Я слушала, сама не своя от горя.
- Если ты любишь сына, - мрачно продолжала она, - значит, для его спасения на все готова?
- На все! На все, синьора!
Она еще немного помолчала, внимательно меня разглядывая, поняла, должно быть, что я не лгу, что обезумела от материнской любви, и сказала:
- Тогда, может быть, мы и договоримся. Слушай.
- Слушаю, синьора! - ответила я и преклонила ухо к ее губам.
Синьора Лукреция продолжала:
- Знаешь город Монтефорте?
- Не знаю, но найду, если надо.
- Я тебе расскажу подробно, как туда пройти. Итак, ступай в Монтефорте. Туда идти дней десять, обратно столько же, да десять дней пробыть там. Итого месяц. Собирайся идти поскорее.
- Я готова, синьора: пойду сию же минуту.
- Прекрасно. Может тебе кто-нибудь помочь в этом деле? Там не столько сила нужна, сколько хитрость.
- Я сама все могу, синьора.
- Тогда ступай сегодня же. Иди пешком, нужно, чтобы в Монтефорте тебя никто не заметил.
- А что мне делать в Монтефорте, синьора?
Лукреция Борджиа как будто опять заколебалась.
- На меня можете положиться! - сказала я твердо. - Любое ваше поручение исполню: ведь, чтобы спасти сына, я способна на все, хоть человека убить!
Эти слова я сказала сознательно, потому что сразу догадалась: мне предлагают совершить какое-то преступление.
И слова мои успокоили синьору.
Она наклонилась ко мне и шепотом сказала:
- В Монтефорте есть человек, которого я ненавижу так, как ты любишь своего сына. В Монтефорте есть женщина, которую я ненавижу так, как ты ненавидела бы палача своего сына. Этого мужчину и эту женщину я хочу наказать. Хочешь мне помочь?
- Что угодно, синьора!
С этими словами, Манфред, я посмотрела на синьору Лукрецию. Ее лицо и впрямь перекосилось от ненависти!
Но я не испугалась. Наоборот, я подумала, что такая сильная женщина свое слово сдержит и, если я ей помогу, она спасет моего сына. Ей моя готовность явно понравилась, и она сказала мне:
- Этот человек…
Опять запнулась и сказала:
- Но если ты меня хоть когда-нибудь выдашь…
- Если я вас выдам, синьора, велите казнить моего сына: это будет и моя смерть!
- Хорошо. Итак, этот человек - шевалье де Рагастен; сейчас он стал графом Альма и владетелем Монтефорте. Эта женщина - жена его, княгиня Беатриче. Они живут в графском дворце Монтефорте, они счастливы, а я хочу их покарать.
- Что мне сделать? - воскликнула я. - Я хорошо знаю яды, если вам угодно…
Она пожала плечами и ответила таким голосом, что меня дрожь проняла:
- Яды! Про яды я и сама все знаю. Но яд - это слишком мало для Беатриче! И для Рагастена мало!
И она сказала мне:
- Слушай. У Рагастена было двое детей - оба умерли. Родился третий младенец, мальчик… И этот выживет: он унаследовал всю силу своего отца. И оба они души не чают в этом мальчике: это вся их жизнь, он их божество.
- Кажется, понимаю, синьора… Надо убить ребенка?
Я сказала это совершенно спокойно, и клянусь тебе, Манфред, прикажи мне синьора Лукреция, я убила бы сына графа Альмы.
Но она хотела иначе.
- Не перебивай меня, - сказал она. - Если его убить, им будет, конечно, страшно больно, однако со временем боль утихнет. Кто умер, тот умер, о нем в конце концов забывают. Но если они потеряют ребенка, а будут знать, что он жив, - ты понимаешь, каким адом для них с тех пор станет жизнь?! Они будут точно знать, что их сына украли цыгане, что он кочует по свету, бедный, несчастный, его постоянно колотят, он чахнет, может умереть… Вот тогда они сойдут с ума. Представь себе, как вечером они садятся у очага и говорят друг другу: "Теперь, должно быть, нашего сына бьют! В какой стране? Под какими небесами? Никогда мы этого не узнаем!" Вот о каком наказании для них я мечтала!
- Стало быть, мальчика надо украсть?
- Да, украсть, сделать из него цыгана, бандита, который кончит дни на виселице!
- Все сделаю! - воскликнула я.
- Надо будет показать ребенка мне.
- А как вы узнаете, что это он? Как доказать, что я не купила другого, чтоб вам предъявить?
- Хороший вопрос, он порукой, что у тебя все получится. Как я узнаю сына Рагастена - не беспокойся, я его видела. Я его достаточно хорошо знаю, так что ты меня не проведешь… Итак, покажи мне этого ребенка.
