- Парень сошел с ума, - пробормотал де Катина, подхватывая поводья брошенной лошади. - Вид Парижа подействовал на его умственные способности. Что с вами, черт возьми, на что вы так таращите глаза?
- Тут прошел олень, - прошептал Грин, указывая на траву. - Его след идет отсюда в лес. Это, должно быть, случилось недавно, и следы ясные, очевидно, он шел не торопясь. Будь с нами ружье, мы могли бы проследить оленя и принести старику хорошей дичины.
- Ради Бога, садитесь вы на лошадь! - в отчаянии крикнул де Катина. - Боюсь, что не миновать нам беды.
- Чем же я опять провинился? - спросил Амос Грин.
- Как же, ведь это заповедные королевские леса, а вы так хладнокровно собираетесь убивать его оленей, как будто находитесь на берегах Мичигана.
- Заповедные леса! Так эти олени ручные!
Выражение отвращения появилось на лице американца, и, пришпорив лошадь, он помчался так быстро, что де Катина после бесполезных попыток догнать его крикнул наконец, чтобы тот остановился.
- У нас не в обычае такая бешеная езда по дорожке, - задыхаясь, проговорил он.
- Странная ваша страна, - в недоумении ответил чужестранец. - Может быть, мне будет легче запомнить, что позволено. Сегодня утром я взял ружье, чтобы выстрелить в пролетавшего над крышами голубя, а старый Пьер схватил меня за руку с таким лицом, словно я целился в священника. Старику же, например, не позволяют даже читать молитв.
Де Катина расхохотался.
- Вы скоро ознакомитесь с нашими обычаями, - сказал он. - Здесь страна населенная, и если бы всякий стал скакать и стрелять как ему вздумается, то много натворил бы бед. Но поговорим лучше о вашей земле. Вы говорили, что много жили в лесах.
- Мне исполнилось только десять лет, когда я впервые отправился с дядей в Солт-ла-Мари, где сливаются три больших озера. Мы торговали там с западными племенами.
- Не знаю, что бы сказали на это Лассаль и де Фронтенак. Ведь право торговли в этих местах принадлежит Франции.
- Нас забрали в плен, и вот тогда-то мне пришлось повидать Монреаль, а потом Квебек. В конце концов нас отослали назад, так как не знали, что с нами делать.
- Хорошая поездка для начала.
- И с тех пор я все время вел торговлю: сперва У Кеннебека с абенаками, в больших мэнских лесах, и с микмаками-рыбоедами за Пенобекотоли. Позже с ирокезами до страны Сенеков на западе. В Олбани и Шенектэди у нас были склады мехов, грузы которых отец отправлял из Нью-Йорка.
- Ему трудно будет без вас!
- Очень, Но так как он богат, то и надумал, что мне пора подучиться тому, чего не узнаешь в лесах. И вот он послал меня на "Золотом Жезле" под присмотром Эфраима Сэведжа.
- Он также из Нью-Йорка?
- Нет, он первый человек, родившийся в Бостоне.
- Я никак не могу запомнить названий всех этих деревень.
- А может быть, придет время, когда их имена будут известны не менее Парижа.
Де Катина расхохотался от всего сердца.
- Леса могли вас наделить многим, но только не даром пророчества, мой друг! - смеялся он. - Мое сердце часто, как и ваше, стремится за океан, и ничего бы я не желал более, как снова увидеть палисады Пуан-Леви, хотя бы за ними свирепствовали целых пять индейских племен. А теперь, если вы всмотритесь между деревьями, то увидите новый дворец короля.
Молодые люди сдержали лошадей и взглянули на громадное ослепительной белизны здание, на красивые сады с фонтанами и статуями, изгородями и дорожками, теряющимися в окружавших их густых лесах. Де Катина было забавно наблюдать, как удивление и восторг попеременно сменялись на лице его спутника.
- Ну что вы скажете? - наконец спросил он.
