- Ну, чего стоишь?! Иди на кухню, поешь. Не убегет он. Видишь, занят, работает. Черевички мне шьет. Эх ты, казенная душа. Стоишь, как вкопанный.
Александр весело наблюдал за девушкой.
- Так не велено же мне ни отходить, ни разговаривать, - сказал солдат, но с удовольствием пошел на кухню.
Санька нагнулась к Александру, щекоча волосами ему щеку. Тогда он положил шило на стол и привлек ее к себе. Так сладко Саню еще никто не целовал. Она убежала в смятении, а по ночам все думала, какую бы работу придумать, чтобы отцу нужно было заключенного на ночь здесь оставлять. Она прекратила с матерью всякие разговоры о князе, а при отце нарочно плохо отзывалась о богачах и намекала, что им будет выгодней, если князя не возить взад–вперед. Пусть ночует в комнате, где работает. Так, мол, больше сделает. Как–то, обняв отца, сказала: "Папка, а что если он мне в приданое мебель сделает? Из красного дерева, царскую. Вот как будет у меня такая мебель, так и замуж пойду".
- Так долго же. И может ли он? - усомнился отец.
- Пусть долго. А что я, старая, что ли? А я так хочу мебель. Надо ему в сарае станок поставить. Он и обувь никогда не шил. А смог же. Ему стоит только захотеть. Да и не убежит он. Ты сам сказал, что это из царской ссылки можно было убежать, а отсюда - нет. Смирный он. Уже ничего не хочет. Только работать любит, больше всякого другого. И не скажешь, что князь. А говорили, они только в постели валяются. Да и противно смотреть, как связывают его веревками каждый раз, когда увозят, как будто он от троих охранников убежать может.
- Ну, пока нужно, пусть спит тут. А охрану менять буду, - согласился отец.
Дочку начальник любил и во всем потакал ей.
В одну из таких ночей Санька пришла к Александру и, жарко объяснясь в любви, бросилась ему на грудь.
- Не бойся, я часового у двери напоила. Люблю я тебя. Знаю, погубишь меня, но ничего поделать не могу. Люблю тебя одного.
- Так я же заключенный, - слабо сопротивлялся Александр ее ласкам. Но потом все забылось в сладостных объятиях, разрушающих все преграды, когда слова уже ничего не значат.
Мать Саньки стала что–то подозревать и следить за дочерью. Часовым велела не спать на посту и дочку к заключенному не пускать. Но Санька все равно бегала. Так прошло три месяца.
Сладкой была Санькина, но новизна прошла, и Александр снова стал думать о побеге. В жарких объятиях Саньки эти мысли уходили. "Успею еще, да и работа интересная. Красное дерево - прекрасный материал… А убегу все равно".
Санька стала заметно поправляться. Мать повела ее в лесную сторожку к бабке делать аборт. Санька плакала. Она очень хотела родить, заранее представляя, какой красивый будет у нее сын.
- Мамка, грех ведь это - детей убивать, - умоляла она.
- Грех то, что ты сделала. Спасибо, отец не знает. А то твоего разлюбезного в расход пустит, - запугала она дочь, и та согласилась избавиться от ребенка. Лишь бы все в тайне осталось.
Санька перестала приходить по ночам, а днем она намеренно громко разговаривала под его окном, пока мать ее не прогоняла.
Однажды ночью она все–таки влезла в окно. Бросилась на шею любимому, жарко зашептала:
- Я не могла прийти. А часового под окном я подкупила. Я ему махорку приношу.
Она легла рядом, притихшая.
- Мамка все узнала. Я беременная была.
- Что? - приподнялся с кровати Александр. - И ты мне не сказала?
- Ну, я еще думала, чо у меня, а она уже все знала. Они, матери, все наперед знают. К бабке она меня водила. Не будет у нас сына.
- Глупая! Зачем ты это сделала? - с горечью спросил Александр. - А я хотел тебя взять с собой в Париж. А ты!
- Так тебе срок еще восемь лет отбывать.
Александр не стал ее посвящать в свои планы, только горестно сказал:
- Сын мог бы расти в Париже…
- Да, а я его убила. Нет мне прощения, - и Санька заплакала, прижимаясь к нему. - Ты хоть бы пожалел меня. Лежишь, как каменный.
