"Ведьма!" – подумалось Всеславу, но сладкий покой, снизошедший на душу, не давал ей забиться в тревоге, пьянил, убаюкивал... Да и ничем другим не была девушка похожа на ведьму. У тех, вспомнил Всеслав рассказы покойной няни Ольги, космы растрепанные, кожа черная, липкая, взор безумный, речь несвязная. А эта светленькая, как свежее яичко, шея в вырезе белой рубашки белая, тоненькая, и смотрит девушка так ласково, так тепло...
Как малый ребенок пошел Всеслав за девушкой. Густой лес, ощетинившиеся колючками заросли расступились перед ними, и вскоре они оказались словно бы в лесной горнице. Ветви над головой сплетались в зеленый купол, небольшая полянка вся поросла мягкой, душистой травой и неведомыми белыми цветами. Ложе – холм с плоской, точно срезанной верхушкой, все устелено теми же сладко благоухающими цветами.
Лада легко подтолкнула Всеслава к ложу, и он сел, одурманенный запахом, очарованный всем происходящим. Он не думал, не тревожился, не боялся, он был счастлив в эту минуту и готов был принять все, что предложит ему теперь эта загадочная девушка с такими странными зелеными глазами. Опьяненный, расслабленный, откинулся он на изголовье и услышал над головой своей шепот, словно шепталась молодая листва, словно звезды клялись в вечной любви цветам...
Но это шептала Лада, и она приплясывала босыми ногами. Сначала невнятен был ее голос, и слова она произносила словно незнакомые. Всеслав ничуть не удивился, когда услышал музыку – сладкие звуки лились откуда-то издалека, из самой чащи, то удаляясь, то приближаясь... Никто бы не мог сказать, какой инструмент издает такие звуки. Они могли родиться только сами по себе, из тишины этой теплой летней ночи, из света полной луны, из нежного шепота листвы.
Песенка Лады стала яснее, будто в одно мгновенье научился Всеслав тому дивному языку, на котором пелась она.
– На темной горе, на неведомом холме лежит добрый молодец с девицей-тоской.
Как грусть-тоска впивается в него, в губыего алые, в щеки его румяные, так быладушка любила его, так бывпивалась в него. Так быона покою-роздыху не ведала, так бы она воздыхала о нем, о нем о единственном, о нем, о возлюбленном.
Под тайный напев, под сладкий голос забылся витязь, и виделась ему долина, залитая ясным утренним солнышком. Лежал он навзничь на светлых ромашках, и вдалеке пел ему чистый девичий голос о нежной любви, о нескончаемом счастии...
ГЛАВА 21
– Проснись же, ну проснись!
Всеслав с трудом разлепил отяжелевшие веки. Рядом стояла Лада – веселая и, видно, хмельная. Огляделся – не было уж ни волшебного лесного шатра, ни зачарованных цветов. Лежал он на своей постели в скромной избе. Но дева, явившаяся ему, не исчезла – глядела на него тем же сладким взором, только глаза у нее были другого цвета – синие, бездонные.
– Лада... – прошептал он дремотно и пожелал было забыться вновь, но она горячей ручкой потрясла его за плечо, и поневоле пришлось очнуться.
– Проснись! Не хочешь со мной плясать?
Всеслав вскинулся – за окошком брезжит розоватый рассвет, розовые всполохи на лице Лады.
– Плясать? – усмехнулся. – Да я и не умею, Ладушка... С кем другим попляши.
– Я с тобой хочу, – шептала Лада и обнимала уже его за шею, льнула, как змейка. Сладко пьянили ее прикосновения, смех кружил голову...
– Любушка моя, Ладушка, не дразни меня, – сам себя не помня, шептал Всеслав. – Говорила же ты мне, есть у тебя сокол на сердце. Зачем же ко мне, бессчастному, льнешь?
Тем же горячим шепотом отвечала девушка, и голос ее был, как сладкий мед.
– Ты, ты у меня на сердце, сокол мой ясный! Измучалась вся по тебе, иссохлась, а ты и знака мне не подавал, что люба я тебе, и словечка не сказал. Скажи теперь: любишь ты меня?