- Я думаю, что лучшее творение Бога - в Америке, а человека - в Европе.
- Да, и во всей Европе нет второго подобного дворца, как нет также и такого короля, как тот, что живет в нем.
- Как вы думаете, могу я повидать его?
- Кого, короля? Нет, нет; боюсь, что вы не годитесь для двора.
- Почему? Я оказал бы ему всяческий почет.
- Например? Ну как бы вы с ним поздоровались?
- Я почтительно пожал бы ему руку и осведомился бы о здоровье его и его семьи.
- Допускаю, что такое приветствие понравилось бы ему более всяких коленопреклонений и церемонных поклонов, но в то же время полагаю, мой милый сын лесов, что лучше вас не водить по таким тропинкам, где вы могли бы заблудиться так же, как заблудились бы здешние придворные, если бы их завести в ущелье Сэгвэней. Но что это такое? Как будто придворная карета.
Сквозь белое облако пыли, несшейся по дороге, можно было разглядеть раззолоченную карету и красный кафтан кучера. Всадники свернули лошадей в сторону, и экипаж, запряженный серыми в яблоках лошадьми, прогромыхал мимо. Молодые люди мельком увидали прекрасное, но гордое лицо женщины. Через мгновение раздался громкий окрик, кучер остановил лошадей и из окна мелькнула белая ручка.
- Это г-жа де Монтеспань, самая гордая женщина во Франции, - шепнул де Катина. - Она желает говорить с нами. Повторяйте то же, что буду делать я.
Он пришпорил коня, подъехал к карете и, сняв шляпу, отвесил низкий поклон. Его спутник проделал то же самое, хотя довольно неловко.
- А, капитан! - сказала дама. Выражение лица ее было не особенно приятным. - Мы опять встретились с вами.
- Судьба всегда благоприятствует мне, мадам.
- Только не сегодня утром.
- Совершенно верно. Мне пришлось выполнить крайне неприятную обязанность.
- И вы выполнили ее крайне оскорбительным образом.
- Но как же я мог поступить иначе, мадам? Дама насмешливо улыбнулась, и выражение горечи мелькнуло на ее прекрасном лице.
- Вы подумали, что я не имею больше никакого значения для короля. Вы подумали, что мое время прошло. Разумеется, вы рассчитывали войти в милость новой, нанеся первым оскорбление старой.
- Но, мадам…
- Избавьте от возражений. Я сужу по поступкам, а не по словам. Что же, вы думали, что мои чары исчезли, что красота моя поблекла?
- Нет, мадам, я был бы слеп, если бы мог подумать что-либо подобное.
- Слеп, как сова в полдень, - выразительно вставил Амос Грин.
Г-жа де Монтеспань, приподняв брови, взглянула на своего странного поклонника.
- Ваш друг, по крайней мере, говорит то, что действительно чувствует, - произнесла она. - Сегодня в четыре часа мы увидим, разделяют ли другие его мнение, и если они разделяют, то горе тем, кто ошибся и принял мимолетную тень за темное облако.
Она наградила молодого гвардейца злым взглядом, и карета тронулась дальше.
- Едемте! - резко крикнул де Катина своему спутнику, который, раскрыв рот, смотрел вслед карете. - Что, вы никогда, что ли, не видали женщины?
- Такой, как эта, - никогда.
- Можно поклясться, что другой с таким злым языком действительно не встретить.
- И с таким красивым лицом. Впрочем, и на улице Св. Мартина есть прелестное личико.
- Однако у вас недурной вкус, несмотря на то1 что вы выросли в лесах.
- Да. Я так часто бывал лишен женского общества, а потому, когда стою перед какой-нибудь женщиной, она мне кажется нежным, милым, святым существом.