Александр прижал ее к себе.
- Ладно, хватит. Может, это и к лучшему. Вылезай в окно, а то мать хватится.
Он высчитал, когда у начальника дежурство в ночь. Саньке посоветовал лечь с матерью в постель и приласкаться к ней. Ему нужно было достать из погреба продуктов: колбасы, солонины. Около двух ночи он сказал часовому, что хочет выйти по нужде, живот прихватило. Часовой повел его во двор.
- Эй, стой! Кто там? - крикнул другой часовой во дворе.
- Да свои. На двор вот веду, - откликнулся сопровождающий.
Еще поговорили, когда пошли назад. У двери часовой пропустил Александра вперед. Александр резко повернулся и ударил часового по шее. "Снова пригодилось учение старого монаха", - подумал Александр, затаскивая часового в комнату.
Теперь быстро в погреб. Несколько секунд - и он открыл большой замок. Прыгнул, кидая в заранее заготовленный мешок все, что под руку попадалось. Выглянул, вынес мешок и зашел к себе в комнату. Затем снял с часового еще почти новую, но уже засаленную одежду и брезгливо надел на себя.
Одежда двух других часовых ему была не нужна. Им повезло меньше. Он просто метнул в обоих заранее заготовленные ножи. Еще несколько ножей сунул в ножны на широком кожаном поясе.
Ночь была темной. Прихватив оружие и продукты, Александр ушел в лес. Карту местности он стащил еще раньше со стола в комнате начальника.
Днем он решил отсыпаться, а уходить ночами. Но в первую очередь Александр нашел чистую речушку и постирал песком и водой засаленную солдатскую одежду.
- Ничего, дойду до какого–нибудь жилья, а там обменяю на приличную гражданскую одежду, - решил он, двигаясь светлыми ночами к финской границе.
Александр шел целый день, обходя болота. Но только заснул на рассвете, как услышал звуки пилы и топоров. Он вскочил. Утро было еще серым, а какие–то люди уже работали. Он влез на дерево и оглядел местность. Впереди виднелись стены и колючая проволока. На вышке мелькали солдаты. Пулеметы направлены в сторону леса. Охрана бродит с одной и с другой стороны.
- Лагерь! - поразился Александр. - На карте его не было. Значит, только недавно достроили. Что же делать? - лихорадочно соображал он. И увидел, что участок леса оцеплен.
"Надо уходить налегке", - застегнув пояс с ножами, решил он. Достал из мешка махорку, слез с дерева и хладнокровно пошел к ближайшему красноармейцу.
- Эй, у меня махорки много, а спичек нет, не одолжишь? - спросил он, не давая солдату опомниться.
Александр доставал уже махорку, и красноармеец, словно загипнотизированный, смотрел на нее. Тогда Александр, подавая ему махорку правой рукой, левой ударил в солнечное сплетение, затем по шее.
- Иван! Кто там у вас? Махорка есть? Курить хочется, - подходил еще один. Увидел, что товарищ его медленно приседает, решил, что они хотят покурить сидя.
Александр не стал ждать, когда он подойдет ближе, выхватил нож и метнул в солдата. Но не увидел того, кто приближался к нему с боку. "Ах ты гад!", - закричал тот и поднял ружье. Резкий поворот - и Александр ногой выбил ружье у него из рук, но уже раздался выстрел и к ним бежали со всех сторон. Александр успел еще одного ударить ногой в голову, а в другого метнуть нож, но тут с вышки застрочил пулемет.
"Все, влип. Окружат", - понял он и, бросив пояс с ножами, побежал налегке, петляя между деревьями, чтобы его не настигла пуля.
Сзади раздавались беспорядочные выстрелы. Кто–то закричал: "Не стрелять! Своих поубиваете. Живьем взять!" Кольцо вокруг было плотным. Но чем больше была опасность, тем хладнокровней становился Александр. Сначала он решил отбиваться, но потом вышел из–за деревьев и просто пошел навстречу окружавшим его. "Чего же делать, если попался", - решил он, сдаваясь. Уже совсем рассвело.
- В зону его. Там допросят и отвезут куда надо, - крикнул кто–то.
* * *
Александр стоял на своем и разыгрывал туповатого красноармейца.
