже не подумал освободить!
Подняться в караульную, схватить ключи от кандалов, в два отчаянных прыжка вернуться вниз - на все это у Монклара ушло несколько секунд.
Он попытался открыть замки. Но руки у него чересчур дрожали.
- Погоди, погоди минутку, видишь, замок заржавел…
Два огромных замка отпер сам Лантене. Цепи упали со страшным звоном. Два тюремщика бегом спустились вниз и встали в дверях застенка.
Монклар, увидев тюремщиков, пошел на них с кинжалом в руке.
- Кто вас сюда звал? - грозно крикнул он. - Еще шаг - заколю, как собак!
Растерянные, тюремщики в ужасе убежали. Монклар вернулся к Лантене, взял его за руки:
- Бедные твои ручки… Очень тебе было больно?
- Да нет, отец, пустяки…
- А тут-то выше! Все изранено, все искалечено! Что за проклятые кандалы!
- Неважно, батюшка, неважно…
- Батюшка! Как отрадно слышать, когда так тебя называют! Двадцать с лишним лет - слышишь? - двадцать с лишним я этого слова не слышал! А уж как я этого ждал! Как старался вообразить себе твой голос!
- Бедный батюшка!
- Ну что же, скажи мне - ты думал хоть иногда об отце? Старался вспомнить его? Как ты, должно быть, страдал…
- Страдал, это правда, - ответил Лантене. - И как раз от того, что ничего никак не мог вспомнить…
- Пошли… нет… побудем еще немного здесь. Ведь здесь я и нашел сына! Сына! Господи! Уж мало ли я плакал! Но ты, сынок, не появлялся…
- Иногда в моем уме как будто что-то вспыхивало… казалось, я найду эту нить, распутаю клубок воспоминаний… И вот во дворе оно и случилось: воспоминания проснулись одно за другим… Чугунный фонарь… Потому что однажды - помнишь, отец? - однажды ты что-то мне дал, какую-то игрушку, не помню… и она зацепилась за этот чугунный фонарь…
- Помню, помню… волан… воланчик с красными перьями…
- Верно, верно! Я помню, там было что-то красное…
- Говори еще! Говори!
- Один солдат его отцепил… а фонарь так и остался у меня в глазах.
- Подумать только, а в прошлом году я чуть было не велел его убрать!
- Батюшка, я все равно узнал бы… Есть и другие приметы…
- Да и как бы ты не узнал, что старый отец твой здесь! Так непременно должно было быть - слышишь ли? Но как же ты хорошо говоришь! Так свободно, изящно…
- Это вам по-отцовски кажется, батюшка…
- Нет-нет, это верно… Как будто ты получил образование… Кто тебя учил? Какой почтенный, добрый человек позаботился о твоем воспитании? Ведь не эта же ужасная ведьма…
Лантене побледнел, вся его радость вдруг испарилась. Он чуть было не произнес имя Этьена Доле - но он был человек благородный и скорби свои хранил при себе.
Но тут Монклар все с той же быстрой переменчивостью мыслей, что замечалась в его действиях и словах с тех пор, как он первый раз вошел в застенок, воскликнул:
- Какой же я дурак! Держу тебя здесь, в этой вонючей камере! Ты же, должно быть, смертельно проголодался… Пошли, пошли… приготовлю тебе поесть…
В этот миг дверь камеры закрыла чья-то тень и голос Лойолы произнес:
- Так! Что это значит? Великий прево готовит побег заключенного? Да вы с ума сошли, граф де Монклар!
* * *
Да, это говорил Лойола.
Час казни Лантене приближался, и преподобный отец явился преподать узнику утешение религии. То был знак великого уважения к нему. Для других заключенных, даже для знатных вельмож, Лойола бы шага не сделал.
Но Лантене противостоял ему с отвагой, перед которой он отступил. Он думал, что владеет шпагой лучше всех, а Лантене опасно ранил его.
По всему поэтому ненависть Лойолы к Лантене удесятерилась.
Быть может, он ненавидел его больше, чем Доле.
Итак, на рассвете Игнасио Лойола поспешно вышел из монастыря, в котором проживал после случая в Зловонной Дыре, и пошел к дому великого прево.
Подойдя к резиденции, Лойола увидел: стража и слуги, собравшись во дворе, о чем-то разговаривают - вполголоса, но очень оживленно.
При виде его разговор утих. Люди склонились в той почтительной позе, какая бывает у лакеев, внезапно застигнутых хозяином.