- Ну, при дворе вы можете найти и нежных, и милых дам, друг мой, но святых вам долго придется искать. Эта женщина способна на все, лишь бы погубить меня, и только потому, что я исполнял свой долг. При дворе надо постоянно лавировать меж порогов, чтобы не разбиться о них. А порогами здесь являются женщины. Ну вот, теперь на сцену явилась другая, чтобы привлечь меня на свою сторону, и, пожалуй, здесь будет вернее.
Они проехали через дворцовые ворота, и перед ними открылась аллея, вся загроможденная экипажами и всадниками. По песчаным дорожкам разгуливали множество нарядных дам. Они расхаживали меж цветочных клумб или любовались фонтанами, озолоченными солнцем, и высоко взлетавшими вверх струями. Одна из дам, смотревшая все время в сторону ворот, быстро пошла навстречу де Катина. Это была м-ль Нанон, субретка г-жи де Ментенон.
- Как я рада видеть вас, капитан! - крикнула она. - Я так ждала вас. Мадам хотела бы вас видеть. Король придет к ней в три часа, а до тех пор остается лишь двадцать минут. Я слышала, что вы уехали в Париж, и потому поджидала вас здесь. Мадам хочет о чем-то спросить вас.
- Я сейчас приду. А, де Бриссак, вот удачная встреча.
Мимо проходил высокий, дородный офицер в такой же форме, какую носил де Катина. Он обернулся и, улыбаясь, подошел к товарищу.
- А, Амори, вы, должно быть, далеко ездили, судя по вашему запыленному мундиру.
- Мы только что из Парижа. Но меня зовут по делу. Это мой друг, г-н Амос Грин. Оставляю его на ваше попечение. Он приехал из Америки, Покажите ему, пожалуйста, все, что можете. Он остановился у меня. Присмотрите и за лошадью, де Бриссак. Отдайте ее конюху.
Де Катина бросил поводья товарищу, соскочил с лошади и, пожав руку Амосу Грину, поспешно последовал за молодой девушкой.
VIII
ВОСХОДЯЩАЯ ЗВЕЗДА
Комнаты, где жила женщина, занявшая столь важное положение при французском дворе, были так же скромны, как и ее судьба в тот момент, когда она. впервые вошла сюда. С редким тактом и сдержанностью, составлявшими выдающиеся черты ее замечательного характера, она не изменила своего образа жизни, несмотря на возраставшее благосостояние, избегая вызывать зависть или ревность какими бы то ни было проявлениями великолепия или власти. В боковом флигеле дворца, далеко от центральных зал, куда надо было проходить длинными коридорами и лестницами, находились те две или три комнатки, на которые были устремлены взоры сначала двора, потом Франции и, наконец, всего света. Здесь разместилась небогатая вдова поэта Скаррона, когда г-жа де Монтеспань пригласила ее в качестве гувернантки королевских детей, и в них продолжала жить и теперь, после того как королевской милостью к ее девичьему имени д'Обиньи вместе с пенсией и именем прибавился титул маркизы де Ментенон. Тут король проводил ежедневно по нескольку часов, находя в разговоре с умной и добродетельной женщиной такое очарование и удовольствие, каких никогда не могли доставить ему самые блестящие умники его двора. Более пронырливые из придворных уже стали подмечать, что сюда перенесли центр, находившийся ранее в великолепных салонах де Монтеспань, и что отсюда идут веяния, ревностно подхватываемые желавшими сохранить за собой расположение короля. Делалось это при дворе довольно просто. Как только король бывал благочестив, все бросались за молитвенниками и четками. Когда он предавался легкомысленным развлечениям, кто мог сравняться с беспечностью его ретивых последователей? Но горе тем, кто бывал легкомыслен в дни молитв или ходил с вытянутым лицом, когда король изволил смеяться. А потому испытующие взгляды приближенных были вечно устремлены на него и на каждого, имевшего на короля влияние. Опытный придворный при первом намеке о возможности перемен мог сразу изменить свое поведение так, чтобы казалось, будто он идет впереди, а не плетется в хвосте событий.
