- Ольжичей пограбить бы можно, да как узнать, чья земля? Чай, скажут тебе правду? Да и век шатучими татями не проживём. Вот урядятся князья, мир заключат, всяк сядет на свой стол, тогда и за нас примутся… Нет, братья, пока не поздно, надо нам к другому князю прибиваться - побогаче Святослава.
- Чтоб сытно кормил да поил допьяна, - подхватили берладники. - Чтоб мягко стелил, а спать было не жёстко…
- Да чтобы бабу под бок, - размечтался рыжий Ермил.
- Тебе, Ермилка, лишь бы о бабах! - осадили его товарищи. - Ни об чем больше думать не хошь!
- А это, мужики, слаще всего, - стоял на своём Ермил. - За иную и злата-серебра не жаль!
- Кому и кобыла невеста… - ворчали берладники. Весна меж тем шла своим чередом. Дружина ехала прочь от вятичских болотистых лесов, спеша с севера обойти и владения Черниговских князей. Хотя сейчас было самое время поклониться Давидичам, но Иван чуял - ежели прознают в Чернигове, что он служил Ольжичу, небось по голове не погладят. А посему надо было отсидеться в сторонке, пока не станет ясно, чей верх.
Шли вдоль Оки, пока она не свернула к югу. Далее двинулись к закату. Не утерпев, раза два натыкались на боярские усадьбы, пощипывали караваны торговцев. Но весной, да ещё в распутицу мало кто рисковал выходить за порог, и добычи было мало. Такой большой ватагой прокормиться трудно.
Они не спеша ехали берегом реки, любуясь на зеленеющие леса. Деревья стали реже, откуда-то сбоку вынырнула тропа, повела мимо опушки туда, где радовали глаз пажити. Дорога вилась через поле к видневшейся на крутом берегу реки деревушке. Острые глаза Бессона первыми углядели там церковку - знать, село большое.
Тропинка нежданно-негаданно вывела прямо под копыта коней старушку в кожухе, из-под которого виднелась понёва с белыми вдовьими оборками. Оказавшись перед всадниками, старая не испугалась, а встала, опираясь на гладкую палку.
- Что встала? - резко осадил коня Мирон. - Аль не боишься, что конём замнут?
- А чего мне бояться, касатик? - старушка собрала в улыбку морщинистое личико под тёмным платом.
- Ишь, смелая, - фыркнул Мирон и вопросительно взглянул на Ивана - как поведёт себя князь.
- Откуда ты такая, баушка? - кивнул тот.
- Из деревни, касатик, - и ему, как родному, улыбнулась старушка.
- Из этой?
- Из неё самой. А шла из Берёзовки. Дочерь у меня там в замужестве, вот и ходила внучат проведать. Девятеро у меня внучат, - словоохотливо принялась объяснять старушка.
- А земля тут чья? - оборвал её Иван.
- Земля-то известно, чья - боярская, - улыбка старушки померкла. - Где ж такое бывает, чтоб земля была ничья?
Берладники тихо заворчали - мол, на Дунае вся земля свободная, - но Иван вскинул руку, заставляя их замолкнуть.
- А князь какой над вами?
- Не ведаю, милок, - по-детски застенчиво ответила старушка. - Боярин есть - то верно. А есть ли князь и какой он - не видала и не слыхала отродясь. Князья-то они далече отсюдова. К нам не заглядывают. Глушь у нас…
Иван оглянулся на своих спутников. Признаваться или нет, что он тоже княжьего рода? Но, взглянув на бородатые сумрачные лица, на разномастные кожухи и опашени, понял, что ничего не скажет.
- А река эта как зовётся? - вместо этого спросил он.
- Угра-река.
Иван выпрямился в седле, поглядел на темневшую впереди деревушку. Где-то там боярская усадьба. Спросить, что за князь над ними? Коли Ольжич - решил для себя, - свистну дружине и молодцы разгромят усадьбу.
