* * *
За скалами, что запирали вход в Авачинскую бухту, шхуну вздыбило на гребень и легко сбросило вниз – в глубокий разлом между волнами. Началась качка, но пока плавная.
– Ее-то и не люблю, – сознался Егоршин. – Уж лучше бы трясло, как в телеге, а теперича едою лечиться надобно.
Он развязал домашний мешок, предложил Жабину:
– Не хочешь ли, флотский, юколы попробовать?
– Я же тебе не собака, – ответил Жабин.
– Так это как ведь сделать юколу. Иной юколы для семьи наготовит, а ее собаки ногой лягают. У меня же чисто собачья, зато человека от нее за уши не оттащишь...
Перед ними уже распахнуло океанскую ширь.
– Никифор Сергеич, – обратился Исполатов к прапорщику, – сейчас, когда земля со всеми ее дрязгами осталась за кормою, я хочу вас спросить серьезно: вы что, действительно рассчитываете прошмыгнуть между Сциллой и Харибдой?
– Туман, как и вода, любой грех кроет.
Траппер не отказался от юколы, которая по вкусу напомнила ему хорошую ветчину. Он спросил Егоршина, на каком дыму коптился лосось – на тополевом или на кедровом?
– Неужто ты можжевельного дыма не учуял?..
В тесном форпике шхуны, который заняли старые служаки, уже началась картежная игра. В такт шлепанью карт гулко шлепалось и днище шхуны, с разбегу падавшей в провалы волн. Сережа Блинов жестоко укачался.
– В лоск, – заметил при этом Расстригин. – Но вот что интересно: коли в кабаке, так блюют за милую душу, а на корабле люди этой слабости почему-то стыдятся.
– Потому что трезвые, – ответил Исполатов и, заглянув в зеленое лицо юноши, протянул: – Хорош... вроде огурчика.
Траппер приставил к губам студента бутылку.
– Что это такое? – отбрыкивался тот.
– Барахло ужасное – виски.
– Помилуйте, как можно! Если мама с папой узнают, что я пил виски... меня же домой больше не пустят.
Траппер заверил гонца:
– Мама с папой не узнают, а болтать мы не станем.
Заставив Сережу сделать несколько глотков, он спровадил его в трюм отсыпаться:
– Так будет лучше. Но старайтесь поменьше глазеть за борт, там ничего интересного пока не наблюдается...
– Дай и мне хлебнуть, – попросил его Егоршин.
– Сначала укачайся, старина.
– Не для того ем, чтобы рыбок кормить...
Большие зеленые волны бежали вровень с фальшбортом корабля, их загнутые языки торопливо облизывали кромку палубы, по которой, хватаясь за штаги и ванты, передвигались люди.
– Хороший ветер, – прокричал Жабин, – очень хороший!
От самого Петропавловска до мыса Лопатка почти не было людских поселений, а если на берегу изредка виднелся неряшливый сарай, то никто не мог объяснить – для чего он там поставлен (очевидно, это была тайная работа американских факторщиков). Нижние шкаторины парусов давно вымокли, отяжелев.
– Еще до Лопатки сделаем поворот, – сообщил Жабин.
На рассвете третьего дня он завел шхуну в маленькую, но удобную бухту, где спрятал ее под навесом скалы. Прапорщик объяснил, что именно здесь, вблизи мыса Лопатка, следует дождаться дурной погоды, чтобы затем незаметненько для японцев выбраться в Охотское море.
– Говорят, на Кокутане стоят пушки?
Жабин ответил Исполатову:
– Потому-то и не стоит соваться туда сгоряча...
Ожидать погоды в пустынной бухте было крайне томительно. Карты всем надоели, и ополченцы, собравшись в кружок, убивали время в воспоминаниях. Исполатов никогда не думал, что эти люди, которых он часто встречал в шалманах Петропавловска, эти неказистые мужики, с головою ушедшие в хозяйство и тяжелый быт, имели дерзкое геройское прошлое.
Совсем неожиданно по шхуне пронеслась тревога:
– Корабль... Кого-то несет сюды нелегкая!
Жабин суровым окриком, размахивая костылем, загнал ополченцев в трюмы, чтобы носа на палубе не показывали (это было правильно, ибо пустая палуба корабля не вызывает подозрений). Затем прапорщик рассматривал струйку дыма над горизонтом, похожую на легкий мазок акварелью, он долго вглядывался в очертания корабельного корпуса...
Опустив бинокль, Жабин сообщил:
– Я узнал его. Это легкий английский крейсер "Эльджерейн", который уже давно крутится в наших морях.
