2
Дорога в Берлад оказалась труднее, чем представлялось Ивану. Готовящийся к войне со Слуцком Киев встретил его неласково. Не ведая, помнит ли его великий князь, и не желая задерживаться в чужом для него городе, Иван под другим именем нанялся с дружиной сопровождать купцов до Олешья. Взял плату самую большую, купцы даже изумлялись такой дороговизне, но списывали всё на позапрошлогодний набег берладников на Олешье - дескать, времена нынче другие, и воины не хотят зря рисковать жизнью.
В Олешье потолкались несколько дней, прислушиваясь к тому, что говорят на улицах, у причалов и на торгу. Много ходило слухов о том, что императору Мануилу надоели постоянные набеги берладников, да и болгары его беспокоят, посему скорее всего будет война. С Русью пока вроде бы сохранялся мир, но больше стараниями вдовствующей принцессы-императрицы Ирины Володаревны, тётки Мануила Комнина. Меньшая Мануйлова сестра, тоже Ирина, отданная почти двадцать лет назад за Юрия Долгорукого, после смерти мужа перестала играть роль в отношениях Руси и Византии. Более того - ходили слухи, что она хочет вернуться на родину. В этом случае жди неприятностей.
Выслушав всё это, Иван понял, что пора спешить. Всё серебро, полученное за плату охранникам, отдали в оплату перевоза до Белгорода Днестровского, откуда скорым шагом вдоль берега моря двинулись к Дунаю.
Но в Берладе Ивана ждали разочарования. После позапрошлогоднего набега берладников на Олешье слишком многих порубили дружинники Якуна и Нажира Пересветовича. Несколько сотен попало в плен и было продано в Царьград и к болгарам, а те, осмелев, стали чаще тревожить окрестности Малого Галича и однажды вышли к самому Романову Торгу. Много бывших соратников Ивана Ростиславича полегло в боях, другие постарели и нежили свои раны дома, а подросшие и возмужавшие юнцы сами стали воинами и воеводами и жили своим умом. Из прежних соратников в силе был лишь Держикрай Володиславич, но и он уже не всегда мог переспорить прочих воевод. А Тимоху Поповича убили под Дорогочином, и в доме всем заправлял Юрко Домажирич. Оляндра прошлой осенью оженила сына и вся ушла в хозяйственные дела. Тем не менее она согласилась по старой памяти приютить Ивана на несколько дней и даже дала увидеться с дочерью.
Желану Берладник не видел три года. Девушке уже шёл шестнадцатый год, она расцвела и стояла перед ним красивая, с задорными чёртиками в глазах. Если бы её увидел Ярослав Осмомысл, он бы ахнул - девушка была так похожа на его сына Владимира, что все сомнения в её происхождении отпадали сами собой.
- Как живёшь? - спросил Берладник.
- Хорошо живу, - улыбнулась та белозубо.
- Невеста она уже, - похвалилась Оляндра. - Скоро свадьба.
- Вот как? Когда же? - Иван перевёл взгляд с бывшей любовницы на дочь.
- А по осени. Мне летом шестнадцать минет, а там и сватов ждать, - ответила девушка.
- Не бывать сему, - решительно отрезал Иван. - Она не простого рода. И мужа ей надобно сыскать достойного.
Желана бросила испуганный взгляд на мать. Та указала на дверь, и девушка выскочила вон. А женщина, уперев руки в бока, пошла на Берладника.
- А кто ты таков, чтоб указывать? - зашипела она сквозь зубы. - Ты её растил? Ты её кормил? Она Тимофея тятькой звала! И другого не ведает! Я тебе по доброте душевной открылась, потому как любила тебя, дурня. А он тут свои порядки устанавливает! Всё уже сговорено, и любят они друг друга! Так что ты мне не перечь! Своих детей заведи, их и воспитывай. А к чужим не лезь!
Иван сник. Вспомнился сын Ростиславка, коего бросил он трёхмесячным младенцем. Вспомнились бабы и девки, с коими миловался за всю свою долгую и непутёвую в общем-то жизнь. Сколько из них девять месяцев спустя рожали ему сыновей и дочерей, он не знал. Сколько таких княжичей, не признанных, не узнанных настоящими отцами, бродят по Руси. Что теперь гадать! И что жалеть!