Но обошлось. Принятый и без всяких угроз получивший стол для своих людей, Иван узнал, что вошли они в смоленские земли, прямиком ко князю Ростиславу Мстиславичу, меньшому брату Изяслава Мстиславича Киевского.
4
Лето на Руси - издавна тихая пора: мужики сидят по домам, косят сено, ждут урожая и собирают озимые. Бабы и ребятишки пропадают в лесах - по ягоды и грибы. Бояре-вотчинники забились в свои усадьбы - следят, всё ли собрано, просушено и уложено в закрома. Лишь по осени, когда жито скошено и обмолочено, можно выступать в походы. Летом боятся снимать мужика с земли в ополчение - ещё убьют ненароком, а кто тогда по осени соберёт урожай да свезёт его на двор? С одними бабами и детьми много не напасёшь.
…В тот день село Лутовиново, одно из многих княжьих сел под Мченском, жило своей жизнью. С утра развиднелось после нескольких дней непрерывных дождей, и староста Ероха с рассвета погнал мужиков на покос - заготавливать сено для княжьих лошадей. Прошлым летом знатно ополонился Владимир Давидич Черниговский в усадьбах Игоря Ольжича - досталось ему несколько сотен добрых коней. Половину из них он разослал по своим сёлам возле Мченска, остальных держал при себе в Чернигове. Смердам новая забота - три сотни жеребцов прокормить! И ячменя им посей да убери, и сена накоси. А ещё заставили конюшни ставить. Слава богу, сейчас табуны на выпасе. Но ежели не заготовить сена, староста вместе с княжьим тиуном Кабаном шкуру спустят!
По берегам Зуши-реки широкие заливные луга. После дождей трава там встала по пояс, а кое-где и выше. Было нежарко, но косцы упарились, и к полудню почти все поскидывали рубахи. Косили, идя ровным рядом, трава ложилась позади зелёными волнами с цветными искрами цветов. Работали споро, не ленясь, но поглядывали по сторонам - как бы изловчиться, да покосить и своим лошадкам немного такой травы! Смерд обычно ту траву берет на сено, которой князь и княжий тиун побрезговали, а в ней полынь не редкость.
Дошли до пологого берега и совсем уже было развернулись, чтобы идти назад, как вдруг молодой Игнашка, что первым дошёл свою полосу и с улыбкой подставлял загорелое веснушчатое лицо солнцу, замер, широко распахивая глаза. Рот его разинулся в немом крике.
- Че вылупился? - окликнул его сосед, дядька Порей.
- А вона… Глянь-ка, дядька! Пылят, - Игнашка ткнул пальцем в рощу на том берегу.
Порей обернулся - как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за рощи намётом выходят всадники. Глаз мигом сбился со счета - хотя было там всего сотни две-три, косцам показалось, что на них летят тысячи врагов.
- Поганые, - прошептал Игнашка и заорал во всю мочь, кидая косу: - Половцы!
- Половцы пришли! - подхватили его крик косцы. - Бежим!
Бросив сено, мужики скопом ринулись к Лутовинову - упредить баб и успеть увести детей в лес. За их спинами половцы разделились - половина устремилась вдоль берега, заметив пасущихся коней, а остальные поскакали к броду.
Они ворвались в Лутовиново, как раз когда по улицам метались перепуганные селяне. Кто успел, тот, побросав нажитое, бежал к лесу. Другие ещё суетились, волоча добро. Голосили бабы, плакали дети, зло ругались мужики.
Игнашка проскочил свой дом - только крикнул мамке да сестрёнке: "Бежите!" - и прямиком кинулся к дядьке Игнату. Старшая Игнатова дочка, Манюха, была его невестой.
- Манюха! Бежим! Поганые пришли! - заорал он, вваливаясь к соседям.