Домочадцы сочли Лойолу за важную персону, потому что Монклар велел повиноваться монаху при всех обстоятельствах, потому что оказывал ему величайшее почтение, потрудился сам проводить его до дверей, да и еще по многим признакам. Особый инстинкт прислуги дал им распознать человека грозного, столь высокопоставленного, что перед ним дрожал и граф де Монклар, и королевский двор, и весь город.
Лойола же с первого взгляда понял, что случилось нечто необычайное.
Он подошел к сержанту - начальнику караула.
- Что тут случилось, молодец мой?
- Ничего, отче, - нерешительно ответил сержант. - Ничего особенного…
- Где господин де Монклар?
- Вот мы как раз только что об этом и говорили. Господин великий прево в подземелье, разговаривает с заключенным…
- С Лантене?
- Точно так, ваше преподобие…
- И что же в этом необычного?
Сержант не ответил: он не смел повторить то, о чем толковали слуги со стражей.
- Отведите меня к господину великому прево, - резко сказал Лойола.
- Сию секунду, преподобный отец! - откликнулся сержант. Ему самому хотелось посмотреть, что происходит в камере Лантене.
Но его надежда была напрасна. На последней ступеньке монах молча отослал его наверх.
Сам Лойола остановился под лестницей.
Он склонился в сторону камеры, которая стояла с отпертой дверью и слабо освещалась фонарем на полу, и молча прислушивался.
Когда же монах услышал, о чем говорили отец и сын, когда понял, что Лантене от него ускользает, он осклабился улыбкой страшной злобы.
Прежний рыцарь, суровый боец, могучий мастер клинка в нем погибли: остался лишь человек, мечтающий о сверхчеловеческой деспотической власти, упорный и зловещий теоретик, придумавший, будто цель оправдывает средства…
Легко ступая, он поднялся по лестнице, подозвал в караульную сержанта, показал ему какую-то бумагу, отдал ясные и скорые распоряжения… Потом, с той же улыбкой на устах, он спустился.
Услышав голос Лойолы, Лантене в отчаянье содрогнулся, на лбу у него проступил пот, и он стал нащупывать свой кинжал, которого, конечно, не было.
Монклар же вскрикнул от радости.
- Отче! - кинулся он к монаху. - Как же вы порадуетесь моему счастью! Будьте же сто раз благословенны! Не сомневаюсь: это вашими молитвами…
- Вы бредите, граф де Монклар! - сурово прервал его Лойола. - Что это! Вы освобождаете бунтовщиков! Вы же знаете, что этот человек - бунтовщик, предавший Бога и короля; он покушался на жизнь Его Величества прямо в Лувре! И горе тому французскому подданному, который посмеет задержать его! Горе, - продолжал он, возвысив голос, - и тому слуге короля, который посмеет арестовать вас самих, если вы становитесь сообщником еретика, бунтовщика, разбойника и вора, уличенного в столь невозможных преступлениях, как покушение на жизнь государя!
- Отче, - сказал пораженный Монклар, - кажется, вы забылись… Постойте, я в двух словах вам все объясню…
- Стража! - произнес Лойола громовым голосом. - Именем короля, которого я сейчас представляю, именем Церкви, уполномочившей меня, исполняйте ваш долг!
Лойола отошел в сторону. Подземелье наполнила вооруженная стража.
Монклар в отчаянье крикнул:
- Мерзавцы! Так вы поднимете руку на вашего хозяина?
- Сержант! - прогрохотал Лойола. - Если дорожите своей головой - повинуйтесь!
Стражники, которые было заколебались на миг, набросились на Монклара. Секунду спустя его вытащили из застенка, и перед Лантене, который кинулся к великому прево на выручку, с шумом захлопнулась дверь.
- Ко мне! - вопил Монклар! Ко мне! Мерзавцы! Негодяи! Мое дитя! Они похищают у меня дитя!
И он попытался ринуться к двери.
Лойола подал знак. Великого прево схватили и унесли…
* * *
Очнувшись, Монклар обнаружил, что он сидит в кресле у себя в кабинете. Он провел рукой по лбу с ясным ощущением, что сейчас избавился от страшного кошмара. Да, конечно, это был сон!
Цыганка… подземелье… слова Лантене… приход Лойолы… Все только сон… ужасный сон! Просто он задремал за рабочим столом.
Взгляд его упал на начатую работу:
"Государь,
Имея честь сообщить Вашему Величеству подробности событий, случившихся при казни еретика Этьена Доле, всепокорнейше прошу…"
Вот и все, что он успел написать в докладе.
Тогда он задумался, обхватив голову руками и облокотившись на стол.