- Прости, Оляндра, - сказал Иван. - Права ты. Женат я. Сын у меня. Ради него, ради его будущего сюда приехал.
Отдохнув с дороги, стал Иван созывать берладников в новый поход. Пришедшие с ним дружинники яркими красками расписывали житьё за Берладником, но из местных мало кто поддавался на посулы. Кое-как, с великими трудами сколотил Иван Ростиславич ватагу в пять сотен мечей и уже подумывал о том, не начать ли сызнова грабить купцов, чтобы на добытое серебро привести наёмников, как донесли с окраин весть о византийском нападении. Война, о которой болтали в Олешье, всё-таки началась.
Берлад поднялся, загудел встревоженным муравейником. Среди его разношёрстного люда попадались даже греки - в основном беглые рабы, тати, убийцы, воры и конокрады, которым за возвращение домой грозила смерть и каторга. Они были готовы драться хоть с чёртом. Прислали гонцов местные торки и остатки племени печенегов, которые осели на Нижнем Дунае после того, как владычество в степи перешло к половцам. На майдане в Берладе день и ночь не смолкали споры. Слали гонцов по другим городам и заставам, выбирали воевод, раздумывали, звать ли кого-нибудь на подмогу.
Иван был в числе тех, кого чаще других видели в те дни на майдане. Тут он смог как следует переговорить с Держикраем Володиславичем. Ставший совсем белым, воевода сказал ему:
- Не пори горячки, княже Иване! Сходи со всеми вместе на византийцев, оборони Берлад, Малый Галич освободи - а там, гляди, за тобой сами побегут!
И так вышло, что Иван стал одним из воевод, которые повели берладников на войну. Гордо реял над полками, большею частью пешими, его княжеский стяг. Берладник представлял, как через несколько лет будет развеваться он над настоящими дружинами. Это будут золотые времена!
Вооружённые ватаги берладников, собравшись в большие полки, двинулись в глубь Болгарии, проходя по землям валахов и направляясь напрямик к городу Доростолу. Это был форпост Византийской империи на западном порубежье. Потеряв влияние в Болгарии и сопредельных странах, чувствуя, как уплывает из рук Сербия и Македония и лишь Греция покамест остаётся их провинцией, императоры крепко цеплялись за Дунай. Последний раз так тревожиться за свои границы им пришлось сорок четыре года назад, когда незадолго до рождения Ивана Берладника Владимир Мономах посылал на Дунай своего воеводу Ивана Войтишича, дабы тот продолжил дело князя Святослава, мечтавшего, чтобы стольным градом всей Русской земли был Преслав в Болгарии. У всех были свои замыслы, свои виды на Подунавье - Византия хотела расширить свои границы дальше к северу, до Серета и Прута, Болгария мечтала наконец-то закрепиться на этих берегах, то же самое желала и Галицкая Русь, в кипящем котле войн и интриг рождалась страна валахов, ещё не знающая, что через много лет её назовут Румынией. В будущих румынах слилась кровь осевших на землю торков и половцев, бежавших русских, болгар и византийцев, много лет споривших за Валахию. Бог знает, как бы всё было, повернись история чуть по-другому!…
Берладники немного не дошли до Доростола - вёрстах в десяти от города навстречу им вышли легионы. Среди них почти не было собственно личных легионов императора Мануила - большинство составляли наёмники, среди которых немалое число оказалось болгар и валахов, а также были греки, критяне и обитатели Антиохии. Тяжёлая пехота, императорские легионы выступали посредине, а конница и лучники-наёмники окружали их с боков.
Перед боем Иван попробовал созвать совет атаманов. Он предлагал поставить пеших воинов в единый полк, а конных разделить на два крыла и бросить их в сечу, выделив несколько сотен для засады, но его мало кто слушал. Остальные воеводы были слишком уверены в численном превосходстве своего разношёрстного войска - мол, бивали мы греков в прошлом, побьём и ныне.