Молодому гвардейскому офицеру до сих пор почти не приходилось разговаривать с госпожой де Ментенон ввиду ее уединенного образа жизни и открытого присутствия только во время церковных служб. Поэтому он был настроен сейчас нервно и в то же время испытывал любопытство, идя вслед за молодой девушкой по пышным коридорам, убранным со всею роскошью, на которую способны искусство и богатство. Нанон остановилась перед одной из дверей и обернулась к своему спутнику.
- Мадам желает побеседовать с вами о том, что произошло сегодня утром, - произнесла она. - Советую вам ни слова не говорить ей о вашем вероисповедании: ведь это единственная тема, способная ожесточить ее сердце. - Она приподняла палец в знак предостережения, постучала в дверь и открыла ее. - Я привела капитана де Катина, мадам, - промолвила она.
- Пусть войдет.
Голос был тверд, но нежен и музыкален.
Де Катина, повинуясь приказанию, вошел в комнату небольшого размера, немногим лучше по убранству, чем та, которая полагалась ему. Но, несмотря на простоту, все здесь отличалось безукоризненной чистотой, обнаруживая изящный вкус обитавшей в комнате женщины. Мебель, обтянутая тисненой кожей, ковер, картины на сюжеты из Священного писания, замечательно художественно исполненные, простые, но изящные занавеси - все это производило впечатление какой-то церковности, полуженственности, в общем, чего-то мистически умиротворяющего. Мягкий свет, высокая белая статуя пресвятой девы в нише под балдахином, с горящей перед ней и распространяющей благовоние красноватой лампадой, деревянный аналойчик и с золотым образом молитвенник придавали комнате скорее вид молельни, чем будуара очаровательной женщины.
По обеим сторонам камина стояло по небольшому креслу, обтянутому зеленой материей: одно для мадам, другое для короля. На маленьком треногом стуле между ними помещалась рабочая корзина с вышиванием по канве. Когда молодой офицер вошел в комнату, хозяйка сидела в кресле, подальше от двери, спиной к свету. Она любила сидеть так, хотя немногие из женщин ее возраста способны были бы не испугаться лучей солнца; но де Ментенон благодаря здоровой и деятельной жизни сохранила и чистоту кожи и нежность лица, которым могла бы позавидовать любая юная придворная красавица. Она обладала грациозной, царственной фигурой; жесты и позы мадам были полны природного достоинства, а голос, как уже заметил де Катина ранее, звучал крайне нежно и мелодично. Ее лицо было скорее красиво, чем привлекательно, напоминая статую с широким белым лбом, твердым, изящно очерченным ртом и большими ясными серыми глазами, обычно серьезными и спокойными, но способными отражать малейшее движение души, от веселого блеска насмешки до вспышки гнева. Но возвышенное настроение было преобладающим выражением этого лица, благодаря чему де Ментенон являлась полным контрастом своей сопернице, на прекрасном лице которой отражалась всякая мимолетная чувственность. Правда, остроумием и колкостью языка де Монтеспань превосходила ее, но здравый смысл и более глубокая натура последней должны были одержать в конце концов верх. Де Катина не имел времени замечать все подробности. Он только ощущал присутствие очень красивой женщины, ее большие задумчивые глаза, устремленные на него, словно читающие мысли так, как никто еще до сих пор.
- Мне кажется, я уже видела вас, мсье.
- Да, мадам, я имел счастье раза два сопровождать вас, хотя и не удостоился чести разговаривать с вами.
- Я веду столь тихую и уединенную жизнь, что, по-видимому, мне неизвестны многие из лучших и достойнейших людей двора. Проклятием такого рода обстановки является то, что все дурное резко бросается в глаза и невозможно не обратить на него внимания, в то время как все хорошее прячется благодаря присущей ему скромности так, что иногда перестаешь даже верить в его существование. Вы военный, мсье?
- Да, мадам. Я служил в Нидерландах, на Рейне и в Канаде.