- Заблудился я, когда до ветру шел. А наши уже ушли. Я кричал, кричал, никто не отвечал. Я и потерялся в лесу. Новенький я. Сюда нечаянно попал. А тут стали все кричать. Я ружье бросил - и бежать.
- А кто солдат наших убил? - строго спросил старший.
- Не знаю, не видел. Ваши стреляли. Чо, я один мог всех убить? - спросил он.
- Ножами их зарезали. А других не понятно как убили - крови нет.
Александр похвалил себя, что вовремя выбросил пояс с ножами.
- Может, какие урки тут гуляют? Я их сам боялся. Мне показалось, я кого–то видел, да думал, медведь, - вдохновенно врал Александр и при этом невинными глазами смотрел на старшего. Тот приказал:
- Ладно, пусть посидит до опознания. Накормите его. А там, если что, отправим в его часть.
- Парень молодой, стриженый, - заступился кто–то за Александра. - Откуда ему знать свою часть. Я на его руки посмотрел. Работает он этими руками. Я всегда на руки смотрю. Свой он.
- Ну, так надо этих искать, что наших зарезали, - с досадой сказал старший.
Александра завели в зону и принесли котелок каши с деревянной ложкой. После харчей начальника лагеря гарнизонная каша, конечно, была ему совсем не по вкусу. Но он сделал вид, что проголодался, и съел все. Один из красноармейцев с любопытством разглядывал его.
- Ты из каких мест–то будешь? - спросил он.
- Я‑то? Я смоленский. А чо?
- Да ешь ты не по–нашему. Вроде как не умеешь. Аккуратно так. Смотрю на твои руки - вроде рабочие, а ешь как барин. Я служил в белой армии, призвали они меня насильно. Потом убежал от них. Помню, сидим, едим после боя. Офицер один молоденький, как ты, проголодался, а надо кашу из котелка есть, тоже деревянной ложкой. Вот так, как ты, ел, не зная, как ее в рот положить.
- А у меня тятька железные ложки делал, из алюминия выливал, узкие такие, которые в рот помещаются, - отговорился Александр.
- А чегой–то ты левой кушаешь, правая ранена?
- Не, я еще не воевал. Я сызмальства левша, - продолжал Александр играть роль простого паренька. - Все удивляются. Так я стрелять и не научился. Не способный я. Командиры ругают меня. А чо делать? Я только работать умею. Сапоги шью. Тупой я.
- На, кури, - протянул ему кисет наблюдательный красноармеец.
Александр не курил, поэтому спросил: "Небось крутая махорка? У нас дома слабая". И потянулся правой рукой за кисетом.
- А чего–то у тебя на ладони нарисовано? Чудно, - взяв за руку Александра, стал разглядывать наколку.
- Кузнец наш делал такие наколки. Коней он любил, - равнодушно сказал Александр.
Обшарили весь лес вокруг, но никого не нашли. Один из красноармейцев крикнул: "Смотрите! На дереве мешок с провизией. Да тут все! Сало, хлеб, колбаса! Вот это жратва!"
Другой нашел пояс с ножами: "Здорово! Все бросил и сбежал".
- Может, где на другом дереве сидит? Нет его нигде? - уже без всякого интереса к поиску спросил худой красноармеец, не сводя глаз с сумки с едой.
- Конечно. Его и след простыл, - поддержал его товарищ. - Но здесь целое богатство. Как делить будем? Может, все сами съедим? А, ребята? Понесем начальству - ничего не достанется. А тут хоть раз наедимся. Надоело пшенную кашу жрать.
- Обязаны сдать, - с сожалением ответил старший. - Все равно кто–нибудь из вас проболтается, да и запах от нас за версту будет. Лучше подумайте, ребята побитые лежат, а никого, кроме этого, там не было.
- Ну так их раньше побили и убегли. А этот еще юнец. Он набрел на нас случайно, как раз в заваруху.
- А как же он прошел, а Федька?
- Я этого щенка сам убью! - сказал Федька в ярости.
- Да брось, ты! Ты злишься, что никого не нашел, - сказал пожилой.
- А как же? Друг мой погиб. С гражданской вместе. Так нас каждого можно ножами, мы и пикнуть не успеем, - ответил Федька.
