Вот и поварня, вот длинные сени, лестница на второй ярус. Каюм опять привёл Даниила к малой двери в тронном зале и скрылся за нею. Вышел тотчас.
- Заходи, кунак, - сказал он и открыл перед Даниилом дверь.
Царь Шиг-Алей сидел у стола. Даниил с поклоном застыл У двери.
- Садись, боярин, к столу, поговорим немного. Адашев сел, посмотрел на царя. Лицо его изменилось, за несколько дней он словно постарел.
- Слушаю тебя, царь Шиг-Алей.
- Мне ведомо, что во время бунта на базаре ты был там и всё видел.
- Да, государь, был и всё видел.
- Скажи, что ты думаешь о случившемся.
- Я много думал об этом, царь Шиг-Алей, но тебе о том неприятно будет услышать.
- Говори. Всё стерплю и тебя взглядом не обожгу.
- Спасибо, государь. - Даниил глубоко вздохнул. - Я прежде всего подумал, что это начало большого бунта. И тебе, государь, не удастся одним словом заставить казанцев отказаться от набегов на Русь. На той неделе пробудилась их жажда идти в поход. И она будет нарастать, пока ты не утолишь её. А ежели не утолишь, они попытаются найти другого царя, который повёл бы их на Русь. Такие вот невесёлые мысли пришли мне на ум, пока я стоял на базаре с мирными нитками и иголками.
Царь долго молчал. Он смотрел куда-то поверх головы Даниила. Его глаза были грустны и, как показалось Даниилу, даже увлажнились. Наконец Шиг-Алей тихо произнёс:
- Я не укоряю тебя за правду, мудрый не по годам Адаш, я говорю тебе спасибо, что предупредил. Я и сам убедился, что алчущую жажду не утолить глотком воды. И мне остаётся одно: отказаться от престола, ибо я не сумею погасить бунт воинов, жаждущих крови. А вести за собой орду в набеги на Русь я не могу. Выходит, что такой царь всё равно не нужен орде. Потому прошу тебя, Адаш: завтра же чуть свет поспеши в Москву и передай слово в слово то, что я тебе сказал самому царю или же его любимцу Алексею Адашеву. Я его тоже люблю.
- Завтра же уеду в Москву и исполню твою волю, государь. Я поделюсь с братом или с самим государем, если удастся, всем тем, что с твоей помощью узнал о Казани. - И Даниил встал.
- Даю тебе волю, Адаш. - Шиг-Алей тоже встал. - Пусть Аллах хранит тебя.
- Бог един, государь. - Адашев поклонился и ушёл.
Утром чуть свет пара московских лошадок, запряжённых в крытый возок, Пономарь на облучке, десять воинов, Каюм и Даниил покинули Казань и спустились через Царские ворота к Волге, на паром, чтобы оттуда отправиться к Москве.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ТАРХ
В палатах на Сивцевом Вражке всё затаилось. И то сказать, стояла полночь, и почему бы не торжествовать тишине. Однако покоя здесь не было. В доме никто не спал. Все разговаривали шёпотом, боялись чем-то стукнуть. А всё потому, что вот уже больше суток мучилась в родах супруга Даниила Глафира. Младенец был таким крупным, что она никак не могла разродиться. Арбатская повитуха, пытавшаяся принять ребёнка, призналась, что не в силах помочь роженице, и незаметно для всех покинула подворье Адашевых. Такого в доме никто не предполагал, и все растерялись, не зная, что делать. Лишь Иван Пономарь не растерялся. Он позвал в поварню Даниила и сказал ему:
- Собирайся, брат. Возьмём возок да сей же миг помчим за лучшей повитухой Москвы.
- Да где ты её возьмёшь?
- Знаю где. Помнишь Саломею, свою сваху? Так вот у неё старшая сестра - повитуха. Ну, о чём задумался? Пошли, быстро.
Даниил опомнился, и они побежали запрягать лошадь.
К полуночи родовые боли немного унялись, и роженица уснула. А ближе к утру Даниил и Иван нашли-таки сестру Саломеи Пелагею и обеих привезли в Сивцев Вражек. И вот уже сёстры вымыли руки, вошли в опочивальню. Помолившись на образ Божьей Матери и напевая псалом Давида, принялись за дело. Они подошли к роженице и разбудили её.
- Вот, милушка, ты и отдохнула, и пора тебе освободиться от сынка, дать ему волю, - проговорила Пелагея.
- Не могу я никак, матушки, - простонала Глафира.
- Как это не могу? Ты всё можешь. А уж ежели послушаешься нас, то всё пойдёт как по маслу. Как скажем, так и делай. Ну-ка, голубушка, покажи свой животик. - Пелагея откинула одеяло и принялась растирать живот, приговаривая: - Всё у тебя славно, всё хорошо, всё у тебя готово, чтобы родить дитя. Вот я молитву заведу, ты и родишь.
