* * *
В эти дни Гитлеру доложили, что среди солдат Восточного фронта воцарилось уныние, не слыхать бодрых песен с уверенностью в конечной победе. Это фюрера возмутило:
– Всех запевал, которые осмелятся нагонять тоску, спровадить в штрафные роты… Пусть уж лучше горланят похабную "Лили Марлен", нежели "Был у меня товарищ, был у меня товарищ…".
Да, у многих были товарищи, но товарищей похоронили!
Что-то страшное творилось на путях, по которым двигались с фронта эшелоны, вывозящие в Германию раненых. Железнодорожное хозяйство было давно разрушено, а снежные заносы были столь велики, что санитарные поезда двигались со скоростью десять-пятнадцать километров в час. Паулюс случайно как-то зашел обогреться в один из вагонов такого поезда, который оказался операционной; при нем врачи укладывали на стол ефрейтора со знаком "23", что означало, что ефрейтор вышел живым из 23 рукопашных схваток. Теперь он орал от боли.
– А морфия нет, – предупредил врач.
– Коньяк? – с надеждою вопросил вояка.
– Тоже нет. Выпили. Терпите.
– Сколько можно? – кричал ефрейтор. – Если вы человек гуманной профессии, так пристрелите меня еще до операции.
– Санитары, держите его. Крепче.
– А-а-а-а-а-а-а…
– Воткните ему в рот сигару, – указал врач.
6-я армия Паулюса снабжалась бразильскими сигарами!
Паулюс удачно выбрался из "Барвенковского кризиса", его смущала лишь потеря станции Лозовая. Вильгельм Адам писал о нем: "Его острый, как клинок, ум, его непобедимая логика снискали ему уважение всех сотрудников. Я не помню такого случая, когда бы он недооценил противника или переоценил бы собственные силы и возможности. Решение его созревало после длительного и трезвого обсуждения". Да, можно согласиться, что Паулюс – не импульсивный Клейст и не порывистый Гот. Характеру его скорее импонировал педантичный нрав барона Максимилиана Вейхса, который вскоре и навестил его в помещении сельской школы, где Паулюс разместил свой штаб. Пахло лизоформом, даже креозотом, наконец, просто дерьмом, кучи которого валялись по углам школьных классов и которое растаптывалось и разносилось на сапогах солдат по коридорам и лестницам.
– Что у вас за свинарник? – сказал Вейхс, здороваясь.
– В этой школе раньше стоял двести восьмой пехотный полк, который и загадил все, что можно. Я не стал ругаться, барон, ибо этот полк в одну ночь потерял семьсот солдат при выдвижении к Изюму – убитыми и обмороженными…
В углу штабной комнаты кучей валялись красочные солдатские журналы с видами пляжей Нормандии, с изображением солдат вермахта, загорающих в шезлонгах на берегах Ливии, они уплетали сливки в харчевнях древнего Брюгге – такие фотографии украшались призывными надписями: "Бесплатное путешествие в рядах германского вермахта".
Вейхс, конечно же, завел речь о Барвенковском выступе:
– Скажите, Паулюс, вас не пугает этот болезненный аппендикс, в который маршал Тимошенко запихнул свою армию?
– Нисколько, – последовал ответ. – Я с Геймом уже обсудил ситуацию, сочтя ее выгодной для нас и очень опасной для того же маршала Тимошенко. Потому и решили не выдавливать русских из этого, как вы удачно выразились, аппендикса. – Гейм услужливо раскатал карту, Паулюс указал Вейхсу на Балаклею. – Если моя Шестая армия ударит с севера, а танки Клейста, – палец Паулюса резко передвинулся к городу Славянску, – ударят с юга, то весь этот оперативный мешок окажется прочно завязан.
– Однако, – заметил Вейхс, – Тимошенко все-таки получил от нас в подарок хороший плацдарм для выдвижения к Харькову.
Паулюс отвечал ему без промедления:
– Будь я на месте Тимошенко, я бы никогда не начинал наступление, выбираясь на стратегический простор из узкого оперативного мешка: это слишком рискованно.