- Так, - размышлял он, сведя брови в напряженном усилии памяти. - Я ведь не сумасшедший? В своем рассудке? Вот мой стол… шкаф… начатый доклад… я хорошо понимаю фразу, которую хотел написать… мог бы ее сейчас докончить… Я все ясно соображаю… Что же со мной случилось?
Он продолжал печальный монолог:
- Буду вспоминать все по порядку… не блуждая мыслями… Меня поразило некое огромное несчастье, это я знаю… Мне это чувство знакомо: уже два раза я испытывал это ужасное стеснение в груди, пустоту под ложечкой, ощущение, будто железная рука сдавливает тебе сердце… Знакомо! В первый раз это было, когда у меня украли ребенка… второй - когда у меня на руках умерла она… Что же это за беда? Какая катастрофа обрушилась на меня на сей раз?.. Попробую припомнить, что было ночью. Так: вчера приходил отец Лойола - тот, кто теперь мой повелитель, более повелитель, чем король. (При этой мысли он вздрогнул). Он говорил, что до казни хочет еще допросить узника. Какого узника? (Монклар, как ни силился, не мог выговорить имени, вертевшегося у него на губах.) Да, так оно и было… Потом я пообедал… о чем-то распорядился… сел здесь в кабинете… хотел работать… и не мог. Почему? Ну да, из-за этой цыганки, что стояла у дверей дома… Я заснул? Или просто задумался? Помню, странное смятение волновало меня… Из-за этой цыганки в голову приходили всякие мысли, я ничего не мог понять… И вот - кажется, было четыре часа утра… да, верно… я спустился в подземелье и увидел… его! Видел его! Говорил с ним!
Последние слова разодрали завесу, опустившуюся было на ум Монклара. Он вскочил со страшным воплем, который перешел в умоляющее рыдание:
- Сын мой! Отдайте мне сына! Смилуйтесь, господа… Он мой сын…
- Он бунтовщик! - раздался суровый голос.
Монклар обернулся. В углу его кабинета в монашеской рясе стоял, скрестив руки, зловещий Лойола, буравя хозяина таким взглядом, что голова невольно шла кругом.
- Это вы?! - грозно крикнул великий прево и шагнул навстречу монаху.
- Я, граф де Монклар!
- Это вы у меня из груди вырвали сердце! Вы украли у меня мое дитя! Вы, безжалостный хищник! Вы, гнусный обманщик! Вы, кого я чутьем возненавидел с первого взгляда! Вы, перед кем склонился в трепете, устрашенный вашим чудовищным могуществом! Вы, монах Лойола… Ну что ж, посмотрим, кто кого!
- Вы жалки, - раздельно произнес Лойола.
Монклар наступал на него.
- Еще шаг - я велю вас схватить, вас бросят в вашу же темницу, и надежда увидеть сына будет для вас навсегда потеряна.
Колени Монклара задрожали, руки сами собой сложились, глаза заблистали горячими слезами, пролившимися, как грозовой дождь, а голос по-детски пролепетал:
- Нет, нет, досточтимый отче… простите… Скажите только, что я могу надеяться на встречу с ним… Скажите, что он будет жить!
- Сперва покоритесь! - грозно ответил монах. - Сядьте! (Монклар покорно сел.) Теперь знайте вот что: во-первых, за каждой из этих дверей по десять вооруженных стражников, которые прибегут на мой первый зов. Готовы выслушать меня, не пытаясь применить ненужную силу?
- Да, отче, - выговорил Монклар.
- Хорошо. Теперь знайте, что я показал вашему начальнику караула ту бумагу, которую вам было угодно дать мне в день вашего вступления в наш орден.
Монклар содрогнулся.
- Как вы знаете, эта бумага подписана вами, запечатана вашей печатью и приказывает всякому постовому, городскому стражнику, тюремщику любой тюрьмы и всякому вообще вооруженному представителю власти подчиняться генералу Общества Иисуса, не прекословя ни в словах, ни в помыслах, будь его действия даже направлены против вашей семьи, страны и короля. Итак, мне довольно, с одной стороны, приказать вашей страже держать вас в вашей собственной темнице по вашему же собственному распоряжению, с другой - послать французскому королю обязательство, которым вы клянетесь предать его интересы, если того требуют высшие интересы Общества. Вывод, господин великий прево, оставляю на вашу долю.
Если бы граф де Монклар услышал сейчас свой смертный приговор, он не так бы испугался.
Лойола подошел к нему ближе. Он понял, что удерживает графа в своей власти.