- Будем надеяться, какой-нибудь кабачок еще будет открыт. А заметили вы, брат, как страх-то солон?
- Это как?
- Я хочу сказать - какая от него нападает жажда.
- А! Ну, у меня, признаюсь, жажда никогда не проходит. Но если мы и вправду хотим, как вы сказали, поспеть в какой-нибудь кабачок, вываливать ларь надо поскорее…
- Как ночной горшок, по выражению преподобного Лойолы…
Брат Тибо встал на колени, брат Любен тоже, и они вдвоем стали подымать тяжелую кованую крышку ларя. И тут они вдруг разом завопили от боли, неожиданности и ужаса. Что-то твердое, узловатое со всей силой обрушилось им на хребты.
В страхе и изумленье Тибо с Любеном тут же вскочили на ноги.
Новый удар попал им по поясницам.
- Господи помилуй! - вопил Тибо.
- Ангелы небесные! - голосил Любен.
К небесным силам они взывали от всей души, но тщетно: никакой ангел не пришел к ним на помощь. Невидимая железная рука держала монахов за плечи, а удары сыпались на них, как большие градины.
Наконец Кокардэр с Фанфаром устали и отпустили своих жертв.
Подобрав сутаны, монахи бросились бежать, как олени от гончих, а преследователи гнались за ними по пятам, время от времени еще попадая по ним дубинками.
Только у первых домов университета Тибо с Любеном отпустили, но они все так же неслись вприпрыжку до самого монастыря, куда прибежали изможденные, избитые, разбитые. Три месяца потом они провалялись больными столько же от страха, сколько от побоев.
А Кокардэр и Фанфар вернулись к ларю и принялись кинжалами копать землю. Через час в земле получилось довольно большое отверстие - в него и поставили ларь. Потом они горстями засыпали могилу землей и как можно лучше утоптали.
Тут Кокардэру пришла в голову мысль: он взял две палки, которыми они прохаживались по спинам монахов, связал их веревочкой и соорудил крест! Этот крест он поставил на крохотный холмик, укрывавший прах Этьена Доле…
Закончив труд, два вора преклонили колени - не из набожности, а из сострадания - и прочли как умели "Отче наш". Прочитав, ушли.
Так на могиле Доле, который, пожалуй, не пожелал бы на ней креста, крест все-таки появился; так его прах был похоронен по-христиански вопреки воле духовенства.
Одинокий крест на холме стоял еще долго. Никто так и не узнал, откуда он взялся на этом вытоптанном лугу. Но к нему привыкли; его почитали игравшие здесь мальчишки - обычная публика этого места.
В конце концов люди решили, что кто-то из благочестия поставил этот крест по обету, а называть его, потому что у каждой вещи должно быть какое-то название, стали просто Луговой Крест.
XX. Виселица у Трагуарского Креста
Два вора как можно скорей вернулись в университет, оттуда в город, добрались до Двора чудес и проспали до утра.
Кокардэр проснулся рано и разбудил друга.
Лантене был арестован… Кокардэр желал знать, в какой он тюрьме. Кроме того, он навел справки о Манфреде - оказалось, что тот пропал. Кокардэр расспрашивал и о Джипси, но никто не знал, куда девалась цыганка.
Вору стало ясно, что новых заданий долго еще не будет.
И Кокардэр с Фанфаром принялись обходить тюрьмы: из Консьержери в Шатле, из Шатле в Бастилию… Все утро они пытались что-то узнать, употребляли чудеса хитрости, чтобы расспросить какого-нибудь тюремщика.
На обратном пути они проходили мимо Трагуарского Креста.
Там стояла одна из множества виселиц, которыми тогда был утыкан Париж. Помощник палача, забравшись на лестницу, прилаживал к виселице новую хорошую веревку.
- Кого-то вешать собрались… - равнодушно проговорил Фанфар.
Но у Кокардэра было такое настроение, что это зрелище было ему в тягость и возбудило любопытство. Он пробрался в первый ряд зевак, а когда подручный слез с лесенки и принялся с явным удовольствием рассматривать свою работу, сказал:
- Хороша веревка!