– Что бы вы сделали, будь вы на месте маршала Тимошенко?
– Вопрос трудный, – поежился Паулюс. – Но я постараюсь ответить. Будь я на месте Тимошенко, я бы плюнул на все и отвел бы свои войска назад – обратно с этого выступа.
– Но вы понимаете, – засмеялся Вейхс, – что ни Сталин, ни Тимошенко на это никогда не пойдут. Отвести свои войска после того, как эти войска оросили Барвенковский выступ своей же кровью?.. Нет, сейчас они думают о другом: чтобы с этого выступа и начать свое наступление на Харьков и Донбасс.
Прощаясь, барон Вейхс – под большим секретом – сообщил Паулюсу нечто серьезное, выуженное из глубин "Вольфшанце":
– Догадываетесь ли вы, почему фюрер поставил вас во главе Шестой армии? – Паулюс сказал, что не догадывается. – Он решил поднять ваш престиж на этом посту, чтобы потом вы, как фронтовой генерал, заменили Йодля, которым Гитлер недоволен.
– Но фюрер сейчас всеми генералами недоволен.
– Это правда, – сказал Вейхс. – Но Йодль стал его раздражать, настаивая на окончательном штурме Ленинграда, а не забираться на Кавказ, куда так стремится наш фюрер, привлеченный ароматом майкопской и бакинской нефти… Впрочем, я пойду. А то у вас здесь, в этой школе, дышать невозможно от вонищи. Сколько, вы сказали, положили в пехотном полку?
– Семьсот. Госпитали забиты. Вывозить не успевают.
– Всего доброго, Паулюс… я поехал.
В морозном небе слышалось тарахтение – это кружил над школой русский самолет устаревшей конструкции По-2, который в вермахте называли "кофейной мельницей" или "швейной машинкой".
– Когда же кончатся эти морозы? – сказал Паулюс…
* * *
Вспоминаю. Когда бы ни зашла речь о войне, обязательно кто-нибудь из собеседников в удивлении воскликнет:
– А все-таки хотелось бы знать, как могло случиться, что немецкие войска оказались на берегах Волги?
Однозначным ответ быть не может. Силы нашего народа были колоссальны. Мы не знаем точно, сколько людей выставила наша страна на передовую линию огня, и, пожалуй, это останется неизвестно. Но зато известно, что за годы войны мать-Россия пошила около 40 миллионов шинелей, 20 миллионов ватников, 70 миллионов гимнастерок и дала фронту 11 миллионов пар валенок. По этим цифрам можно прикинуть, каковы были наши резервы.
А как же немцы оказались на Волге? В самом деле – как?
Знаю, что мое мнение историки, наверное, станут оспаривать, и все же я свое мнение скрывать от читателя не стану.
– Много, – скажу я вам, – было допущено ошибок в этой войне. Но будущая трагедия Сталинграда, мне кажется, начиналась именно с Барвенкова, откуда Сталин и Тимошенко хотели бы развить мощное наступление, и от этого же Барвенкова перед танками Паулюса скоро откроется стратегический простор, выкатывающий немецкие танки к берегам нашей матушки-Волги…
10. В ОЖИДАНИИ
Войну в Ливии сами же англичане прозвали "африканскими качелями", и эти качели работали исправно: Роммель вперед – Окинлек назад, Роммель вправо – Окинлек налево.
Португальский историк Ф. Микше писал: "Самой замечательной способностью Роммеля была его способность с молниеносной быстротой сосредоточивать свои войска в нужном направлении… благодаря той быстроте, с какой им это делалось, у противника создавалось впечатление, что такое же превосходство у него имеется и на всех других направлениях". И чем хуже становились дела итало-немецкого корпуса в Ливии, тем изощреннее действовал Роммель. А сейчас дела складывались неважно.
Гитлер еще не мог оправиться после поражения под Москвой, а Муссолини задерживал доставку горючего, ибо его танкерный флот бомбили английские пилоты с аэродромов Мальты. Кстати, дуче не раз трезвонил, что возьмет Мальту с моря, и по этому случаю итальянцы придумали такой анекдот.