Лишь воевода Держикрай Владиславич ободряюще хлопнул Ивана Ростиславича по плечу:
- Держись, княже! И молись, чтоб судьба повернулась к тебе ликом. На твоих конников будет вся надежда. А опосля битвы напомни воеводам, чего ты баял. Даст Бог - прислушаются…
Не было у Ивана под рукой человека, которому он доверил бы второе крыло своей дружины. Кривой Бессон остался в Выри, подле княгини и сына, Мошка сгинул при осаде Олешья, погиб Тимофей Попович. Остался лишь Михаила, но у того не было дара вести за собой народ. Потому и дружину, скрепя сердце, делить надвое не стал - встал с нею чуть в отдалении, подняв княжеский стяг, чтобы напасть сбоку. Пусть все тогда видят, кто скачет!
Пока шла перестрелка из луков, силы были равны - среди берладников нашлось немало умелых стрелков, а луки у многих были даже лучше греческих. Но когда столкнулись полки, греческая пехота - с ополчением берладников, а македонская конница сдавила с боков, стало ясно - силы неравны.
- Вперёд! - Иван не стал ждать перелома в битве - и так было ясно, что будет он в сторону византийцев. - Берлад и Вырь!
- Берлад и Вырь! - гаркнули у него за спиной несколько сотен глоток.
Их натиск в первые минуты был страшен - греки дрогнули и попятились. Но потом два конных полка развернулись навстречу Ивановым ратникам, и те увязли в сече, ничего не видя и не замечая того, что творится вокруг, и сосредоточившись только на тех, кто был ближе.
Иван дрался в первых рядах. Справа был верный Михаила, слева - молодой меченоша Ермилка, паренёк неполных семнадцати годов. Он пришёл в княжескую дружину, пока Иван княжил в Выри, и, несмотря на молодость, рискнул навсегда покинуть родные места. Ермилка словно родился с мечом в руках, хоть и был сыном простого смерда.
За спиной Ивана колыхался княжеский стяг, за плечами билось алое корзно, словно два крыла. Пригнувшись к гриве коня, он рвался в гущу чужих всадников, пластал их мечом направо-налево и не думал ни о чём - о чём ещё думать в бою, когда мысли пропадают и ты сам становишься мечом и чувствуешь, как он, и живёшь его жизнью. Рука становится зрячей, тело движется само, единым комком мышц, костей и…
Родившаяся где-то в левом подреберье боль жила уже несколько минут, постепенно усиливаясь, и в один момент, когда Иван извернулся в седле, отбивая нацеленный сбоку меч, она пронзила его насквозь, да так, что потемнело в глазах.
Рука чисто по привычке отбила удар, но последовавший за этим вздох родил новую волну боли. И сбился чёткий ритм боя, и перехватило дыхание, ибо только задержав вдох можно было унять боль. И рука, занесённая уже для нового удара, чтобы добить противника-грека, бессильно повисла в воздухе.
Михаила первым догадался, что с князем что-то не то. Пригнувшись к гриве коня, Иван отчаянно боролся с болью. Сквозь кровавый туман всплывало давнее сражение под Черниговом и Тудор Елчич, лезущий на него - и булава, с маху опустившаяся на левый бок.
Чей-то меч взвился, чтобы пасть на княжеский шелом, но Михаила успел закрыть Ивана собой. Заорал что-то Ермилке, принимая бой сразу с двумя противниками, но юноша был слишком занят и не услышал. Зато меченоша, забыв про стяг, устремился на подмогу. Он успел подхватить Ивана, подставил ему плечо. Князь глянул на ратника сквозь прорезь в шлеме:
- Куда прёшь?
- Ранен, княже? - выдохнул тот.
- Поди… прочь, - с усилием вытолкнул Иван сквозь стиснутые зубы. Знал, что это не рана, что ему надо лишь ослабить усилия, поберечь себя, но уже падал раненный в грудь и живот Михаила, из последних сил цепляясь… нет, не за гриву коня, а всё стараясь достать мечом того грека, что всадил ему меч в живот как раз под кольчугой. Ермилка наконец-то опомнился, огляделся шальными глазами. И ещё двое-трое берладников устремились на помощь князю, но и греки заметили заминку возле стяга и бросили туда свои силы.