Сдали начальству продукты и злые пришли к ужину. Увидели Александра среди других. Федька зло взглянул на него, но промолчал.
Сели ужинать. Предложили Александру еще каши, а он только чаю попросил. Федька со злостью сказал: "Вот наблюдаю за ним, как он чай пьет. У меня барин так прихлебывал - аккуратненько и медленно. Сдается мне, что он вовсе не солдат, а переодетый белый офицер".
Солдат, что ранее предлагал кашу Александру, поддакнул: "Вот и я смотрел, как он кашу аккуратненько ест деревянной ложкой. Вроде как не умеет. А он говорит, ложки тятька делал железные, узкие".
- Так мне только восемнадцать. Я в гражданскую еще не служил, - сказал Александр. - Батраком я был. Лес рубил.
Пришел старший, прикрикнул на охранников:
- Чего пристали, дуралеи. Не видите - первогодок он. - И Александру:
- Послужи пока у нас. А там найдем, куда тебя отправить, если не отыщется твоя часть. Посмотрим, откуда ты потерялся. А мог бы и погибнуть сегодня…
- Не! Я не согласен, - возразил Федька, - нутром чую, не наш он. Вон какой чистенький.
- Так я у речки вчера постирался, а то уже завшивел, потому и потерялся, - жалобно оправдывался Александр.
- Он ночью ножами нас перережет и уйдет, - не успокаивался Федька.
- Да брось! Урка он, что ли? Где ему с ножами? Хороший, работящий парень. Читать умеешь? - спросил старший Александра. И сам себе ответил: - Ничего, советская власть всех обучит. А те, кто зарезал ребят, они уже далеко. Будьте спокойны. Не дураки. Думаю, их было несколько.
На всякий случай Александра запирали спать в маленькую каморку при охранном отделении.
* * *
В доме начальника лагеря был полный переполох. Прошло уже три дня, но никто не мог прийти в себя. Дочь во всем призналась отцу, обвиняя мать, что та повела ее к бабке, а Александр убежал от расстройства. Она в истерике грозилась, что утопится. Отец был в растерянности. Он подал рапорт, что солдаты сбежали вместе с заключенным, когда того повели на работы. Здесь вроде бы все наладилось. Но дочь, как ножом по сердцу, выла целыми днями, вся опухшая от слез, умоляла отца: "Найди его. Умрет он с голоду в тайге!"
Мать потихоньку ворчала: "Как же умрет. Все припасы унес". Отец посмотрел личное дело. Никаких особых примет, кроме клички - Князь, ну и держится как барин. Да еще знает хитрые приемы, которыми убивает без оружия.
- Так приметы какие у него есть? - крикнул он однажды с досады дочери. - Как искать–то? Ни родинок, ни кривой, ни косой.
- Конечно, не кривой, не косой. Красивый он! - кричала дочь отцу.
- Да надо какие–нибудь родинки или шрамы.
- Нет шрамов у него. Ах, - вспомнила Санька, - у него на правой ладони две лошади на дыбах стоят и щит с перекрещенными мечами. Да и левша он. Глаза карие, красивые. Рот у него такой… мужской, большой.
- Чего ж ты сразу не сказала, дура! Глаза я и сам видел, - выругался отец.
- Так ты не спрашивал о приметах. Ищи, папка. А как найдешь, сюда приведи.
- Да, конечно. Я прошляпил самого адъютанта генерала Дончака. И теперь снова сюда привести. Не выйдет. Теперь он в зоне у меня сапоги шить будет, до конца своих дней!
- Пусть. Я к нему приходить буду. Только найди, папочка, его. И чтобы его нечаянно не убили, - умоляла дочь.
- И я к нему ходить буду, - сказал сын начальника семилетний Володька.
Ночью начальник лагеря устроил разборку со своей женой:
- Что, сучка такая, не смогла за дочерью уследить?!
- Да как уследить? И сын и дочь вроде вместе бегали к нему. Обоим полюбился. Да и ты хорошо относился к нему. Выпить даже однажды предложил…
- Ну, предложил, так он непьющий. Потому как удрать задумал.
- Но не тронул же нас…
- Не тронул. Как раз и тронул, разбойник!