– Дуче, почему ты не можешь взять Мальту?
На этот вопрос фюрера Муссолини с язвой ответил:
– Потому что Мальта, как и Англия, тоже остров…
Намек, как говорят русские, не в бровь, а прямо в глаз!
Лишь в январе Муссолини отправил для Роммеля "нефтяные лоханки", которые на этот раз тащились под конвоем линкоров (!). Именно в те дни, когда маршал Тимошенко устремлял свою армию на Барвенково, Роммель (еще не маршал) опять начал раскачивать "африканские качели", с которых давно уж пора сорваться кому-либо из двух – или ему, Роммелю, или Окинлеку…
Фантазия у Эрвина Роммеля работала превосходно.
– Я никогда в жизни не красил заборов, – сказал он своему штабу, – но сейчас, кажется, предстоит побыть в роли хорошего маляра… А что, если нам закамуфлировать танки под грузовики, а грузовики сделать издали похожими на танки?
Этим примитивным камуфляжем он задурил разведку Окинлека, неожиданным маневром расчленив англичан на части, затем снова вошел в Бенгази, где и захватил склады снабжения, топлива, оружия и, естественно, пленных. Самая лучшая бронедивизия Окинлека драпала от него столь усердно, что оставила Роммелю – даже без боя! – сотню новеньких танков.
– Я не знал, – сказал Роммель, – что малярные работы так хорошо оплачиваются. Всегда выгодно иметь вторую профессию!..
Йодль как-то неохотно докладывал Гитлеру:
– Сколько же завистников у этого счастливчика… он опять вырвался к Тобруку! При этом, мой фюрер, успех достигнут им даже без поддержки нашей авиации. А теперь, чтобы закрепить успех, Роммель просит у нас самолетов.
– И ничего не получит, – отвечал Гитлер. – Вся наша авиация задействована на Востоке, там она и останется…
Геббельс, навестив Гитлера в его "Вольфшанце", записывал в своем дневнике: "Фюрер рассказал мне, как близко в последние месяцы мы были к зиме Наполеона… Собачка, которую подарили фюреру, теперь играет в его комнате. Он всем сердцем привязан к песику, который волен делать все, что хочет, в его бункере. В настоящее время этот пес ближе к сердцу фюрера, чем кто-либо еще…" Выбравшись из бункера, Гитлер глянул на заснеженные елки и сказал Борману:
– Смотри, Мартин: за ночь выпал снег… Я с детства боялся холода, а снег ненавижу всеми фибрами души. Теперь я знаю, почему так. Это было дурное предчувствие! Но весною я всегда оживаю. Поскорее бы пришла оттепель, вместе с которой воскреснет и мой вермахт…
Роммель раскачивал "африканские качели" напрасно. Гитлера сейчас волновал не Тобрук, а русская Вязьма, где русские выбросили воздушные десанты. Правда, здесь они напоролись на крепкую оборону: сил для овладения Вязьмой у них не хватило. Но под Демянском росла угроза окружения немецких дивизий. Йодль предупредил Гальдера:
– Кажется, наш гениальный фюрер раньше всех нас понял, что война на Востоке проиграна.
Гальдер и сам начал сознавать это.
– Но у нас нет выхода, – сказал он. – Теперь я думаю, что Хойзингер прав, говоря о наступлении летом как о спасении Германии, о спасении всех нас…
30 января в берлинском "Спортпаласте" Гитлер выступил с речью, откровенно признавшись перед публикой, что ему неизвестно, чем закончится будущая летняя кампания, и в конце речи он ханжески обратился к всевышним силам:
– Господь Бог, дай нам сил завоевать свободу нашему народу, нашим детям, детям наших детей, и не только нашему народу, но и всем другим народам мира!
Это был очень странный и даже, я бы сказал, кокетливый реверанс безбожного атеиста перед… к е м? Историки полагают, что Всевышний тут ни при чем, а Гитлер, призвав Бога на помощь, заодно уж призывал к миру Черчилля с Рузвельтом, чтобы совместными усилиями доколотить безбожного семинариста Сталина.