- Здесь?
- Нет, в Ферраре, мы в Мантуе будем еще только несколько дней. Если все сделаешь, получишь пятьсот дукатов.
- Золото - дело хорошее, синьора, но я у вас жизнь сына прошу, а больше мне ничего не надо.
И с этими словами я простилась с синьорой Лукрецией.
Выйдя от нее, сразу же пустилась в дорогу одна. Ведь для такого дела я могла положиться только сама на себя. Мужу я назначила встречу в Марселе, в Провансе - там большой город, где толпятся люди со всей земли, приплывшие на кораблях. В таком легко затеряться.
И вот через неделю я дошла до Монтефорте - чудного города с роскошными садами и с графским дворцом. Он стоит в горах, дойти до него нелегко.
В тот же вечер, как я пришла, Манфред, мне удалось потихоньку попасть в графский сад. Там я увидела мальчика, которого надо украсть. Это был ты, Манфред! Тебе было годика три…
Может, ты меня возненавидишь за мое признание, даже наверняка. Конечно, возненавидишь. Но мне, Манфред, это все равно. Мне в мире все все равно с той поры, как я потеряла сына, из-за которого согласилась на преступление. По тому, что вытерпела я, могу судить, что вытерпели твои родители.
Так ненавидь меня, Манфред. Я заслужила.
Только заметь: мне нет никакой нужды писать тебе это письмо. Если бы я захотела, ты бы так ничего и не узнал.
Потому что я уже сказала тебе: потом я тебя полюбила, хотя ты этого и не замечал. И я не хотела показывать тебе ту нежность, которой потихоньку наполнялось мое сердце. Может быть, женщинам всегда нужно кого-то любить, всегда нужен ребенок, чтоб было кого ласкать? Очень даже может быть. Только в иные дни я сама себя спрашивала, не мой ли ты сын…
Поэтому я хочу, чтобы ты был счастлив. А мне наказанием будет знать, что ты меня ненавидишь!
Что-то я расчувствовалась. Нет, у меня есть еще другое дело.
Значит, как я тебе сказала, в первый же день я видела ребенка, мать и отца, а они меня не видели.
И вправду отец с матерью обожали сынишку! Это я сразу поняла. Но что решено - то решено.
Долго было бы тебе сейчас рассказывать, как я выкрала ребенка. Достаточно тебе знать, что мне пришлось попросить помощи у одного молодого неаполитанца, который жил в Монтефорте. Он мне помог, и на пятый день я ушла из Монтефорте с мальчиком на руках.
В Ферраре я прямо с дороги отправилась к Лукреции Борджиа. Она злобно посмотрела на ребенка и тихонько сказала:
- Да, это он!
И отсчитала мне не пятьсот обещанных дукатов, а восемьсот. Два дня спустя я обнимала сына: его нарочно перевезли из Мантуи в Феррару.
Условились, что я тебя отвезу в Париж и в Италию никогда не вернусь. Синьора Лукреция сказала, что сама приедет в Париж убедиться, что я все исполнила правильно.
Я уехала вместе с сыном и с тобой, добралась до Марселя, встретилась с мужем. Потом после всяких приключений мы добрались до Парижа и поселились во Дворе чудес.
Ни к чему тебе, Манфред, рассказывать, что сперва ты сильно плакал и звал мамочку, а потом совсем забыл про Италию.
Остальное ты знаешь и сам.
Отца своего, шевалье де Рагастена, и мать, принцессу Беатриче, ты видел на днях, говорил с ними. Где они, ты должен знать. Больше, Манфред, мне нечего тебе сказать.
Прощаюсь с тобой навсегда. Будешь вспоминать обо мне - можешь ничего не прощать, только помни: я так и не выполнила обещания бить тебя. Никогда я не могла сделать тебе больно. И помни еще: тебе пишет старуха, которая много страдала… ой, как много!
Прощай, Манфред!"
* * *
Вот какое необычное письмо прочел Манфред, весь дрожа, несколько раз начиная перечитывать сначала.
Стало быть, Джипси, хоть и совершила отвратительное преступление, осталась не совсем порочной. В романах обыкновенно изображают абсолютно дурных людей. Это неправильно: ни в уме, ни в сердце человека нет ничего абсолютного. В жизни подчас сочетаются совершенно невообразимые противоположности. Разве не стал великий прево только что на наших глазах совсем другим человеком?
Читая письмо, Манфред был так взволнован, что даже не заметил: цыганка ни разу не упомянула про Лантене. А ведь казалось, что она его любит больше…
Когда молодой человек прочел и несколько раз перечел письмо, ум его унесся в каком-то забытьи.