Заголосила Игнатова жена, заметалась по дому. Заверещали, цепляясь за её подол, мальцы - пятеро сынков было у Игната, да все малы - младший только-только народился. Манюха с сестрой Дашкой кинулись к ларям.
- Бежим! - Игнашка цапнул девушку за руку и выскочил с нею на двор. Не обращая внимания на крики матери и сёстры, он перемахнул плетень и, волоча девушку за собой, помчался огородами к лесу.
Не одни они были - ещё человек десять лутовинцев спешили туда же. Манюха рвалась к матери, кричала что-то на бегу, дёргала руку из Игнашкиной ладони.
Не оборачиваясь, ворвались под густые кроны дубов, росших на опушке леса. Здесь Манюха закричала:
- Почто от тятьки, от мамки оторвал? Как они без меня? Как мамка с малыми сладит?
- Цыц ты! - Игнашка повалил девушку, укрывая её в траве. Сам вытянул шею, глядя на окраину Лутовинова.
До леса доносились топот коней, крики людей и шум сражения. Мужики хватали топоры, рогатины и охотничьи луки, обороняя свои семьи. Их рубили или, захватив шею арканом, волокли в полон. На улицах секли старух и малых детей, отрывая их от материнских рук. Врывались в избы, вытаскивая всё самое ценное.
- Мамонька, - ахнула Манюха, подползая к Игнашке.
Пореева жена тоже бежала огородом, неся младшего сынка на руках. Дашутка тащила второго, двухгодовалого, братика, трое других поспешали следом.
Сразу три половца выскочили на огороды и поспешили к женщинам и детям. Дашутка заверещала, когда её настиг половец, вырвал из рук брата и рывком кинул поперёк седла. Тринадцать лет девке - на торгу в Олешье дадут за неё много серебра… Двое других тем временем бросились к её матери. Истошно завопивший младенец затих под копытами коня, двух других посекли, а саму бабу вместе со старшим - сочли его взрослым - погнали назад, к улице, где уже сгоняли полон.
- Мамонька! - заголосила Манюха. Рванулась было из кустов, но Игнашка дёрнул её и поволок в чащу:
- Цыц ты! Хочешь, чтоб и тебя в полон угнали? Они поспешили прочь от разорённого села, с ними торопились ещё десятка полтора селян - всё, что осталось от прежнего Лутовинова.
Получив от Юрия Владимирича помощь, воспрянувший духом Святослав Ольжич напал на угодья Давидичей. Налетая на сёла и небольшие городцы, он пустошил целые волости - уводил в полон смердов, снимая их с насиженных мест семьями. Горели усадьбы бояр, погибал вытоптанный на корню, ещё не налитый колосом яровой хлеб, гнило под дождём оставленное на полях сено - всё равно скотину либо угнали, либо тут же забили и зажарили. Позванные половцы грабили сёла и жгли посады у городцов. Земля от Мченска до окраин Новгорода-Северского пылала, превращённая в пустыню.
Давидичи не выдержали - запросили мира. Немало в том способствовал Святослав, сын Всеволода Ольжича. Обласканный Изяславом Мономашичем, он сперва честно служил ему, но, получив в удел часть Черниговской земли между Сновском и Стародубом, вновь ощутил себя родичем и выступил посредником, усиленно пересылая послов от Святослава Ольжича к Владимиру Давидичу и обратно, уговаривая того и другого. Его новые земли лежали как раз посередине - ежели вздумают князья продолжать битву, пройдутся как раз по Сновской земле. А молодой Всеволодич только-только начал чувствовать себя князем.
И мир был заключён. Святослав Ольжич смог вернуться в Новгород-Северский.
В своё время его отец, Олег Святославич, как в изгнание, отправлялся в сей небольшой городок на реке Десне. Это был один из младших столов, и владеющий им князь должен был ходить в подручниках у Чернигова. Но Святослав еле сдерживал слёзы, когда вступал на порог княжьего терема.