Франц Гальдер встревоженно докладывал Гитлеру:
– Случилось то, чего мы никак не ожидали. Под Демянском русские захлопнули в котле около ста тысяч наших солдат. Кажется, они переняли кое-что из опыта блицкрига нашей прошлогодней кампании, когда мы их как следует вскипятили во множестве подобных котлов. Теперь для снабжения окруженных дивизий ежесуточно требуются усилия более сотни транспортных самолетов, рейхсмаршал Геринг обязан выстроить "воздушный мост".
В бункере Гитлера – нарочитая простота, серый линолеум на полу, серые стены, матовый плафон под потолком, коричневая обивка кресел. Из угла не успели убрать какашки его песика.
– Кто у нас специалист по котлам? – спросил Гитлер.
Гальдер удивленно выгнул плечи: до сих пор вермахт сам устраивал котлы другим, и потому он ответил:
– Мы таких специалистов не готовили. Правда, в котле оказался наш генерал Зейдлиц фон Курцбах, прямой потомок того самого пьяницы Зейдлица, который водил кавалерию короля Фридриха Великого… Я уже имел связь с ним по радио, и Зейдлиц берется пробить коридор из котла…
Германская промышленность торопливо осваивала "сибирский" паровоз, которому не страшны русские морозы. Железнодорожная система Германии находилась в стадии развала. Русский фронт алчно заглатывал в себя не только танки и пушки, в нем бесследно растворялись и тысячи вагонов. Не хватало цветных металлов. Гитлер велел снимать с церквей колокола, из типографий изымали медные шрифты, из текстильных машин выдергивали медные вальки. В таких вот условиях Гитлер доверил вопросы вооружения вермахта своему лейб-архитектору, еще молодому человеку – Альберту Шпееру. Он не скрыл от Шпеера, что решил взять пример со Сталина, который поставил во главе Наркомата вооружения совсем молодого парня – Дмитрия Федоровича Устинова.
– Который, кажется, моложе и вас, Шпеер! Предлагаю вам вступить с этим Устиновым в единоборство: кто кого? Русские помешались на социалистическом соревновании, вот вы и покажите им германский стиль работы.
Шпеер оказался превосходным организатором. Он сразу же заявил, что ускорит программу выпуска новейших танков, которые станут совершеннее Т-IV (речь шла о будущих "тиграх" и "пантерах"). Альберт Шпеер доказывал:
– За годы войны Германия сократила выпуск товаров широкого потребления всего лишь на три процента. Этого мало! Я считаю, – говорил Шпеер, – что нам следует брать пример с русских, которые всю свою промышленность, включая и легкую, строго подчинили требованиям только фронта…
До января 1942 года Гитлер умышленно не сокращал производство ширпотреба, чтобы не возникло недовольства войной среди населения. Теперь архитектор Шпеер настоял перед фюрером, чтобы сократить ширпотреб на двенадцать процентов.
– А я обещаю вам завалить фронт танками. Они у меня будут выскакивать из цехов, как детские игрушки, а подводные лодки будут прыгать со стапелей в глубину моря со скоростью лягушек, завидевших аиста, щелкающего клювом от голода…
Тут появился и Геринг, заговоривший о женщинах:
– Хватит им торчать на кухнях или мотаться по магазинам, отыскивая кусок мяса без костей и пожирнее…
Женский труд на производстве был запрещен, дабы не повредить женщине в главном – в ее материнстве, в ее заботах о воспитании детей, в домашних хлопотах. Женский труд был в Германии только добровольным, если женщина сама пожелает трудиться. Но в 1942 году Геринг доказал фюреру:
– Прежние запреты мешали эффективному привлечению женщин к труду на пользу фронта. Отныне женский труд станет не добровольным, а обязательным. Без этого нам никак не выправить промышленных задач, сопряженных с войной на Востоке…
Адольф Хойзингер именно в эти дни подготовил проект летнего наступления вермахта – строго секретный.