- Ну, это дело молодое. Кабы ты был на его месте, я бы тоже к тебе бегала. А парень хороший, хоть и князь. Руки золотые.
- Ага. Особенно ловок ножами орудовать, одной левой рукой кого угодно прикончит, - проворчал муж. - Ладно. Уже ищут его, привезут в лагерь невредимым, только срок добавят теперь.
- Ну уж как будет. Лишь бы Санька успокоилась. А там, глядишь, ей кто другой полюбится - и замуж выдадим. А этот, смотри какой разбойник, троих убил.
- Не девка Санька теперь, - напомнил отец.
- Да вон она какая красавица. Кто полюбит, так и не девку возьмет. Может, даже Борис. Он же не знает про ее шашни с князьком. И он насчет баб не очень–то умный. И не поймет ничего.
- Спи уж, утро вечера мудрее, - ворчал муж.
* * *
Неделю Александр отсыпался, а днем рассказывал солдатам байки, что слышал от других солдат у костра, пока воевал у генерала. Он так искусно подражал, что солдаты падали со смеху. В один из таких дней в дежурную часть зашел его новый начальник, а следом прежний, Санькин отец. Александр замолчал, поднялся во весь рост и сразу стал надменным и хладнокровным.
- Ну–ка, покажи ладонь, парень, - сказал начальник охраны.
- Фамильный герб. Разрешите представиться: князь Гедеминов. Расстреливайте, - спокойно, с достоинством сказал Александр и подумал: "Не вышел побег у меня, значит не судьба". - И он направился к двери.
Наступило молчание.
- Говорил же я, что здесь нечисто, - сказал торжествующе Федька. - Князь оказался. Так это он наших ребят порешил, белая сволочь. Писать он не умеет, буковки, бедняга, не знает. Уй! - бросился Федька на Александра. - Убью гада!
Александр незаметно выбросил левую руку, и Федька откинулся на стенку. Все застыли в изумлении.
- Во дает князь! Как это он его? Вот бы мне научиться, - услышал Александр, выходя из двери.
- Федька, Федька, ты жив? - нагнулся к Федьке товарищ. Но тот не отвечал.
В зону Александра привезли связанным. Завели в кабинет начальника лагеря. Там уже сидела Санька. Солдаты остались снаружи. Санька бросилась развязывать его. Начальник вышел за дверь. Санька кинулась на шею Александру:
- Миленький мой! Отец все знает, и про ребеночка тоже. Теперь тебя из лагеря не выпустят и срок добавят за побег. Я знаю, ты из–за ребеночка убежал. Ты не переживай. У нас еще, даст Бог, будут. Да если хочешь, я тоже с тобой буду в зоне день и ночь. Отца попрошу, он меня любит!
- Все, хватит! - вошел отец. - Иди домой Санька. Потом поговорим.
Санька ушла. Начальник лагеря сел сам и велел сесть Александру. Начал, не глядя ему в глаза:
- Срок тебе, князь, конечно, добавят и без суда. Мы тут тоже виноваты. Я своей дочери не враг. Мне все рассказали. И мне приятно, что ты хотел, чтобы она родила сына. Но не вышло. А раз ты ее так любишь, тебе здесь неплохо будет. Но за стены лагеря не выйдешь. Проходишь ты по всем сводкам с генералом Дончаком. Он - враг Советской власти. Да еще он, говорят, золото спрятал. Ты, хоть и мальчонкой был, но так получилось. А теперь и я через тебя и дочь влип. Вот уж не думал, что стану тестем князя… Позор.
Он еще долго говорил, а Александр с тоской думал: "О воле надо забыть и надолго. Придется приспособиться к жизни здесь. Прощай, Париж. Увижу ли маменьку живой? Судьбу не обманешь, не перехитришь. Хорошо, Господь одарил способностями да послал в утешенье Саньку - любит она меня. А я ее люблю? Разве она такая - любовь?"
Александр снова начал заниматься по методике, которой обучил его тибетский монах, радуясь тому, что ничего не забыл, мысленно считывая все движения с рисунков, которые у него конфисковали при аресте.
Пришла Санька и некоторое время молча наблюдала за тем, что он делает, и удивлялась. Она принесла гитару и ноты старинных романсов.