- В Канаде? Что может быть лучше для женщины, чем состоять членом чудесного братства, основанного в Монреале св. Марией Причастницей и праведной Жанной Ле Бер. Еще на днях мне рассказывал о них отец Годэ. Как радостно принадлежать к корпорации и от святого дела обращения язычников переходить к еще более драгоценной обязанности: ухаживать за больными воинами Господа, пострадавшими в битве с сатаной.
Де Катина хорошо была известна ужасная жизнь этих сестер, с угрозой постоянной нищеты, голода и скальпирования, а потому было странно слышать, что дама, у ног которой лежали все блага мира, с завистью говорит об их участи.
- Они очень хорошие женщины, - коротко проговорил он, вспоминая предупреждения м-ль Нанон и боясь затронуть опасную тему разговора.
- Без сомнения, вам посчастливилось видеть и блаженного епископа Лаваля?
- Да, мадам.
- Надеюсь, что сульпицианцы не уступают иезуитам?
- Я слышал, что иезуиты сильнее в Квебеке, а те в Монреале.
- А кто ваш духовник, мсье?
Де Катина почувствовал, что наступила тяжелая минута.
- У меня его нет, мадам.
- Ах, я знаю, что часто обходятся без постоянного духовника, а между тем я лично не знаю, как бы я шла по моему трудному пути без моего вожака. Но у кого же вы исповедуетесь?
- Ни у кого. Я принадлежу к реформатской церкви, мадам.
Де Ментенон всплеснула руками, и внезапно жесткое выражение появилось в ее глазах, поджались губы.
- Как, даже при дворе и вблизи самого короля? - вскрикнула она.
Де Катина был довольно-таки равнодушен ко всему, что касалось религии, и придерживался своего вероисповедания скорее по семейным традициям, чем из убеждения, но самолюбие его было оскорблено тем, что на него смотрели так, словно он признался в чем-то отвратительном и нечистом.
- Мадам, - сурово проговорил он, - как вам известно, люди, исповедовавшие мою веру, не только окружали французский трон, но даже сидели на нем.
- Бог в своей премудрости допустил это, и кому же лучше знать это, как не мне, дедушка которой, Теодор д'Обинье, так много способствовал возложению короны на главу великого Генриха. Но глаза Генриха открылись раньше конца его жизни, и я молю - о, молю от всего сердца, - чтобы открылись и ваши.
Она встала и, бросившись на колени перед аналоем, несколько минут простояла, закрыв лицо руками. Объект ее молитвы между тем в смущении стоял посреди комнаты, не зная, за что считать подобного рода внимание: за оскорбление или за милость. Стук в дверь возвратил хозяйку к действительности, и в комнату вошла преданная ей субретка.
- Король будет здесь через пять минут, мадам, - проговорила она.
- Очень хорошо. Станьте за дверью и сообщите мне, когда он будет подходить. Вы передали сегодня утром королю мою записку, мсье? - спросила она, после того как они снова остались наедине.
- Да, мадам.
- И как я слышала, г-жа де Монтеспань не была допущена на grand lever?
- Да, мадам.
- Но она поджидала короля в коридоре?
- Да, мадам.
- И вырвала у него обещание повидаться с ней сегодня?
- Да, мадам.
- Мне бы не хотелось, чтобы вы сказали мне то, что может показаться вам нарушением долга. Но я борюсь против страшного врага. На карту поставлено слишком много. Вы понимаете меня?
Де Катина поклонился.
- Что же я хочу сказать?
- Я думаю, что вы желаете сказать, что боретесь за королевскую милость с вышеупомянутой дамой.
- Беру небо в свидетели, я не думаю о себе лично. Я борюсь с дьяволом короля.
- Это то же самое, мадам. Она улыбнулась.
- Если бы тело короля было в опасности, я призвала бы на помощь его верных телохранителей, но тут дело идет о чем-то гораздо более важном. Итак, скажите мне, в котором часу король должен быть у маркизы?