Он представлял себе принцессу Беатриче, которую только мельком видел в особняке на улице Сен-Дени, но был поражен ее красотой и величавостью.
Потом воображение перенесло его к шевалье де Рагастену. Манфред крепко сжимал его руки, а глаза его увлажнялись…
- Так вот о чем он спрашивал меня во Дворе чудес в ночь приступа! - думал он. - Он искал сына… А сын твой, отец, стоял перед тобой!
Тут безумная подошла к нему:
- Слушай-ка…
Манфред вздрогнул, вернувшись к действительности.
- Что тебе? - кротко спросил он.
- Цыганка мне говорила, ты найдешь мою дочку. Я хорошо помню, она так и сказала!
- Дочку, бедная моя?
- Ну да. Беленькая такая девочка, годиков шесть… Ты что, видел ее?
Смущенный, Манфред не знал, что сказать, но тут послышались чьи-то торопливые шаги, дверь отворилась и вбежали неразлучные, как всегда, Кокардэр с Фанфаром.
- Наконец-то нашли! - вскричал Кокардэр. - Знаешь, что случилось?
- Откуда мне знать? Я весь день провалялся в горячке…
- А то, что Лантене сейчас будут вешать! Ходить можешь?
- Пошли! - громко крикнул Манфред, забыв в этот миг обо всем на свете.
Все трое кинулись прочь.
- Ох! - рыдая, простонала Маржантина. - Ушел! Не вернется!
XIX. Новая встреча с братом Тибо и братом Любеном
Мы попросим читателя любезно согласиться вернуться к тому моменту, когда воры вплавь одолели Сену, чтобы спасти Этьена Доле. Как мы знаем, их встретили мощным залпом из аркебуз.
Кокардэр увидел, как Фанфар повалился рядом с ним. Фанфар тихонько постанывал - следовательно, не был убит.
Кокардэр взвалил его себе на плечи: ведь ни за что на свете он не бросил бы товарища. Но бросать Лантене и Манфреда в такой решительный момент он тоже не собирался. Он хотел положить Фанфара куда-нибудь в надежное место, а потом тут же вернуться и опять пойти в атаку.
Взвалив друга на плечи, Кокардэр оглянулся и увидел: в окне стоят несколько воровок с печальными лицами и машут ему. Кокардэр улыбнулся, приписав сострадание этих женщин своим усам и бравому виду, и поспешил в тот бедный дом, куда его звали. Там он положил раненого на тюфяк и наклонился к нему посмотреть, тяжела ли рана.
Фанфар уже пришел в себя и показал рукой на голову. Кокардэр поскорей снял с него железную каску.
Освободившись от тяжелого доспеха, Фанфар вздохнул свободнее и тут же поднялся. Стало понятно: с ним ничего не случилось, кроме контузии в голову - просто его оглушила пуля, ударившаяся о каску.
- Бежим назад! - крикнул Кокардэр.
- Уже ни к чему, - сказала женщина, смотревшая из окна, что происходит внизу.
Кокардэр бросился к окну. И правда - делать было уже нечего. Он увидел: улица вся завалена убитыми и ранеными. Женщины уносили раненых, рискуя сами получить пулю. В самом конце улицы Кокардэр видел Лантене в окружении солдат. Все было кончено!
Кокардэр разрыдался и рухнул на табуретку.
- А ты чего хочешь? - сказал Фанфар, от природы настроенный более философски. - Сегодня его черед пришел, завтра придет и наш…
Но Кокардэр его не слушал. Он встал у окна и смотрел, что творится вокруг костра. Прошел час, другой…
Наконец толпа, оправившись от испуга, стала опять собираться около кострища.
- Пошли туда, - сказал Кокардэр. - Может, узнаем что-нибудь.
Фанфар надел вместо каски шапочку, которую дала ему одна из женщин. Друзья вышли на улицу и затерялись в толпе.
Так они присутствовали при всех перипетиях страшного зрелища.
- Пошли отсюда! - в ужасе воскликнул Фанфар.
- Погоди…
Это был тот момент, когда Лойола в ответ на женский вопль ужаса кричал, что пепел казненного надо развеять по ветру. Монахи взяли лопаты, прах несчастного Доле свалили в несколько ларей и приготовились уносить.
Все было кончено. Монахи кучками разошлись по своим монастырям.
- Пошли! - сказал Кокардэр.
- Куда?
Кокардэр показал на двух монахов, которые взяли ларь с прахом:
- За ними следом!
- Зачем? - с искренним удивлением спросил Фанфар.
- Ты разве не слышал, что останки этого несчастного развеют над неосвященной землей?
- Слышал. Ну и что?