- Новенькая, - отозвался подручный.
- Черт, не придется жаловаться тому, кому она назначена!
Подручный палача расхохотался:
- Какая разница, веревка есть веревка!
- А когда гуляют, товарищ?
- Завтра поутру, - ответил подручный. Ему было приятно, что человек с длинной рапирой на боку и в берете с пером до лопаток называет его товарищем.
- Пропустим сладенького? - предложил Кокардэр.
Через пять минут подручный палача уже сидел с двумя ворами за столом ближайшей таверны перед большой бутылью сладкого вина.
- Ну что, готовы уже его вздернуть? - спросил Кокардэр.
- Кого? - переспросил подручный.
- Да того, завтрашнего.
- Ну да… Этот веревку вполне заслужил.
- Ты гляди! Что же он натворил?
- Это один из тех чертей, что напали на стражу монсеньора великого прево. Прямо зверь!
- А как его звать, извини за любопытство?
- Ничего страшного, - сказал подручный и допил кружку. - Звать его Лантене.
- Лантене! - воскликнул Фанфар и стукнул кулаком по столу.
- Ну да. А что тут такого? - ответил подручный.
Фанфар уже открыл рот, но Кокардэр наступил ему на ногу и поспешно вмешался:
- Не обращай внимания, товарищ. Однажды приятелю пришлось столкнуться с этим разбойником, с этим… как бишь его?
- Лантене.
- Ну да, с Лантене. И тот моего друга крепко-таки поколотил. Вот он и обрадовался, понятное дело, что злодея наконец повесят. Еще сладенького?
- Ну, тогда, - рассмеялся подручный, протягивая кружку, - я ради вас обещаю этого типа оприходовать по первому разряду.
- Это как? - спросил Кокардэр и побледнел.
- А очень просто: когда осужденный к нам поступает с особой рекомендацией… понимаете?
- Да, да, говори дальше…
- Мы делаем так, чтобы он подольше помучился.
- Ну да? - воскликнул вор, весь покрываясь испариной. - А как вы это делаете?
- Маленькие хитрости… Вы знаете: как только человек повиснет, мы прыгаем и хватаем его за ноги. Потянем, шейные позвонки переломаем - и все. Так вот, - продолжал подручный, - если дернуть не резко, а тянуть потихоньку - тогда, сами понимаете, повешенный и умирать будет потихоньку. Можно на несколько минут растянуть.
- Ужас! - прошептал Кокардэр, хотя никогда за собой не замечал, чтобы нервы у него были слабые.
- Что вы сказали?
- Забавно получается, говорю…
- А что ж, работа такая. Развлекаемся как можем.
- Так Лантене, говоришь, повесят завтра утром?
- В семь утра. Если есть охота - приходите, повеселитесь немного.
- Как не прийти! А в какую тюрьму посадили этого злодея?
- Вот чего не знаю, того не знаю. Завтра утром его привезут - больше нам ничего не сказали.
Кокардэр, совсем подавленный, молчал, а подручный палача от вина развеселился и продолжал болтать:
- А знаете, не вы одни завтра порадуетесь. Этого разбойника хозяину совсем особо рекомендовали.
- Хозяину?
- Ага, присяжному палачу. Он получил особые распоряжения не только от великого прево, а еще кой от кого поважнее.
- Кто же может быть важней великого прево, кроме короля?
- Э, - сказал подручный, у которого язык начал уже заплетаться, - вот и видно, что вы того не знаете, что мы… кто в Париже всех страшнее… Король - это король, ничего не скажешь… Но для нас великий прево больше короля… а есть кое-кто еще и побольше великого прево…
- Не может быть!
- Если бы вы сами, как мы с хозяином, видели, как сам граф де Монклар дрожал перед этим монахом, вы бы так не говорили!
- Так это монах?
- Монах… а как его зовут, - продолжал подручный, беспокойно озираясь, - я вам не скажу, и не просите! Уж лучше пусть все черти адовы цепанут меня за подштанники, чем этот монах на меня прогневается!