Иван, стиснув зубы, выпрямился в седле. Кругом был враг - и даже не свой русич, а чужак, которому стыдно показывать спину. Оттолкнул меченошу и Ермилку, поднял меч и снова ринулся в бой, сжимая зубы и лишь иногда коротко вскрикивая от боли в натруженном боку.
Бок всё-таки подвёл его, но когда и как это случилось, Иван не заметил. Просто опущенная рука чуть опоздала подняться в очередной раз, отражая нацеленный удар. Просто сам замах вышел чуть-чуть короче, чем надо, и на миг раньше дрогнул напряжённый локоть, а воздух со свистом вырвался сквозь стиснутые до хруста зубы - и тяжесть пала на шлем. И, падая, он ещё успел услышать над собой горестный крик Ермилки…
Пришёл в себя Иван, когда уже всё кончилось. Кругом были только остывающие тела, втоптанные в грязь. Мародёры бродили по полю боя, обдирая павших врагов, добивая тяжелораненых и сволакивая в кучу своих мёртвых. Дорогая броня работы черниговских оружейников пришлась по вкусу двум византийцам, как и новые яловые сапоги и алое корзно. Когда с него стали сдирать одежду, он попробовал сопротивляться и получил за это кулаком по голове, чуть опять не лишившись чувств. Один из византийцев уже потянулся за мечом, чтобы добить поверженного, но второй удержал его:
- Погоди, Амос! У него дорогое одеяние - наверное, это их предводитель…
- У этого сброда не может быть предводителей. Наверняка он снял её с какого-нибудь трупа у себя на севере…
- И всё равно. Мы должны отвести его к командующему. А вдруг этот человек что-то знает? Нас ещё и наградят за то, что взяли в плен такую важную персону!
- Раз мы взяли его в плен, нам и принадлежит то, что на нём! - упёрся Амос.
Его товарищ не стал спорить. Вдвоём они сумели одолеть оглушённого русича, содрали с него и броню, и верхнее платье, и сапоги. Раздев до исподнего, скрутили ему руки за спиной и пинками погнали туда, где уже под охраной стояли или лежали на земле несколько десятков пленных берладников.
Не привыкший ходить со связанными руками, Иван споткнулся у загородки, упал и ударился больным боком оземь. Дыхание опять перехватило, и он еле отдышался, кое-как выпрямляясь.
Он ещё не осмотрелся, не опомнился, не сообразил, что надо делать и стоит ли себя выдавать, когда к согнанным в кучу пленным подъехал на соловом жеребце командующий византийскими полками. Был он не один - его сопровождал болгарский князь Борис, который с высокомерным видом стал переводить русским речь грека:
- Вы, русские свиньи, осмелились покуситься на самую Империю. Император сурово карает за такие дела. Вы все будете проданы на рынках Константинополя, Антиохии и Кипра и своим трудом искупите вину перед Империей. А того, кто попытается бежать, мы искалечим или убьём.
Командующий ударил плетью коня, он развернулся и поскакал прочь. За его спиной захлопали кнуты, раздались гортанные крики - охранники сбивали пленных в кучу.
Впрочем, Ивану недолго пришлось идти в караване пленников, меся босыми ногами пыль и грязь дорог, а потом задыхаться в душном тесном трюме торгового судна. На одной из стоянок, когда пленные повалились наземь для короткого отдыха, он окликнул одного из своих сторожей по-гречески. Немало удивлённый тем, что ему пришлось услышать, солдат доложил начальству, тот осмелился побеспокоить командующего, и тем же днём странного русского отвели к палатке номарха.
Хрисанф Стефанопулос был одним из многих военачальников обширной империи. У него не было протекции в Вуколеоне, он мало с кем был знаком из числа приближенных к императору и потому был вынужден довольствоваться тем, что судьба сама посылает ему, замешкавшись или промахнувшись в желании оделить других. Он скептически оглядел грязного, но тем не менее гордого, с широкими плечами и сильными руками русского, что стоял перед ним вызывающе и властно, хотя был одет в одно исподнее. Из-под спутанных волос сверкали серые глаза. Черты лица указывали на непростое происхождение.