– Что надобно тут джентльменам? – спросил траппер.
Жабин пожал плечами. Но он ощутил серьезное беспокойство, когда крейсер вдруг начал заворачивать за Лопатку, чтобы войти в густо-синий "холодильник" Охотского моря.
– Вот это странно, – призадумался Жабин. – Англичане в Охотское море раньше старались не залезать...
Подозрения гидрографа имели основания. Англия покровительствовала японской военщине. Англия щедро вливала в японские банки свои полнокровные займы. Прегордые лорды Уайтхолла откровенно желали поражения российской армии и на морских коммуникациях явно вредили русскому флоту.
– Когда же завернем за Лопатку? – приставали к Жабину.
– Погоди, – отвечал он. – Еще нет погоды...
Если бы не прапорщик Жабин, вряд ли экспедиция из Петропавловска увенчалась успехом. Опытный моряк, он терпеливо (как это умеют делать только хорошие моряки) выждал нашествия тумана. А вместе с "молоком" пролив между Кокутаном и Лопаткой затянуло противным и липким "бусом". Это был дождь особой породы – дальневосточной: почти микроскопические капли воды насквозь пронизали воздух, но самого дождя даже не заметишь.
– Вот такая дрянь мне по душе, – решился Жабин.
Снова поставили паруса, и шхуна "Камчатка", вывернувшись из бухты, потянулась в разъятое горло узенького пролива. Справа виднелась Лопатка, а слева совсем пропал остров Шумшу с его выпирающей скалой – Кокутаном. Если там и стояли возле пушек дежурные, они бы ничего не смогли разглядеть, а тем более прицелиться... Охотское море встретило десантников редкими подталыми льдинами. Форштевень корабля часто разрушал их своим накатом, и лед мягко крошился, утопая под днищем. Где-то в тумане сипло и безысходно орали секачи, зовущие в свои гаремы непослушных молоденьких самок.
Покинув Петропавловск 16 июня, "Камчатка" находилась в море уже более двух недель. Припасы, взятые в дорогу, давно истощились. Жабин теперь наверняка не отказался бы от куска "собачьей" юколы, но Егоршин показал ему опустевший мешок:
– Надо было раньше носа не воротить...
Впрочем, до места высадки оставалось недалеко. Егоршин, не раз бивший зверя в этих краях, сам же и выбирал бережок для десантирования. И будьте уверены – выбрал не так, как выбрали его японцы: ополченцам не пришлось месить грязищу рыбного перегноя, с палубы они ступили на твердую землю, где их сразу с головою заботливо укрыла высокая стенка дикого шеломайника – кому лес, а кому трава...
Жабин тоже сошел на берег, попрощался с каждым:
– Конечно, снова увидеть всех вас мне уже не удастся. Война есть война, тут ничего не справишь. Ступайте своим путем, а мне пожелайте удачи во льдах.
Шхуна отошла в море, беря курс на Гижигу. Десантники примерились к ноше, проверили оружие, подтянули штаны. Егоршин, опершись на берданку, сказал:
– Покеда не тронулись, надо бы решить, кого слушаться. Без батьки никому в пекло прыгать не хочется.
– Слушаться меня! – объявил Исполатов. – Идем не на ярмарку, и если я замечу в ком-либо шатание, так знайте сразу – церемоний разводить не стану, убью!
При этом посмотрел на Расстригина и на Блинова. Подкинув в руке карабин, сказал просто:
– Пошли, братцы!
Шеломайник быстро объял их со всех сторон, сделав невидимыми ни для врагов, ни даже для друзей.
* * *
Скоро пропали запахи моря, стали ощутимее ароматы трав. Исполатов шагал подле Егоршина.
– Давай сначала отыщем в горах мужиков явинских, потом надо соображать, как соединиться с мильковской дружиной.
– Мишка-то не напутает ли чего? – спросил зверобой.
– Не один же он там... поправят Мишку.
Не сразу, но все же отыскали табор явинских жителей, которые, охотясь и собирая орехи, блуждали по лесистым отрогам между Ключевским озером и вулканом Опальным. Староста жаловался, что горные бараны столь пугливы – ну никак не взять их на мушку, мяса давно не ели. Но никто из явинцев, и даже дети, страдавшие больше взрослых, никто не желал вернуться в деревню, занятую врагами. Мужики очень тосковали по собакам, которые небось прибежали домой, а хозяев-то и нету.
– Наверняка японцы их, бедных, перестукали.
Женщины тосковали по брошенной скотине:
– Коровушек наших, видать, уже не сповидаем...