- Как "ну и что", чугунное твое сердце! По-твоему, это не ужасно? По-твоему, не чудовищно, когда даже праху сожженного продолжают мстить? Ты не думаешь, что таких монахов, которые продолжают работу палача, надо наказывать?
- Право же, - сказал Фанфар, - у меня всего этого в мыслях не было, но раз ты говоришь…
Они побежали вдогонку за монахами, уносившими ларь.
Отойдя достаточно далеко от места казни, монахи откинули капюшоны. Кокардэр с Фанфаорм сразу же их узнали.
- Брат Тибо!
- И брат Любен с ним!
- Самая по ним работа! - сказал Кокардэр.
- Ты о них плохо не говори: мы же их денежки прокутили.
Воры пошли следом за монахами. Те направлялись не к своему монастырю, находившемуся недалеко от Бастилии, а к горе Святой Женевьевы. Там они вошли в монастырь августинцев.
- Будем их дожидаться, - решил Кокардэр.
- Давай, - покорно согласился Фанфар.
Ждать пришлось долго. Засветло монахи так и не вышли. Наступила темнота.
Часов в десять друзья увидели какого-то монаха, который постучался в ворота монастыря, а после зашел в него.
Они не узнали этого монаха, а это был Лойола. Он только что вышел от великого прево.
Фанфару не нравилось такое дежурство - он сильно ругался.
- Подождем до полуночи, - предложил Кокардэр. - Если нет, то пойдем, но я, право, совсем не прочь проучить этих негодяев.
И упорство Кокардэра вознаградилось.
Часов в одиннадцать монастырские ворота отворились, и два монаха вынесли из них ларь. Кокардэр с Фанфаром тотчас узнали их: то были брат Тибо и брат Любен.
* * *
Дело было так: доведя до конца задуманную мрачную комедию, Лойола велел двум монахам - своим ставленникам - отнести пепел Доле в монастырь, где он проживал, перебравшись из Зловонной Дыры.
Он же приказал, чтобы над останками казненного целый день читали псалтырь.
Потом Лойола вернулся в монастырь, вызвал к себе Любена и Тибо и объявил, что пришла пора нанести еретику заслуженное посмертное поношение.
- Как, ваше преподобие, среди ночи? - воскликнул благоразумный Тибо.
- А вы как хотите - днем, чтобы черный народ, пожалуй, еще взбунтовался? В этом проклятом Париже теперь ни к чему не хранят почтения!
Этот аргумент сильно подействовал на монахов. Они объявили, что повинуются.
- Так ступайте, братья, - сказал Лойола. - Господь да направит ваши стопы!
Брат Тибо взял ларь, и они с братом Любеном вышли из монастыря.
Направились они к лугу на другом склоне холма - туда, где позже построили монастырь, превращенный в тюрьму Сент-Пелажи.
Тогда там был пустырь, вернее сказать - просто луг, не обнесенный ни стенами, ни забором. В этом месте Лойола и приказал выбросить прах Доле.
Вступив на территорию университета, монахи зашагали бодрее. В этом квартале было множество церквей, монастырей, а также кабачков, из которых иные имели привилегию на продажу вина студентам до часа ночи.
Некоторые кабачки были еще открыты, и наши два монаха непременно заходили в каждый чуть-чуть пропустить для храбрости (а они и вправду трусили). Студенты над ними, конечно, подшучивали:
- Эй, Тибо! Куда ж ты, дурень, тащишь этот ящик?
- Это он свою душу несет сатане на продажу!
- Да нет, он клад понес закапывать!
Монахи ничего не отвечали, скоренько выпивали по стакану вина и продолжали свой путь.
Так-то вот относили прах Этьена Доле на место вечного упокоения…
При последней остановке монахов ларь оказался залит вином: один студент решил с размаху выплеснуть свой стакан на брата Тибо.
Когда невольные могильщики оставили за собой последние дома Университета и пошли по лугу, они немного пошатывались.
Возлияния прибавили им храбрости - впрочем, совсем немного: как раз столько, чтобы не бросить ларь где-нибудь в укромном месте да не убежать со всех ног. Но как ни боялись два монаха чертей и грабителей, гнева Игнасио Лойолы они боялись еще больше.
Так они шли, подбадривая друг друга разными утешениями, при малейшем шорохе останавливаясь и прижимаясь друг к другу.
Наконец они дошли до цели своего мрачного путешествия. Брат Тибо поставил ларь на землю.
По этому лугу целый день носились мальчишки и вытаптывали его, так что на голой земле трава пробивалась лишь кое-где - словом, как раз то, что сейчас называют пустырем.
- Уф! - сказал брат Тибо. - Ну, вот и пришли!
- И ничего с нами в дороге не случилось, - добавил Любен.
- Правда, брат, но ведь еще и назад идти.