- Увидишь теперь - князь Изяслав должен будет мне и брата воротить, - говорил он Андрею, сыну покойного Петра Ильича. - Жаль, отец твой не дожил…
- Дозволь, княже, в Киев съездить, - попросился тот. - Даст Бог, свижусь с князем Игорем, донесу до него радостную весть.
- Поезжай, - с просветлённой улыбкой кивнул Святослав. - Повидайся с Игорем…
До него доходили слухи, что Игорь, заключённый в монастырь, долго хворал, едва не испустил дух прошлой осенью, восемь дней пролежав без движения, а когда начал поправляться, принял монашеский сан. Святослав был огорчён, но не слишком - вон, Святоша Давидич, старший из братьев Давидичей, тоже принял было сан, назвался Николаем, а потом вышел из монастыря. До недавних пор сидел в Чернигове, помогая братьям Владимиру и Изяславу дела вершить. Жена у него в миру, дочери замуж отданы. Он их замуж отдавал, уже будучи монахом. Так нешто и для Игоря кончена жизнь?
Сперва всё так и шло - Давидичи забыли о распре и поклялись, что помогали Изяславу единственно лишь потому, что тот держал Игоря Ольжича заложником. Ныне они не хотят служить Киевскому князю такой ценой и требуют свободы для двухродного брата. В Чернигове, Сновске, Стародубе, Новгород-Северском и Курске собирались войска для похода на Киев. Из Суздаля грозился выступить сам Юрий - тянулся к Киеву, ибо наконец-то зашатался под ненавистным сыновцем золотой стол. Казалось, один удар - и падёт Изяслав. И вокняжится он, Юрий Владимирич Мономашич по прозванью Долгие Руки.
Расчёт оказался верен - с радостью принял Ивана Берладника Ростислав Смоленский. За брата была его радость - ежели дружина отбежала от Святослава Ольжича, стало-быть, совсем плохи его дела и вскорости быть концу войны. Берладский князь даже получил несколько деревенек между Обольём и Шуйской. Были там выморочные угодья, которые отошли в княжью казну после смерти старого боярина. Осев на землю и по старой звенигородской привычке посадив берладников на землю, он приготовился жить. Но не тут-то было.
Серпень-месяц подходил к концу, ещё доцветала липа, а колос только-только наливался восковой спелостью, когда прискакал в сельцо Желанное, где стоял боярский дом, гонец из Смоленска. Не говоря лишнего слова, он вручил Ивану Князеву грамоту - надлежало, ни часа не мешкая, поспешать в Смоленск.
К слову сказать, Иван только обрадовался. Отвык он от тихого житья, вникать в хозяйственные заботы не желал. Всё равно должно пройти немало времени, чтобы эта земля стала родной. А он не боярин - князь. Не три деревеньки ему нужны, а свой удел - тот, которым владел его отец.
К Ростиславу прибыл в срок. Смоленский князь ему нравился - было ему чуть за сорок. В тёмных волосах ещё мало седины, движеньями - порывист, речь звучала гладко, а серые глаза смотрели спокойно и открыто. Княгиня, дочь Святослава Давидича, была ему под стать - как встанет, как повернётся, как слово скажет - так язык и замрёт от восторга. Дети не испортили её - было, как знал Иван, пятеро детей: старшие сыны уже на возрасте - Роман да Рюрик. Третьим был Давыд, коему миновал лишь седьмой годок, четвёртым - Святослав. Была и дочка, но та ещё в девчонках бегала, не ведая своей судьбы. Сейчас у княгини опять топорщилось чрево и ходила она по терему плавно, как утица, прислушиваясь к новой жизни под сердцем. Иван в первые дни своего житья в Смоленске успел углядеть, как жили меж собой Ростислав и Анастасия, и потихоньку им завидовал. Его самого мужское счастье знать, что дома ждёт любимая жена и малые чада, обходило стороной. Может, потом, когда-нибудь… но когда?