Исполатов записал фамилию и возраст старосты.
– Зачем это тебе, голубь?
– Соломин велел спросить – для награждения.
– Так я же ничего еще не сделал.
– Успеется... еще сделаешь!
Оказался он мужиком дельным! Невзирая на тяготы бездомной жизни, умудрился постоянно следить за противником. Неказисто, но точно рисуя на клочке бумаги, староста указал маршруты передвижения захватчиков.
– От берега, – говорил он, – еще не отошли японские шхуны. Всего два лагеря: один в Явине, другой в Озерной. Но Ямагато никак не усидит на месте! Он все времечко таскает и таскает солдат с места на место, будто украл их и теперь не знает, где лучше спрятать...
Исполатов спустил отряд с гор обратно в долины, устроил ночлег в лесу. Для безопасности выставил караулы, назначил постоять на часах и Сережу Блинова:
– Ночью страхов много, вот и привыкайте...
Среди множества ночных страхов студенту выпало испытать один, самый впечатляющий. Из-за его спины выросли во мраке чьи-то длинные руки и, шевеля пальцами, вдруг захлопнули ему глаза. Сережа и сам не заметил, куда делась берданка.
Ночное привидение загробным голосом спросило:
– А кузькину мать не хошь поглядеть?
Это был Мишка Сотенный.
– Что ж ты, шляпа городская! – учинил он выговор. – Разве же так надо стоять в карауле?
– Пожалуйста, не говорите об этом Исполатову.
– Бог с тобой. Казак сплетничать не станет...
Так состоялась встреча двух отрядов. Сведенные вместе, они насчитывали 88 бойцов. Среди них только 17 человек были русскими. Остальные – камчадалы, тунгусы, коряки и орочены.
История не сохранила для нас их обликов. Можно лишь догадываться, как они выглядели... Охотники и рыбаки, каюры и зверобои, эти люди с малых лет возлюбили риск единоборства, их не страшили опасности. Кажется, что это о них, о питомцах Русского Севера, еще в древности писал велеречивый Петрарка: "Там, где дни облачны и кратки, там родится племя воинов, которому не больно умирать".
Это был "Дзен"
Восемьдесят восемь добровольцев решили противостоять кадровому японскому батальону. Урядник подсчитал на бумажке:
– И на кажинного нашего по три самурая.
– Оставь глупости, – сказал Исполатов, озабоченный совсем другим. – Не могу разгадать, ради чего маневрируют японцы...
Правда, в поведении лейтенанта Ямагато не проявилось ни оперативной смекалки, ни даже примитивной попытки тактически овладеть обретенным положением. Явинский староста подметил верно – они шатались по Камчатке как неприкаянные. Истребив в Явине всю скотину и уничтожив ездовых собак, японцы, ведя на поводках свору будочных псов, покинули разоренную деревню, стали перебираться ближе к Озерной (параллельно их движению вдоль морского берега спускалась к югу и вся флотилия)...
Урядник спросил приятеля:
– А куда, ты думаешь, их потянуло?
– Сам не знаю. Завтра выясним...
Исполатов отряхнул от хвои замшевые штаны. Нарочито медленно он загнал пулю в ствол карабина.
– Пойду, – сказал, – прогуляюсь по речке...
Трапперу хотелось побыть в одиночестве, к которому он так привык за долгие годы, а постоянное общение с людьми заметно утомляло его. Охотник стремился уйти в тишину, чтобы остаться наедине с самим собой.
Но сейчас за ним увязался Сережа Блинов.
– Можно и я с вами?
– Только я не терплю болтовни.
– Обещаю не мешать.
– Да уж, пожалуйста, будьте любезны...
Студент шагал за траппером, и его удивляло, что Исполатов не выбирает дороги, а идет всегда напрямик, какие бы завалы и препятствия ни встретились на его пути.
Вблизи протекала звонкоструйная лесная речушка.
– Простите, а как она называется?
– Ищуйдоцка.
Снова шаги. Молчание и плеск реки.
– А что это значит по-русски?
– Ищу дочку, – ответил Исполатов.
– Странное название, правда?
– Обычное для Камчатки...
Близился вечер, в зарослях малинника тонко запели комары. В тени густого ольховника Исполатов уселся на берегу речки, положив на колени казачий карабин. Рядом с ним присел на траву и юноша. Молча они наблюдали, как неподалеку от них возился в реке громадный медведь с красивой лоснящейся шерстью.