- Назови ещё раз своё имя, - потребовал Стефанопулос.
- Иван Ростиславов сын по прозванию Берладник, - ответил тот. - Князь Малого Галича и Берлада.
- Князь? Русский князь?
- Князь Берлади. Ты вошёл в мою землю с войной. Я защищал свой край.
- Это теперь земли Империи. Ты потерял свой Берлад вместе со свободой, Иоанн Берладник, - скривился номарх.
- Но я князь…
- Хорошо, - подумав, согласился Стефанопулос, - если ты вправду князь, ты будешь моим гостем. Однако не я решаю твою дальнейшую судьбу. Я донесу о тебе императору - он решит, что с тобой делать!
Иван опустил голову. Несмотря на обещание командующего, будущее было туманно.
3
После гибели Изяслава Давидича покой опустился на Русь. Мелкие усобицы не в счёт - пока два княжества грызлись между собой, третье жило не тужило. Так и Галиция - сейчас, когда на столе в Киеве утвердился благосклонный к Ярославу Владимирковичу Ростислав Мстиславич, князь наконец-то смог отдохнуть и от интриг, и от ратных дел. Совсем другие дела увлекли его в то лето.
На Масленицу, посещая ближних бояр и пируя с ними то в своём тереме, то у кого-нибудь из них, приехав как-то раз в усадьбу старого Чарга, Ярослав заметил среди других женщин молодую красавицу с карими очами. Лицо её показалось князю знакомым. Прищурившись - с возрастом у него стало слабеть зрение, - Ярослав поманил старшего Чарговича:
- Кто такая?
- Не признал, князь-батюшка? - искренне удивился тот. - То сыновница моя, Настасья Григорьевна. Зимою выдали её за попа замуж…
- Эдакую красавицу? И за попа? - изумился Ярослав. - Да её не только за боярина - её бы князю впору…
- И, куда нам, сирым, до княжества! - притворно огорчился старший Чаргович. - И не всякий боярин возьмёт - ныне за невестой богатое приданое требуется, а у моего брата дочерей ажио шесть! Где на каждую приданое напасёшься?
- Я бы не пожалел… - возразил Ярослав, мечтательно глядя на Анастасию, которая скромно восседала рядом со своим мужем. Тот был, как все священники, громогласен, долговолос, осанист, с красным мясистым носом и влажными губами. Вёл себя так важно, словно все прочие были у него в гостях.
Во время пира Ярослав не спускал глаз с Настасьи. Ему хотелось услышать её голос, мечталось, чтобы она хоть раз подняла на него взгляд… И когда это случилось, не мог опомниться от того огня, что горел в её взоре.
Воротившись в терем после пира, он долго ворочался в ложнице, скрипя зубами и вспоминая Настасьины глаза. Истомившись, едва не бросился к забытой и заброшенной жене, ибо желание сводило с ума. Отрезвило только одно - Настасья Григорьевна сейчас лежала рядом с мужем и, наверное, он ласкал её упругое ладное тело. И целовал… И обнимал… Да разве Ольга Юрьевна сравнится с нею?
Наутро начал узнавать, кто таков Настасьин муж. Выяснилось - священник одной из окраинных церквей Галича, отец Василий. Недавно он овдовел, оставшись с тремя малыми детками, и женился вторично, ибо малышам нужна была мать. Одна из самых младших дочерей Чарговича, Настасья Григорьевна не сопротивлялась, выходя замуж, но о любви речи не было.
Похлопотав, Ярослав перевёл отца Василия поближе, сделав своим домовым священником. Теперь он мог видеть Настасью каждодневно, и страсть разгоралась в его сердце с силой, которой сам от себя не ожидал. Ещё недавно он думал, что судьба вот так и прожить всю жизнь одиноким, дожидаясь, пока вырастет сын, чтобы передать ему престол. И вот теперь…
Как-то раз Ярослав встретил Настасью совсем близко от женской половины терема и немало тому удивился.