Тут подручный палача, словно охваченный неодолимым ужасом, разом допил свою кружку и распрощался с ворами. Вскоре Кокардэр с Фанфаром тоже вышли.
- Что ты на это все скажешь? - спросил Кокардэр.
Фанфар покачал головой:
- Скажу - пропал наш бедняга Лантене.
- Была бы у нас хоть неделя! А то завтра, да еще поутру!
И Кокардэр ускорил шаг, как будто надежда вела его в неизвестном направлении.
Но во Дворе чудес его ждала и радость: одна потаскушка сказала ему, что Манфред ранен в руку, а ухаживает за ним полоумная Маржантина.
- Хотя бы он живой!
Друзья побежали к Маржантине, где и встретили Манфреда, как мы уже рассказали.
XXI. Мэтр Леду
Вокруг Малого Шатле прежде был лабиринт улочек, переплетавшихся и расходившихся, а вместе напоминавших плотную паутину, посредине которой знаменитая тюрьма казалась чудовищным пауком.
Одна из этих улочек неизвестно почему называлась Кошачьим переулком. Не было переулка мрачнее, темнее, пустыннее. Прохожий, забредавший туда, невольно ускорял шаг от невнятного ужаса, а еще быстрее он начинал шагать против дома, стоявшего в середине.
Этот дом, куда, как, может быть, помнят наши читатели заходил однажды преподобный Игнасио Лойола, охранялся прочной, целиком окованной железом дверью с маленьким окошечком посередине, забранным толстой решеткой. Там-то и жил присяжный палач города Парижа - лицо приметное. Он подчинялся непосредственно великому прево и начальствовал над маленькой армией из двух десятков учеников, подручных и рабочих.
Фамилия его была Леду. Он носил ее скромно, и она ему очень подходила.
Всякий раз, когда открывалась окованная железом дверь, соседи перешептывались между собой:
- Кого на этот раз?
Никто никогда не видал у него ни слуги, ни служанки, ни жены, ни любовницы, ни каких-либо родственников. Не всякий палач - нелюдь, но этот был вполне и в точном смысле слова нелюдим.
В ту ночь, когда поутру Лантене, как мы видели, увели на Трагуарскую виселицу под надзором Лойолы, раньше, вечером, когда мэтр Леду собирался спать, в дубовую дверь постучали.
Палач сердито пробурчал про себя несколько неразборчивых слов и немного подумал: открывать или нет. Все же он решился и отворил дверное окошко.
За ним стояли три человека.
- Кто такие? - спросил он.
- Воры со Двора чудес, - дерзко ответил один из троих.
Ответ сильно поразил палача. Такая откровенность внушила ему даже некоторое уважение. Все же он недовольно проворчал:
- Что-то вы торопитесь свести со мной знакомство! Подождали бы еще, оно и так не за горами. Чего вам надо?
- Мы хотим сказать кое-что, для вас очень важное. Надеемся, вы нас за это отблагодарите парой экю.
- Гм! А в чем дело?
- Не можем сказать, пока не договоримся о цене. Только имейте в виду: вам грозит потеря должности. Если вы не узнаете то, что мы случайно услышали, завтра у Парижа будет новый палач.
Говоривший явно знал, какое действие эти слова произведут на мэтра Леду. Дело в том, что палач был не пьяница, не бабник, не гуляка, имел все добродетели того, что называется порядочным человеком. Но у него была одна слабость: он страстно любил свои обязанности. Собрание своих топоров он гладил и ласкал, как скупец перебирает свои золотые. В тот день, когда мэтр Леду ушел бы с должности присяжного палача города Парижа, он бы умер. Идя в процессии рядом с осужденным, с топором на плече, поглядывая на волны ужаса, пробегающие по толпе, он испытывал в глубине души некий восторг, никак не выражавшийся внешне, но от того не менее мощный.
От слов, произнесенных незнакомцем, мэтр Леду побледнел.
Да и чего ему было бояться? Красть у него было нечего. Кроме того, откровенность и прямота говорившего произвели на него сильное впечатление.
- Ну, проходите… - сказал он.