– С весны мы обрушим русскую оборону на Керченском полуострове. Манштейну взять Севастополь наконец, – планировал Хойзингер, – мы ликвидируем уродливую "бородавку" Барвенковского выступа, после чего можно развивать наступление в сторону Кавказа и Волги… Если большевистский режим и уцелеет сам по себе, то летом он будет надломлен и полностью обескровлен!
"Москва, как цель наступления… пока отпадала", – писал Хойзингер, и я прошу читателя запомнить эту фразу, ибо в планах вермахта она была, пожалуй, самой существенной.
* * *
А милый песик продолжал жить и радоваться жизни в бункере фюрера. Иногда я думаю – не тот ли это песик, который потом вырос в большую собаку, на которой Гитлер в мае 1945 года испробовал силу яда, которым и сам отравился?..
* * *
Сильные морозы на Украине держались вплоть до 10 февраля.
Паулюс, страдая от холода и ослабленный приступами перемежающейся дизентерии, все-таки неустанно выезжал на линию Барвенковского выступа, возвращаясь с фронта или в уютную Полтаву, или в развороченный бомбами, обгорелый Харьков.
– Когда же наконец потеплеет? – спрашивал он…
Отменив приказы Рейхенау, Паулюс облегчил свою христианскую совесть, хотя его поступок вызвал осуждение генералов, подобных Хейтцу, но этот же поступок заслужил одобрение таких людей, как Мартин Латтман или Отто Корфес.
Утро командующего начиналось с чашечки кофе.
– Что за гадость мне сегодня налили? – говорил Паулюс.
– Русский кофе "Здоровье", – пояснил зять.
– Можно быть здоровым, только это не кофе.
– Да, пахнет обычным пережженным ячменем, у Сталина есть такой нарком Микоян, большой пропагандист советского шампанского, который с кофе выкручивается без помощи Бразилии.
– Ага, значит, у них тоже полно всяких эрзацев.
– Сколько угодно! – отвечал барон Кутченбах. – Вместо сапог у них валенки, а вместо пиджаков – ватники…
За окнами деревья сверкали от искристого инея.
6-я армия еще продолжала испытывать давление русских у станции Лозовая и в направлении на Мерефу (что лежала под Харьковом). Начальник штаба полковник Фердинанд Гейм докладывал Паулюсу: "В действиях Тимошенко сквозит явное желание расшатать оперативное построение от Орла до Харькова". Паулюс велел приготовить свой вездеход, теплые шубы и конвой на мотоциклах. В очередную поездку по дивизиям он взял Адама и Кутченбаха, который оказался беспомощен в знании украинского языка. Мороз усиливался. Обледенелая дорога тянулась меж высоченных сугробов. В степном украинском селе Паулюс обратил внимание на старинную церковь, внутрь которой солдаты закатывали бочки с горючим, тащили тюки с прессованным сеном. Паулюс никогда не забывал, что среди его предков были и ученые-богословы.
– Найдите мне коменданта, – велел он. – Что это? – спросил Паулюс, показывая ему на сельскую церковь.
– Гарнизонный склад.
– Это не склад, а – храм! – вспылил Паулюс. – А вы осквернили его мазутом. Сейчас же выкатить бочки обратно. Если жители верят в Бога, мешать их вере никак нельзя. Помните, что мы не безбожные большевики, а освободители русских от страшного большевистского ига…
На линии огня под Мерефой его встретил генерал Георг Штумме, имевший кличку "шаровая молния", ибо его поведение бывало непредсказуемо. Страдающий сильным насморком, Штумме наглядно демонстрировал под носом несовместимость своего здоровья с русским климатом, что дало повод Адаму сказать:
– Впервые вижу "шаровую молнию" с такими соплями…
Паулюс же завел речь о другом, удивляясь, почему Тимошенко застрял под Мерефой, не пытаясь прорваться на Харьков:
– Вашу оборону, Штумме, я не могу признать прочной.
– Согласен, – не возражал Штумме. – И прошу для усиления позиции прислать сюда "восемь-восемь", чтобы отплевываться от русских тридцатьчетверок, если они появятся.