– Люблю! – отвечал Всеслав, и радостью полнилась его душа. – Люблю, люблю! Только и ты злая: зачем меня так долго мучила, глядела неласково, намеками дразнила?
Лада смеялась, еще тесней прижимаясь к своему обретенному возлюбленному.
– Да ты сам посуди: как девке первой открыться? А вдруг бы не люба тебе оказалась, отвернулся бы ты от меня? Куда мне тогда – камень на шею, да в воду?
– Как же ты теперь-то решилась?
– Купала мне приказал, – шепнула Лада, пряча голову на груди возлюбленного.
Всеслава как кипятком ожгло. Вспомнилось ему ночное происшествие. Лада уловила перемену в любимом, отстранилась от него и взглянула пристально.
– Что с тобой? – изумилась она не на шутку, когда увидела лицо Всеслава.
– Сядь-ка рядом со мною, Ладушка, а то меня и ноги не держат. Да не бойся, не скрою я, расскажу тебе все, что со мной подеялось...
Усадив Ладу рядышком на ложе, он рассказал ей и о том, как пил один хмельную медовуху, досадуя, что нет ему места на празднике, как приревновал ее к высокому статному парню, с которым вместе она прыгала через костер. Тут Лада покраснела вся, замахала на Всеслава руками, но он остановил ее.
– Теперь-то знаю я, что люб тебе, – признался смущенно. – А тогда решил, что вот он и есть тот сокол, о котором ты мне говорила... Побежал я тогда, куда глаза глядят – растрепать свою боль-тоску о лесные веточки, растерять ее по бурелому.
Услышав, как не пускал Всеслава дремучий лес, Лада звонко засмеялась.
– То не диво, милый, – говорила, ласкаясь. – Туда-то ты с сердцем бежал, не чуя преград, что твой медведь ломился. А как поостыл – так и лес непроходимым показался...
– Ты слушай дальше, – усмехнулся Всеслав. – Это еще не все диво...
Но, как ни надеялся он Ладу удивить, ничего у него не вышло. Смеялась она и качала головой в ответ на рассказ милого.
– Так ты, дружочек, попросту вышел к жреческому капищу нашему! Там жрецы свой праздник справляли, и дед Костяш там должен быть. Нешто не признал его? Вот и поделом тебе испуг – не пей один медовуху, не ревнуй из кустов на красных девок!
– Ну-ка, ты ведь всех жрецов знаешь, – хитро прищурился на нее Всеслав. – Скажи, какую девку в деревне как тебя зовут? Она там тоже была. Тебя послушать – и она жрица тоже...
Но Ладу и тут в тупик не загнать.
– Проста загадочка. Нет больше в деревне таких девок, да есть богиня Лада. Ее именем и называется в праздничную ночь ее жрица. Принято так у нас, понимаешь?
Но Всеслав качал головой – не верил. Да и сам не знал, в чем хотел убедить Ладу. Неясная дума туманила голову, но Лада, заглянув в глаза любимому, разгадала и прочла ее.
– А быть может ты, крещеный человек, решил, что самих богов наших увидел?
Всеслав замер. Со дна души поднялось невысказанное.
– Думаю, так, – сказал и опустил голову.
Призадумалась и Лада, припав к его плечу. Сидели некоторое время тихонько, словно каждый вслушивался в биение родного сердца.
– А если и так, то нет в том худого, – заговорила наконец Лада. – У нас старики говорят, что избранный может увидеть богов в ночь Купальскую. Быть может, ты и есть тот избранный, отмеченный? Клады, говоришь, предлагали? Что ж ты отказался?
– А я не отказался, – улыбнулся Всеслав. – Ты – мой клад, богами подаренный, богиней Ладой, тезкой твоей.
– Как так? – насторожилась девушка.
Всеслав рассказал ей о босоногой девчонке с небывалыми зелеными глазами, о том, как колдовала она над ним, ворожила странными напевами – чтоб привязалась девица к молодцу, чтоб жить без него не могла, как без ясного солнышка. Со страхом рассказывал, боялся – вдруг отшатнется от него любимая, узнав, что не своей волей привязалась она к нему, а ворожбой?
Но Лада только смеялась и обливала любимого синим светом своих ясных глаз.
"Зря она ворожила, коль ты и правду говоришь, – шептала про себя. – Давно уж я полюбила тебя, как увидела, так и полюбила...".
Но не выдала Всеславу своей радости, спросила, скромно потупившись:
– А теперь-то что с нами будет? Или опять ты станешь ждать, когда девка себя в жены предложит, аль сам расхрабришься?
– И расхрабрюсь! – вскричал Всеслав, заключая ее в объятия. – Иди за меня замуж, любушка моя! Пойдешь или опять будешь проказами своими мне голову морочить?
– Пойду!
И Лада кинулась в объятия Всеславу. На утренней заре, под захлебистое пение птиц, свершился брак двух влюбленных, и лежа рядом с Ладой, гладя ее по тяжелым косам, думал Всеслав, что всю свою жизнь прошел только для того, чтобы оказаться рядом с этой девушкой, со своей женой. А потом пришел сон, светлый, легкий сон...
Всеслав нежно смотрел, как хлопочет у печи Лада, стараясь повкусней да посытней накормить своего милого.
– Заспались мы с тобой! – щебетала она, поворачиваясь к нему, и во взгляде ее, в румянце, проглядывало милое смущение. – Ишь, все добрые люди отстряпались уже, а мы все спим да спим... Как бы скотина некормленая не зашумела – так и спали бы, верно, до заката!
– Ну, уж с тобой, с такой хлопотуньей, не поспишь! – посмеивался Всеслав. – Работящая досталась мне женушка, что и говорить!
Лада бросила на него быстрый взгляд из-под полуопущенных ресниц, но Всеслав не приметил его.
Только позже, уже ближе к вечеру, Всеслав зашел со двора и увидел Ладу в слезах. Она привычно сидела у прялки, сноровисто тянула тонкую нить, а из глаз катились крупные, светлые слезы.
– Что с тобой, любушка? – переполошился Всеслав. – Аль обидел я тебя чем? Аль не счастлива ты со мной?
– Счастлива, конечно, – тихонечко отвечала Лада. – Да только вот...
– Что? – понукал ее Всеслав. – Да скажи ты мне, не плачь!
В ответ Лада разразилась еще более громким плачем. Едва сдерживая рыдания, заговорила жалобным голоском, будто девчурка маленькая:
– Ты вот меня женушкой назвал, а на деле и не жена я тебе...
– Так поженимся! – вскрикнул Всеслав и вдруг осекся.
Против воли его встало перед глазами видение – храм Божий, сотни горящий свечей, священник в праздничном облачении и рядом с ним – Ладушка его...
Но погнал от себя наваждение, зная – не подходит это его любимой. Видать, и она об этом думала, потому что спросила робко:
– А как же это будет, по какому обряду-то нас с тобой поженят?
Всеслав, улыбаясь, смотрел на нее.
– Эх ты, а еще мужнина жена! Разревелась, как дите малое, и из-за чего? Рассуди сама, да перестань слезы ронять. Перед друг другом мы уж и так муж и жена, верно? Ну, а для людей пусть по вашему обряду окручивают. Ну, а коли поедем на большую землю – там по-нашему обвенчаемся, вот и весь разговор!
Лада утирала слезы, уже сияя улыбкой...
Как ни разутешил Всеслав свою милушку, но самому ему нелегко далось такое решенье. Из глубин памяти встала прошлая жизнь. Казалось ему, положен уж ей конец там, в холодной пучине. Словно заново родился он, когда очнулся на этом острове, и многое позабыл. А теперь вспоминалось все – прошлое рвение к вере, и желание уйти в монастырь, и иконы, что писал с таким усердием... Где это все? точно с другим человеком было. А этот, новый – на забытом богом островке, собирается повенчаться с язычницей и по языческому обряду...
Лада испуганно посмотрела на любимого, и тот словно очнулся – что за думы в голову приходят? Гнать их, гнать, не допускать до себя!
– Не хочу больше, чтоб ты плакала, – сказал, подсаживаясь к Ладе на скамью. – Красят тебя слезы, милей прежнего становишься, да ты мне и так мила. Идем прямо теперь к деду твоему. Пусть обвенчает, как у вас положено, чтоб больше не грустила моя любушка...
ГЛАВА 22
Дед Костяш услышал гостей по шагам – легкая, невесомая поступь внучки и еще чья-то, незнакомая, мужская. Хитер был старый жрец и мудр – сразу понял, кто таков наведался.
Решил почествовать гостей, вышел навстречу из землянки, а они уж тут как тут – стоят рядышком, плечом к плечу, не держатся за руку, но видно – вместе они, и душой и сердцем вместе.
– Здоров ли, дедушка? – спросила Лада, а Всеслав только поклонился молча, низко-низко. По душе пришелся этот поклон деду Костяшу, и ухмыльнулся он в густую бороду.
– Эх, внученька, какое в мои-то лета здоровье! Скриплю понемногу, и то ладно. У тебя-то все ли хорошо?
– Да... – начала было Лада, но дед перебил ее.
– Можешь и не говорить, сам вижу. Миновали над вами черные тучи, живете в любви и согласии. Так, что ли?
На этот раз ответил Всеслав, решив, что достаточно выдержал скромность и теперь может вступить в разговор.
– Так и есть, как ты сказал.
– Перун всемогущий! Никак соколик наш голос подал! А зачем ко мне явились? Ко мне со счастьем редко ходят, все больше с бедами, все "помоги" да "помоги"... Что нужно, прямо говорите!
Смутила поначалу Всеслава суровость деда Костяша, но увидел он, приглядевшись – в глазах его, спрятанных под нависшими бровями, резвится-прыгает веселый огонек. Понял – шутит дед или гордость свою показать хочет.
– На поклон мы к тебе, отец родной, – сказал кротко, поняв, как нужно говорить с нравным стариком.
– Вот уж и отец родной! Не рано ли величать меня начал? Ну да ладно, понял я, зачем пришли, и рад сердечно. Как она маялась, милушка моя, из-за тебя, пня бесчувственного, сколько слезынек горьких пролила! Что ж, люба она тебе стала?
– Всегда люба была! – горячо воскликнул Всеслав, прямо глядя на деда. – Открыться только не смел.
– Во-от оно что! – лукаво протянул дед. – А теперь, коль у вас такое пошло, вы и свадьбу желаете справить?
Лада схватила Всеслава за руку, и они пали деду в ноги.
– Обвенчай нас, дедушка! – вскрикнула Лада. – Он мой единственный суженый, нам не жить друг без друга!
– Вот те раз! Что ж я вам, поп, что ли?
У Всеслава похолодело сердце. Он ждал от старика таких слов, и все равно заробел, когда они прозвучали. А жрец продолжал:
– Как же вас венчать прикажете? Милый-то твой, внученька, православный, а мы старой веры.
– Венчай по старой вере, – тихо, но твердо сказал Всеслав, и гора пала с его плеч – увидел, как улыбнулся старый жрец.
Свадьбу справили в тот же день. Вся деревня смотрела, как обводят молодых вокруг могучего священного дуба, как оплетает их жрец священной водой. В толпе шептались: парни жалели, что такая красавица досталась чужаку, девки вздыхали – какой славный витязь! Но все сошлись на том, что из молодых ладная пара вышла. Да и они уважили соседей – закатили такой пир, каких деревня еще не помнила!
Пировали на воздухе, под сенью древесной – никакая изба, даже самая просторная не смогла бы принять столько гостей. Столы ломились от яств, рекой лилась пенная медовуха. На летнем таком раздолье что бы не попировать?
Не обошлось и без вольных шуточек. Всеславу это было в диковинку, он краснел, отворачивался, но Лада только дергала его за рукав – таков обычай, нельзя обиды держать.
Хмельные гости и не приметили, как исчезли молодые. Только дед Костяш глянул кругом и понял – улетели голуби в свое гнездышко ворковать...
Один человек только во всей деревне не был зван на свадьбу – вдовец Кузьма, тот, что так снагличал тогда, в лесу. Как дед Костяш ни упрашивал молодых не держать ни на кого зла, не обижать соседа – Всеслав и Лада остались непреклонны. Не могла Лада забыть той обиды, а Всеслав и подавно.
– Появится здесь – опять за бороду отвожу! – погрозился молодой. – Таких лиходеев не хочу на своей свадьбе видеть!
Кузьма не появился незваным. Но о свадьбе знал – как не знать в такой маленькой деревеньке? Даже до его избы, стоящей на отшибе, доносился свадебный шум, и он зло косился в окно, прикусывал бороду. Досадно было, ох как досадно! На всю деревню ославили, одного из всех не звали!
С той поры затаил Кузьма в своем сердце черную злобу – до поры, до времени.
Но молодые беды не чуяли – жили душа в душу. В непрестанной радости проходили дни. Всеслав и помыслить не мог раньше, что на божьем свете бывает такое, и удивлялся теперь – к чему он рвался раньше, чего искал, о чем страдал? Вот оно, счастье, единственное возможное счастье...
Но не только радостями была наполнена их жизнь. Старая изба оседала в землю, стены ее проел жучок, погреб осыпался... Дед Костяш был немощен и не мог сам следить за хозяйством, а Лада сама немного бы наработала. Созывали время от времени соседей на помощь, общими силами поправляли домишко, покрывали крышу заново. Да ведь у людей своих дел много, не каждый раз можно было просить о помощи! Но теперь у дома появился хозяин.
Всеслав рьяно принялся за работу, но через некоторое время всерьез призадумался. Какой толк поправлять старую избу? Все равно мала она, тесна, оконца – как щели. Не лучше ли поставить новую, пока стоят еще погожие денечки? В просторной избе и дышится вольготней. А уж коли ребятишки пойдут...
Так и порешил Всеслав, и взялся за постройку нового дома. Соседи помогали ему, чем могли, а пуще – добрым советом. Не приходилось раньше Всеславу заниматься таким ремеслом. Был он и воином, и иконописцем, а вот дома ставить как-то не пришлось. Но не такое уж это и мудреное дело оказалось – с добрыми людьми все по плечу. Плотник Микула взялся пособить молодому хозяину, и изба стала подниматься на глазах, росла, как грибок под дождем, и такая же была крепенькая, чистенькая, ни дать ни взять – молодой подберезовик!
А после тяжелого, но сладкого труда возвращался Всеслав домой, где ждала его любушка – молодая жена, которая с каждым днем цвела-расцветала. И прежде была Лада красавицей, а теперь и вовсе глаз нельзя было отвести. Не трепетная, неверная девичья красота – новая красота, красота расцветшей, зрелой женщины появилась в ней, и не мог молодой муж налюбоваться на свое сокровище.
– Яблочко мое наливное... – шептал он ей звездными ночами, а Лада улыбалась тихонько и прятала лицо. Всеслав стал подмечать, что молодая его стала вроде как пополнее – округлились щеки, тяжелей стала грудь... Самому бы догадаться, да неопытен он был в таких-то делах! Пришлось Ладе намекнуть ему, что чувствует она себя непраздною, и как только понял Всеслав, о чем говорит ему любимая – подхватил ее на руки, закружил по избе. Слова от радости молвить не мог, глаза оказались на мокром месте. Не стесняясь, заплакал Всеслав, потекли по щекам ясные слезы, закапали на белую рубаху...
– Что ты, что ты, глупенький! – испугалась Лада. – Али не рад?
А Всеслав и сказать ничего не может, только смеется и слезы по лицу текут. Глядя на него, и Лада заплакала и засмеялась враз, тут уж Всеславу пришло время ее утешать.
– Не плачь, моя голубка! Да рад я, так рад, что и слова молвить не могу от счастья!
С новыми силами Всеслав принялся за работу – торопился до осенних холодов закончить дом, чтобы там уже дожидаться рождения первенца.