На княжьем подворье, где Иван не был уже месяца два с небольшим, встретил он воеводу Внезда. Оба любившие войну, знавшие её не понаслышке, они как-то незаметно сделались друг другу приятелями. Сам Внезд был из древнего смоленского рода, считал своих пращуров ещё до тех времён, когда и самих Рюриковичей в помине не было. У него подрастала дочь. Но Иван даже не задумывался о том, чтобы породниться - возьмёт за себя смоленскую боярышню - и прости-прощай, мечта вернуться домой. Сядет на землю, обоярится, забудет, чей он сын и внук.
- Что слышно, Внезд Кудеярыч? - окликнул он воеводу. - Никак, сызнова война?
- Из Киева гонец прискакал, - уклончиво ответил воевода. - Да сразу к князю. С ним и говорили…
- Нешто ты не слыхал ничего? - Иван спешился у крыльца.
- Слыхал, как же, - воевода стоял перед ним, осанистый, коренастый. - Слышно, неспокойно в Киеве. Чернигов полки готовит… Да ступай, ступай, сам всё вызнаешь!
Иван взбежал на крыльцо, толкнулся в сени. Внезд Кудеярыч шагал следом - и его звал к себе Ростислав Мстиславич.
В палатах уже собрался народ - бояре, воеводы. Был там и старший Ростиславов сын, Роман - жилистый юноша с первым пушком усов на губе и задиристым взглядом. Его погодок Рюрик был увалень и, хотя и умён, но сюда не зван.
- Вот чего ради собрал я вас, бояре, - заговорил Ростислав, взглядом указав Ивану место. - Неспокойно ныне на Руси. Стрый мой, Юрий Суздальский, вместе со Святославом Ольжичем прижал Давидичей и отпали они от брата моего Изяслава, предали крестное целование и передались врагам нашим. А ныне, совокупясь, хотят идти на Киев, отбирать великокняжеский стол и вызволять из монастыря Игоря Ольжича. Повелел мне брат мой Изяслав, опасаясь за жизнь свою, быть готовым к походу, ежели случится идти на войну. Я старшему брату послужить рад. Что скажете, бояре?
Он спросил всех, а сам смотрел только на Ивана - помнил, что перебежал Берладник от Ольжичей. А ну, как захочет вернуться, узнав, что они снова в силе? Иван встретил взгляд Ростислава.
- Ты, княже, меня на службу взял, - негромко молвил он, - землёй оделил. За тебя и землю твою я буду биться, когда и с кем прикажешь. Скажи - и сей же час пойду. Дружина моя готова давно.
- Да как же сейчас? - заворчали бояре, косясь друг на друга - Урожаи не собраны, жито в закрома не положено. Даже сено - и то косить не кончили… Дал бы хоть седмицу-другую - колос только начал наливаться! А не то зиму бедовать станем. Чего в рот положить, когда в житнице пусто?… Да кони не кованы, да ратники по сёлам отпущены… Не, никак раньше Успенья не выступить. А тамо пост… Охти! Князюшка, чего торопишься?
Только двое-трое, и среди них Внезд, твёрдо сказали:
- Когда прикажешь, тогда и выступим, княже! Ростислав молчал, терпел, хмуря брови, а после стукнул кулаком по подлокотнику.
- Рати готовить, - молвил жёстко. - Как прикажу, так и выступим. Супротив великого князя не пойду! А вам всем - ждать слова!
Слово прозвучало девятнадцатого числа зарева-месяца. Кияне отказались идти в ополчение против Юрия Суздальского, говоря, что он тоже Мономахова корня и они не хотят распри между стрыем и сыновцем. Опасаясь, что в его отсутствие кияне вызволят Игоря Ольжича из монастыря и поставят князем, Изяслав не придумал ничего лучшего, кроме как подговорить своих верных людей. Те вместе с толпой взбудораженных киян хлынули на монастырский двор… Игорь был убит. Война началась.