Три гостя вошли. Палач запер дверь и еще раз подозрительно посмотрел на них.
- Только имейте в виду, - сказал он, - поживиться у меня нечем. Разве что хорошим ударом кинжала, если у вас недоброе на уме.
- Не беспокойтесь, мэтр, - ответил тот же, кто говорил раньше, - у нас дурных намерений нет.
Тогда палач провел поздних гостей в большую залу, где горел смоляной факел. Эти три вора были Манфред, Кокардэр и Фанфар. Зачем же они пришли к палачу?
Кокардэр рассказал Манфреду про свой разговор с учеником мэтра Леду. Услыхав про монаха, имени которого ученик не хотел назвать, Манфред сразу понял, что это Лойола.
Тогда он понял, что друга его ничто не спасет. Но такой уж у него был характер: он тут же решил сделать еще хоть одну попытку. Но что можно сделать? Он не знал.
Наступил вечер. Всего несколько часов отделяло Лантене от того момента, когда его поведут на казнь…
И тут Манфред вспомнил про палача. Конечно же, если кто-то на свете может ему рассказать все как есть, то это палач!
Едва эта мысль явилась, Манфред, не тратя времени, чтобы обдумать ее, поделился ей с Кокардэром и Фанфаром, которые от него не отставали. Вот почему три товарища среди ночи постучались в двери мэтра Леду.
Войдя в большую комнату, Манфред сразу обратился к палачу:
- Мэтр, - сказал он, - прежде всего я должен сказать вам, что солгал, чтобы вам пришлось отворить нам дверь. Вашей должности ничто не угрожает, а если и угрожает, то мне это неизвестно.
- Тогда чего вам нужно? - пробурчал палач.
- Если бы у вас было сердце, я бы сказал, что хочу тронуть его, но лучше мне обратиться к вашей выгоде. Через два часа я могу собрать тысячу экю. Они будут вашими.
- За что?
- Чтобы вы сказали, в какой тюрьме находится человек, которого вы должны повесить завтра утром… то есть совсем скоро.
- Лантене?
- Да, Лантене.
Палач принял суровый вид.
- Мне деньги не нужны, - сказал он мрачно. - Я и так трачу только четверть того, что получаю.
Манфред побледнел. Он понял, что палача подкупить нельзя.
- Значит, вы не согласитесь… - пробормотал он.
- Занятный вы человек, - вдруг сказал палач. - Хотите узнать, где преступник, которого сейчас повесят. Стало быть, хотите его выручить. А идете за этим ко мне!
Манфред, сам себя не помня, глядел на палача.
Леду снял со стены топор и сказал:
- Будь вас хоть десять человек, я бы постарался всех отправить на тот свет. А если бы вы даже меня одолели и связали, если бы даже на дыбу вздернули, я бы ничего не сказал, если бы не захотел. Один раз я дал себя соблазнить взяткой. Один-единственный раз! И столько настрадался за это, что второго раза не будет.
И Манфред расслышал, как про себя он прошептал:
- О мои бессонные ночи! О эта женщина, которую я повесил, хотя не имел на то права! Ведь она не была осуждена…
Он произнес это совсем тихо, но Манфред его услышал. В мозгу его сверкнула ослепительная молния. Мигом пронеслись в видении все, что было у Монфоконской виселицы: тяжелая карета впереди, женщина, бьющаяся в руках палача и громко кричащая от ужаса…
- Мэтр, - поспешно сказал Манфред, - а вы давно не бывали в Монфоконе?
- Кто здесь говорит о Монофоконе?
- Я! - ответил Манфред. - Я был там промозглым вечером в начале зимы. Ну да, мэтр, как раз примерно в такой час…
Палач глухо зарычал - видимо, у него это было нечто вроде стона - и растерянно посмотрел на Манфреда…
- Ночь была очень темная, - продолжал Манфред, - но у меня зоркие глаза. Приехала карета, с трудом взобралась на склон и остановилась у виселицы… Из кареты вылез человек, волоча за собой женщину…
- Женщину! - выговорил палач.