Зверь давно заметил людей, но люди ему не мешали. Он, кажется, захотел рыбки. Встав носом против течения, косолапый долго смотрел, как между его ног проскакивали стремительные лососи. Зверь оказался умнее, нежели думали о нем люди. Передние лапы он расставил под водою пошире, а задние сомкнул настолько, что между ними свободно проплывала всякая мелочь, но сразу же застревала крупная рыба. Почуяв, что добыча в капкане, медведь почти цирковым трюком, весь в туче брызг, вскидывал над водою зад и, словно с катапульты, выбрасывал пойманного лосося на берег.
– Тоже... ловец удачи, – улыбнулся Исполатов.
В один из таких моментов большая трепещущая кета упала к ногам траппера, который даже не шевельнулся. Медведь выбрался из воды, маленькими красноватыми глазками он долго смотрел на охотника. Исполатов тихонько сказал ему:
– Бери, бери... ешь на здоровье. А я сыт.
И ногою придвинул зверюге кету. Мишка со вкусом отгрыз ей голову, после чего, радостный, снова прыгнул в реку, посреди которой занял прежнюю позицию.
Сережа Блинов шлепнул Исполатова по спине.
– У вас комар, – сказал он.
– Не стоит беспокойства...
Грянул выстрел. Медведь рухнул в воду, красная ленточка крови быстро вытянулась вниз по течению Ищуйдоцки.
– Кто же его? – удивился Сережа.
– Я просил вас не болтать.
Сережа хотел подняться. Траппер удержал его:
– Сидеть. Молча. Не двигаясь.
Вскоре неподалеку затрещали кусты, и в реку вошел японский солдат с карабином в руке. Оружие мешало ему, он перекинул его через плечо. Хватая убитого медведя то за ноги, то за уши, он пытался вытащить свою добычу на бережок.
По наивности студент думал, что для стрельбы нужно вскинуть оружие, обязательно вжимая приклад в плечо, потом тщательно прицелиться... Но ничего подобного не случилось. Сережа даже не заметил, что лежащий на коленях Исполатова карабин слабо дрогнул.
Оружейное дуло – без прицеливания! – медленно сопровождало каждое движение противника.
Японец вытащил медведя на мелководье, достал нож.
Из карабина выблеснуло короткое пламя... Самурай зарылся лицом в густую медвежью шерсть.
Исполатов встал. Зорко оглядевшись, он раскурил папиросу. Жизнь продолжалась во всем дивном и великолепном многообразии. Мирно журчала река, в ее темной глуби, словно короткие мечи, двигались к нересту лососи, плещущая вода обмывала гладкую серебристую шерсть медведя, она же выполаскивала и одежду мертвого японского солдата...
– Вы убили его? – спросил Сережа.
Портсигар исчез в кармане замшевых штанов.
– А как вы догадались? – прищурился Исполатов.
Юноша был явно растерян и подавлен увиденным.
– Но... вот просто так взять и убить человека? А может, он хороший? Может, его дома ждет семья?
Исполатов отрезвил его крепкой пощечиной.
– Щенок! – сказал траппер с небывалым презрением. – Какое сейчас может иметь значение – хороший ли человек убитый мною солдат или, напротив, дурной? Запомните: на войне никто и никогда людей не убивает – на войне уничтожают врагов...
Сережа Блинов поднялся с земли:
– Я, наверное, сказал глупость... простите.
Еще раз они посмотрели на убитых: японец был очень маленьким, а медведь большой и рослый, даже сейчас казавшийся красавцем. Исполатов нервно продернул затвор, который живо выкинул на траву отработанную гильзу, дымно воняющую окисью газов. В ствол карабина плотно засела свежая пуля. Сплюнув окурок в реку, он пошагал обратно в лагерь. Сережа тронулся следом. Два человека, столь разных, долго шагали молча, вдруг траппер резко остановился, так что юноша даже наскочил на него.
– Я сожалею об этой пощечине, которой вы не заслужили, – мягко произнес Исполатов. – Мне близки ваши благородные чувства, а наивность проходит с годами... Но поймите, дорогой вы мой, – в голосе траппера вдруг прозвучала нежность, – ведь на войне сражаются не патриотизмом, а только умением. Мы здесь столько зверья набили, что сами озверели, и для нас завтрашний бой – все равно что хлобыстнуть стакан водки без закуски. Вы же для боя никак не годитесь.
– Так что же мне теперь делать?
– Не стремитесь завтра быть самым удачливым. Вы же видели, как легко можно укокошить человека. Подумайте, что станет с вашими папой и мамой...
Опять шагали по тропе. Сережа задумчиво спросил:
– Скажите, кто ваш идеальный герой?
Ответ был совершенно неожиданный: