– Да уж не чтобы на пироги позвать! – неизвестно отчего осердился Всеслав.
– А ты не серчай! – виновато попросила Лада, и Всеслав обнял ее.
– Прости, моя милушка. Хотел я ему в слабости душевной отомстить за тебя, за твою болезнь и свой страх. Да только судьба-то наперед меня распорядилась, покарала его подлой смертью. Мне даже жаль его стало – все ж таки тоже человек, живая душа!
...Зима прошла, как и не видали. Лада носила свою тягость легко, ни разу не прихворнула. Да и не диво – крепко берег ее муж, не давал перетрудиться. Сам брался за все бабские дела, чтобы только любушку поберечь, ничем не огорчал ее. Наведывался порой дед Костяш, глядел на житье-бытье молодых, радостно дергал бровями.
– Молодец ты, парень, – высказал как-то Всеславу. – Горело у меня сердце против тебя, а теперь вижу – лучшего мужа своей внученьке я бы и не пожелал!
Всеслав знал, как скуп старый жрец на похвалу, оттого тепло стало у него на душе. Одно тревожило его – подходило время Ладе разрешиться от бремени.
– А ты не боишься? – спросил он как-то у жены, когда зашла речь о приближающемся событии.
– Чего? – искренне удивилась Лада.
– Да вот... рожать?
– А чего тут бояться? Все рожают, и ничего. Вот еще что выдумал!
Но Лада кривила душой. Конечно же, она боялась, но мужа пугать не хотела.
...Как-то в первый месяц весны Всеслав пошел к жреческому капищу – помочь деду поправить землянку, а к Ладе забежала Рада. Вместе они состряпали обед. Подруга помогала Ладе – чтоб не ворочала она тяжелые горшки, не возилась подолгу у пышущей жаром печки. Женщины весело болтали, но вдруг Лада согнулась надвое от боли, опоясавшей поясницу. Боль зарождалась под сердцем, сводила ноги – но то была сладкая боль. Новая жизнь стремилась, рвалась на свет...
– Что? Началось? – вскрикнула Рада, увидев искаженное страданием лицо подруги.
– Да, вроде бы... – простонала Лада, но тут же боль прекратилась, словно и не было. – А может, просто живот прихватило?
– Я побегу за повитухой, – испуганно шепнула Рада и кинулась к дверям.
Боль не возвращалась, и Лада решила, что еще успеет достать из печи хлеб. Сгорит ведь, пока суд да дело, и Всеслав, вернувшись домой, не найдет чем закусить после тяжелой работы!
Она успела еще достать хлеб, положить его на стол и прикрыть чистым холстинным утиральником, но боль внезапно вернулась, еще более острая. Хватаясь за лавки, согнувшись, Лада добралась до ложа и упала на него без сил. Тут и подоспела повитуха, и как раз вовремя.
Еще со двора Всеслав услышал в избе голоса и громкий, торжествующий детский плач. "Ребенок? – удивился новоявленный отец.– Откуда бы здесь взяться ребенку?".
И, озаренный внезапной догадкой, со всех ног кинулся в дом. Его встретила сияющая повитуха, держа на руках младенца, едва видного в ворохе пеленок.
– Девочка! – оповестила она отца.
Всеслав замер, глядя на Ладу. Никогда еще он не видел ее такой красивой – хотя лицо ее было красно от тяжких потуг, пряди мокрых волос прилипли ко лбу, но все искупал дивный свет, струящийся из очей, необычный, божественный свет...
– Быстро управилась Ладушка наша, никаких хлопот с ней не было, – балагурила повитуха. – Здоровая бабенка, умница! Как доченьку-то наречешь, отец?
Но Всеслав не слышал ее слов – он стоял рядом с ложем и творил полузабытую уже молитву.
– Богородица, дева, радуйся!.. – шептал он, глядя в глаза любимой.
Лада, чуть шевеля губами, повторяла за ним незнакомые пока слова.
Когда первый порыв радости прошел, Всеслав принял из рук повитухи свою дочь.
– Какая красавица! – сказал искренне.
И правда, девочка была хороша – даже повитуха, много видавшая младенцев на своем веку, подтвердила это. Обыкновенно младенцы рождаются красными и сморщенными – но эта малютка была белокожей, точно ее выкупали в молоке. Легкие светлые волоски пушились на головке, а вытянутым дугой бровкам позавидовала бы любая красавица.
– От большой любви красивые-то дети! – высказала повитуха, и Всеслав благодарно взглянул на нее. Осторожно прильнул губами к голове малютки – она замурлыкала и открыла ясные синие глаза.
...Девочку нарекли Марией, и Всеслав прикипел к ней сердцем с первого дня. Таких чувств он не знал еще, и думать не мог, что когда-нибудь узнает...
По деревне даже посмеивались – никто сроду не видел, чтобы мужик так пестовал дитя. Отцы и внимания на своих чад не обращали, пока те в разум не войдут, только досадовали, что младенец криклив. А этот тетешкается не хуже бывалой няньки, и каждому встречному-поперечному готов рассказать, какое диво дивное у него растет, словно его дитя единственное в мире!
ГЛАВА 25
По весеннему времени снова стали приплывать лодии – купцы шли торговать в Византию, запасались перед выходом в море съестными припасами. Один из купцов киевских и прислал Всеславу весточку от дядьки Тихона. Еще в прошлом году, познакомившись с ним, просил Всеслав разведать на Руси, жив ли старый воевода, здрав ли? Оказалось, жив, долго проскрипит еще старик. Купец Афанасий усмехался в бороду, рассказывая о дядькином житье.
– Обрадовался он весточке твоей, как солнышку красному, себя не вспомнил. Я уж, право сказать, испугался за него – не хватил бы удар старика. Да он крепок оказался, – и снова ухмыльнулся. Всеслав приметил это, спросил:
– Что-то ты, Афанасий, вроде таишь что-то?
– Да как тебе сказать, голубь... Седина в бороду, бес в ребро – сам знаешь. На старости лет нашел воеводушка молодку.
– Да ну! – Всеслав и рот раскрыл.
– Верно говорю! Хоть и не первой она молодости, да и не перестарок. Четвертый десяток уж отмахала, поди, да и самому Тихону-то седьмой пошел! Взял он себе вроде как ключницу, а она так за ним ходить стала, что по сердцу пришлась. Слова нет, бабенка славная. Добрая такая, приветливая, храни ее Господь. Не стала нос драть, что из мужичек в воеводихи попала. Приветила нас, что родных, и на дядьку твоего глядит не наглядится, очей с него не сводит...
– Слава Богу! – вырвалось у Всеслава. – Душа-то у меня неспокойна была, все думал – как он там, один на старости лет?
– Ну вот, вышло, что и не один. Да ему и годов его не дашь, а теперь и вовсе как молоденький. По тебе вот только скучает. Все выспрашивал, не хочешь ли ты домой вернуться, утешить его.
– Может, и навещу... – задумчиво сказал Всеслав.
– Да это ты сам думай. Вот обратным путем пойдем, я приму от тебя ему весточку.
На том и порешили, но когда Всеслав вернулся домой и рассказал Ладе о том разговоре, она только головой покачала.
– Нехорошо так, голубчик.
– Что нехорошо? – не понял Всеслав.
– А вот родню-то забывать. Сам говоришь – один он у тебя на всем белом свете.
– У меня еще ты есть, и Марьюшка, – возразил было Всеслав.
– Мало ли что! А тут родная кровь, и столько годов его не видел. А вдруг да помрет он?
– Не помрет, крепок старик! Соберусь к нему как-нибудь, или вместе поедем...
– Ты вот что, – Лада на минутку умолкла. – Коли есть охота, поезжай к нему. Погости, проведай. Купцы обратно пойдут, заберут тебя.
– А вы тут как же без меня? – опешил Всеслав. – И пора летняя, горячая!
– Так не в летнюю пору ты отсюда и не уедешь! А о нас не горюй, управимся. Люди добрые помогут. Да и ненадолго это, погостишь чуток – и сразу обратно!
Всеслав обещал подумать. Думал он как раз до того времени, как купцы с караваном пошли обратно. А они, как нарочно, на сей раз быстро обернулись. Афанасий сразу же явился к Всеславу, постучал в ворота.
– Ну что ж, молодец, что дядюшке-то передать? Он ведь ждать будет твоей весточки!
Из-за спины призадумавшегося Всеслава выглянула Лада с Марьюшкой на руках, и Афанасий засмеялся.
– Понял, понял уж, что сказать! У голубя-то и голубица завелась, и голубенок уж крылышками бьет!
– Да нет, ты погоди, – остановил его Всеслав. – Я вот что... Я с тобой еду!
– Это дело! – обрадовался Афанасий, и Лада тоже заулыбалась. – А уж Тихон-то от радости себя не вспомнит! Ну едем, едем. Ночку тебе на сборы да на прощания, – Афанасий подмигнул на Ладу, и та заалела, как маков цвет. – А поутру тронемся в путь. Я скажу там нашим, найдем для тебя местечко...
Афанасий ушел, а Всеслава одолели сомненья. Лада носилась по дому, собирая мужа в дальний путь, а Всеслав все никак не мог решить – ехать ему или нет? Хотелось очень повидать Киев, хотелось и дядьку Тихона увидеть, но так уж скипелся сердцем с Ладой, что ни дня без нее не мыслил, а уж без Марьюшки и подавно!
– Может, ты со мной поедешь? – нерешительно предложил он, заранее знаю ответ.
– Да что ты! – вздохнула Лада. – Мне бы и хотелось, да куда ж дите тащить? Нет, душа моя, погоди, пока Марьюшка подрастет немного. Тогда и проведаем сродничка твоего. А только я тебе вот что скажу... – и присела рядом со Всеславом, обняла его за крепкую, загорелую шею.
– Что? – Всеслав тоже обнял ее.
– Посмотри там – можно ли будет навовсе туда перебраться?
Всеслав удивился.
– Вроде, Ладушка, не говорили мы о том никогда?
– Не говорили, верно. И ты таких речей не затевал, а мне вроде как и не пристало. Да только долго ли нам на таком отшибе, как на краю света жить? Ничего-то не видим, ничего не знаем... Это ты по белому свету походил, много чего повидал. А я-то? Всю жизнь здесь.
– Правда твоя, – вздохнул Всеслав.
– И Марьюшка наша, – продолжала Лада. – И за нее мне боязно. Подрастет она – где женихов сыщем?
– До той поры долго еще, – засмеялся Всеслав. – Хотя и тут ты права. Нашей Марьюшке под пару мало кто найдется, хоть бы и в самом Киеве!
Лада рассмеялась и ласково потрепала Всеслава за чуб.
– Да я уж вижу, что ты к ней никаких женихов не подпустишь!
– Почему же это? – обиделся Всеслав. – Выберу самого достойного, за него и выдам.
– Ишь ты! – снова засмеялась Лада и опять принялась за сборы.
За сборами да разговорами проканителились до глубокой ночи. Уж Лада спохватилась.
– Да тебе же выспаться надобно! Завтра чуть свет вставать!
– В дороге отосплюсь, – усмехнулся Всеслав и привлек к себе жену. Долго еще в темном доме раздавался нежный шепот, смешки, вздохи... Лада заснула внезапно, словно провалилась в сон. Но Всеславу не спалось.
На цыпочках встал, подошел к колыбельке Марьюшки. Долго, долго смотрел на белеющее в темноте личико, точно старался излить на дитя всю любовь, которая билась в сердце. Девочка вздохнула во сне, заворочалась...
– Т-шш, – прошептал Всеслав, качнул колыбель.
Добрался до ложа, лег, но уснуть так и не смог. Слушал ровное, тихое дыхание Лады, порой подходил к колыбели и вглядывался в спящую Марьюшку. Задремал – сам не понял, как, потому что во сне все так же продолжал бестолково бродить по дому. Подошел к колыбели, качнул ее, как давеча, и увидал у себя на пальце обережный перстенек. Красный огонек вспыхнул в глубине. Не раз и не два видел его Всеслав и не удивлялся, знал – то свет играет в камушке. Но теперь-то свету откуда взяться? Темная ночь висит над деревней, все спят.
А свет все разгорался и разгорался, оттого страшно стало Всеславу. Дивны дела твои, Господи! Поднял руку, чтоб крестное знамение сотворить – огонек пропал, потух камешек. Перекрестился быстро – и проснулся.
Лада уже встала, затопила печь, теперь скоро собирала на стол – покормить мужа перед дальней дорогой. Завтракали наскоро. Потом Всеслав поцеловал жену, прикоснулся губами к лобику Марьюшки и вышел из дома.
На пристанях его уж ждали, все было готово к отплытию. Тут только Всеслав вспомнил, как ломала его хвороба, когда первый раз плыл по морю. Но теперь-то не море, и погода спокойная! Может, обойдется как-нибудь? А то перед людьми стыдно.
И правда, обошлось. Только когда задул ветер, стало качать лодии – Всеслав побледнел, перегнулся за борт. Чуть было не простился с обильным завтраком, да выручил все тот же Афанасий. Худого слова не сказал, не посмеялся, а сунул только Всеславу то самое греческое яблоко, каким еще Есмень Сокол потчевал. От кисло-сладкого вкуса стало полегче, прохладный сок освежил нутро, и Всеслав воскрес.
Дорога показалась Всеславу скучной. На другой же день заскучал он по Ладе и Марьюшке, все думал: чем-то они там занимаются? Лада, поди, хлопочет по хозяйству, Марьюшка в колыбельке распеленутая лежит, рассматривает свои пухлые ручонки. А может, собрались да пошли к деду Костяшу. Тот души не чает в правнучке, не наглядится на нее. Все рассказывал Всеславу, какой красавицей была малютка Лада.
– Она и теперь красавица! – возразил Всеслав.
– Маленькие-то завсегда лучше, – вздохнул дед. – Оттого лучше, что жальче их, поэтому аж сердце заходится...
Вот и у Всеслава теперь заходилось. Измаялся сам, измаял Афанасия бесконечными рассказами от том, какая умная у него жена и милая дочурка, и был уже сам не свой, когда в предрассветной туманной дымке встал перед ним Киев-град во всей красе своей.
После нескольких дней пути земля не держала, уходила из-под усталых ног. Афанасий только посмеивался, глядя, как Всеслав качается из стороны в сторону.
– Во какой богатырь, а и то едва сдюжил! – насмешничал он. – Гляди, явишься к дядьке, он решит, что ты медовухи перебрал от радости перед встречей!
– Дядька-то все там же живет? – спросил Всеслав, пропустив насмешки мимо ушей.
– Там же, где ж еще! Да погоди, я с тобой иду. Уж больно посмотреть охота, как воевода опешит от радости!
Вот и знакомый терем, где прошло детство Всеслава. Забрехал, зазвенел цепью свирепый дворовый пес – другой уже, не Бушуй. И, припомнив имя пса, который уж, верно, издох давно, Всеслав припомнил все, словно и не уезжал никуда, словно возвращается из школы монастырской с липовой дощечкой под мышкой.
На стук вышел заспанный слуга, тоже незнакомый.
– Чего надо, купцы? – спросил, позевывая.
Всеслав открыл было рот, но Афанасий опередил его.
– Вели доложить Тихону-воеводе, – сказал важно, – что прибыли с вестями от его племянника.
Слуга, видать, был уж предупрежден – больше ничего не стал выпытывать, мигом отворил ворота, сам убежал куда-то.
Всеслав с Афанасием подошли к крыльцу, и купец хитро подмигнул.
– Может, не надо так-то удивлять? – осторожно спросил Всеслав. – Надо было так и сказать: мол, племянник приехал.
– Да чтоб такую забаву пропустить! – возмутился Афанасий.
Тут скрипнула дверь, и на крыльцо вышла женщина. Полная, дородная, с круглым сдобным лицом, глаза – как черешни.
– Проходите, проходите, гости дорогие! – заговорила, как запела, ласково. – Хозяин как рад будет! Так уж ждал вас! Сейчас разбудят его, извините.
Провела с поклоном в крестовую палату. И тут почти ничего не изменилось для Всеслава: те же старинные, византийской работы образа по стенам, те же лампады, трепетный свет которых пришел будто из далекого детства, когда Всеслав возносил к небу свои ребяческие молитвы.
– Я распоряжусь в трапезной, а вы садитесь, в ногах правды нет, – привечала их женщина.
Всеславу приглянулось ее лицо – простое, грубоватое даже, но такое спокойное и милое. Сели, стали ждать. Афанасий локтем толкнул Всеслава.
– Видал тетушку-то свою? Хорошая бабенка, добрая.
– Да, по всему видно, – согласился Всеслав, и снова наступило молчание.
Когда послышались шаги в коридоре, у Всеслава больно дрогнуло сердце. Каков-то теперь дядюшка? По шагам слышно было – идет бодро, не шаркает, не спотыкается. Всеслав уже проклял в душе озорную затею Афанасия, испугался – вдруг да не признает его Тихон. Но поздно было уж сожалеть да размышлять – открылась дверь, и на пороге показался Тихон. Гости встали, и Афанасий уж и рот открыл, но молвить ему ничего не удалось – Тихон метнулся к племяннику, обхватил его молча, крепко.
– Приехал, приехал, – забормотал ему в плечо. – Уж и не чаял я тебя повидать, сынок...
Всеслав почувствовал – слезы закипают на глазах, а на плече уж было мокро. Даже Афанасий трубно шмыгал носом, косился в окно. Даже купчину проняло!
Насилу Тихон оторвался от племянника, расцеловав его троекратно.
– Орел стал, орел! – радостно восклицал. – Всегда крепок был, а теперь и вовсе заматерел. – А ты что ж, душа твоя торговая, – молвил, повернувшись к Афанасию. – Думал, не признаю я сразу племянничка? Я еще не выжил из ума-то, слава Богу! Нет, но каков стал богатырь! Только ты мне ответь – где тебя носило столько времени?
– Долго рассказывать, дядюшка, – отвечал Всеслав, улыбаясь. – Вот сядем теперь, да и начну с самого начала про свое житье. Да ты-то тут как?
– Эх, сынок, я наколобродил на старости лет! Да тебе поди этот черт бородатый уже насплетничал?
Всеслав кивнул головой.
– Видал мою Прасковею? Одна она у меня заботница на старости лет. Такая славная, такая хлопотунья...
– Что это ты, хозяин, меня нахваливаешь? – послышался голос на пороге и Тихон мигом обернулся к жене.
– Да ты посмотри, кого Бог прислал! Я-то, старый дурак, ждал весточки, а племянник собрался да сам приехал повидаться.
– Да ну! – ахнула Прасковья и сама подошла обнять Всеслава. – Слава Богу, а то Тихон-то извелся весь. Гость-то какой дорогой! Уж и не знаю, где сажать вас, чем угощать! – и кинулась к дверям, затопотала по переходам, стала кликать слуг...
– Ну, зашебуршилась, – усмехнулся Тихон. – Сейчас, глазом не моргнем – уж за стол позовет! – и снова оборотился к Всеславу: – А ты говори, говори покамест!
Афанасий засобирался было, не желая мешать родственному разговору, но старый воевода остановил его:
– Нет, мил-человек, ты уж останься, сделай такую милость! Это ж твоими стараньями племянник меня навестить приехал, ты мне его в дом привел! Теперь ты у меня первый гость будешь. Так что останься, не обижай меня.
ГЛАВА 27
Стол ломился от кушаний, но, как ни потчевала Прасковья, Всеслав с Тихоном больше говорили, чем ели. Она и не сердилась, принялась за купца – тот-то наворачивал за милую душу, аж за ушами трещало – оголодал во время плавания, забыл о домашней стряпне.
– И оженился! – восклицал Тихон. – Вот так постник-молитвенник! Ты ведь, кажется, в монастырь собирался, ай я ошибся?
Всеслав только смеялся, довольный, что удивил дядюшку.
– Собирался, было такое, да быльем поросло...
– Такая уж у него голубушка, – вставил Афанасий с набитым ртом.
– Да что ж ты ее с собой не привез? Али испугался, что старый дядька отобьет?
Прасковья, шутя, погрозила хозяину пальцем, а тот только смеялся.
– Неможно ей теперь ехать, – отвечал Всеслав весело. – С дитем она сидит.
– И ребятенка народил! – радовался Тихон. – Вот и хорошо, воин будет!
Афанасий громко фыркнул.
– Так у него того... девка. Марьюшка.
– Да? – Тихон смутился. – Да и девка хорошо. Народите еще и богатырей, верно?
Всеслав, смеясь, соглашался, любуясь дядюшкиной радостью. В нем самом счастье прыгало, как мячик. Теперь он понял, как ему не хватало кого-то, с кем можно поделиться, рассказать о том, как хорошо живется на белом свете!