- И тут же, - рассказывал дальше Манфред, - кучер кареты спрыгнул с козел, подхватил женщину… Знаете ли, мэтр, что было дальше?
- Нет, не знаю! Не хочу знать!
- Он схватил эту женщину… молодую, красивую, достойную сострадания… грубо схватил и потащил…
- Молчите! Молчите!
- Да, говорю вам - поволок! Несчастная, стонала, умоляла, но злобный кучер жалости не знал: он притащил ее к виселице и накинул петлю на шею!
- Пощадите! - пробормотал палач.
- И мгновенье спустя тело бедной жертвы болталось в воздух! Человек сел обратно в карету, кучер на козлы, и карета удалилась в сторону Монмартра. Но знаете ли вы, кто был этот человек?
- Нет! Нет! Не знаю! - проревел мэтр Леду.
- То был Феррон, почтенный буржуа. А женщина - его жена. А знаете ли, кто сидел на козлах?
- Нет, нет! И слушать не хочу!
- Это были вы, мэтр Леду! Вы, присяжный палач, совершили ужасное преступление, чудовищное убийство!
Мэтр Леду пал на колени.
- Пощадите! - прохрипел он. - Если бы вы знали, как я страдал с той жуткой ночи! Да, правда… Я впервые поддался соблазну… Какой я был дурак!.. Как будто я способен тратить золото!.. То, что я получил… то был королевский дар! А я не знал, что с ним делать… Шкатулка чеканного серебра… я ее изрубил топором… Еще жемчужное ожерелье, которое стоило целое состояние… Я раздал все жемчужины… С тех пор я не сплю. Едва закрою глаза - вижу, как та женщина качается на моей веревке, слышу крики ее… А ведь сколько женщин и мужчин я повесил за свою жизнь и ничуть не раскаивался!
Тут Манфред наклонился к нему:
- А если я верну тебе сон? Если верну спокойную совесть - что ты для меня сделаешь?
- Что вы хотите сказать? - еле выговорил палач.
- Прежде всего скажи, где Лантене?
- В резиденции великого прево! - сказал мэтр Леду, обуянный ужасом.
- Теперь скажи еще, поможешь мне выручить его?
Палач встал с колен и уныло покачал головой:
- Если мой сон вы хотите вернуть такой ценой - все напрасно!
- Отчего же?
- Оттого, что я ничего не могу! Если я откажусь повесить Лантене - дело сделает мой подручный…
- О! - взревел Манфред. - Неужели нет никакого средства на свете?
- Погодите… - сказал палач. - Вы мне обещаете…
- Да, говорю тебе, да! Единым словом я могу исцелить твою совесть.
- Ох, если бы это было возможно!
- Так и будет, клянусь тебе!
- Ну что ж… тогда я сделаю невозможное, чтобы у вас появилось время… Что я предприму? Я и сам не знаю! Но клянусь вам: казнь отложат до десяти часов. Это все, что я могу сделать… И никто в мире не мог бы этого сделать!
- А согласен сказать Лантене, что я тут, что все сделаю для его избавления?
- Согласен! - решительно ответил палач, немного помолчал и со страшной тревогой сказал: - Ну, теперь за вами дело!
- Палач! - сказал ему Манфред. - Раз ты страдаешь, раз плачешь, раз каешься - значит, сердце у тебя есть. Много людей, шествующих по жизни в почете и уважении, этого сказать про себя не могут. Так не тревожься о судьбе несчастной, которую ты повесил в Монфоконе. Она жива.
Невозможно описать, как преобразилось лицо мэтра Леду.
- Жива! - прошептал он, и влажная поволока затмила его глаза.
- Да, - просто сказал Манфред. - Я успел ее спасти.
- Вы!
- Я.
- Успели ее спасти…
- Обрезал веревку и привел несчастную в чувство.
- И вы уверены, что она жива?
- Совершенно уверен. Пару дней назад я видел ее.
Палач испустил глубокий вздох, и все, что в этой мрачной душе было способно к радости и признательности, подступило к его лицу и проявилось в каком-то свирепом восторге.