Пелагея с силой разминала живот. Саломея помогала ей, и они разбудили младенца, ему захотелось на волю. Роженица застонала. Пелагея велела ей встать на колени. Она и Саломея помогли Глафире.
Роженица закричала. Младенец уже появился наполовину, потянулась пуповина.
- "Тайна Господня - боящиеся его и завет его..." - пела Саломея, поддерживая Глафиру. - "Очи мои навсегда к Господу, ибо он извлекает из сети ноги мои..."
Младенец уже лежал на чистой простыне на руках у Пелагеи. Саломея уложила роженицу на бок, прикрыла её наготу. И та заплакала. Это были слёзы боли и радости, они обильно текли по лицу. В опочивальню заглянули мать Даниила и мать Глафиры. За их спинами стояли Даниил и Фёдор. Саломея и Пелагея запеленали младенца, и Пелагея поднесла его к Ульяне и Марии.
- Внука вам принесла голубушка ваша.
Женщины тоже прослезились от радости. Мужчины обнялись. Даниил подумал про себя: "Вот и появился Тарх, не зря носил имя..."
- Пойте ему новую песню, пойте ему стройно и с восклицанием. И все дела его верны, - с распевом произнесла Пелагея и передала Ульяне и Марии внука.
В опочивальню вошёл Фёдор и тоже вознёс молитвы за внука. Он спел хвалебную песнь Давида "В день предсубботний, когда населена земля". Даниил помогал ему:
- "Господь царствует. Он облечён величием; облечён Господь могуществом, потому Вселенная тверда и не подвигнется".
Но каким жестоким бывает рок! Ещё полчаса назад Даниил не ведал о своём будущем и о будущем сына ничего. Однако в этот час радости к нему пришло прозрение. Он увидел всё, что уготовано ему и сыну. Он не прозрел только тот день, когда десница судьбы оборвёт их бренную жизнь. Прозрение было страшным. Но Даниил не дрогнул сердцем. Он верил в то, что оставшиеся годы жизни - всего двенадцать лет - он проживёт так, как заповедал ему Господь Бог. Помня, что он обречён быть воином, он принял своё прозрение, как принимают предстоящую сечу с врагом, - мужественно и стойко.
В Москве Даниил появился всего три дня назад. Позади был долгий путь. Его небольшой отряд, он, Иван Пономарь и десять воинов во главе с Каюмом шли медленно, останавливаясь в больших селениях и городах, втроём ходили продавать товар на прокорм себе и воинам. Даниилу и Ивану вдвоём, может быть, и не удалось бы добраться до Москвы, потому как они трижды нарывались на разбойные ватажки в Черемисской земле, кои выходили на большую дорогу грабить торговых людей. И вот уже всё позади. Правда, за три минувших дня в Москве Даниилу и Ивану выспаться как следует не пришлось. Нынче наступил у них день отдыха. Глаша уже кормила грудью малыша, и он показал-таки характер трудолюбца. Завтра Даниилу предстояло идти на службу, появиться в Разрядном приказе и, может быть, отчитаться перед думным боярином Дмитрием Романовым-Юрьевым. Но прежде ему обо всём хотелось поговорить с братом Алексеем и с отцом. Они, надеялся он, подскажут, как вести себя, рассказывая о казанском хождении. Он был уверен, что они посоветуют ему умолчать о нём - ради личной безопасности. Что уж говорить, он много взял на себя лишнего. Ну хотя бы эти встречи с Шиг-Алеем. Ведь никто не давал ему на то воли. Однако брат сопровождал царя на моление в Троице-Сергиеву лавру, а отец целые дни пропадал на службе в Поместном приказе, домой приходил поздно. А тут тяжёлые роды Глафиры. Обо всём забыл Даниил и только теперь мог вздохнуть посвободнее.
Наутро, как и полагалось, чуть свет, Даниил с Иваном отправились в приказ. Погода была чудесная: тепло, тихо, солнечно. Москва уже почти поднялась из пепла, стала краше, чем прежде, выше ростом. Появилось много каменных хором. Башню в Китай-городе восстановили, стены вознесли. Иван шёл и мечтал:
- Вот как возьмут меня на службу, так я зашлю сватов к своей Дашутке. Саломея уговорит родительницу, она это умеет.
В Разрядном приказе Даниила встретили почтительно. Подьячие кланялись ему. Фадей открыл перед ним двери, когда он шёл к думному боярину. И сам боярин встал, когда Даниил вошёл в его покой, руку протянул.
- Здоров будь, сын Фёдоров.
- Тебе, батюшка-боярин, долгих лет жизни и здоровья, - ответил Даниил.
Он ломал голову, гадал, с чего это так почтительно его встречают. Позже он понял: это благодаря тому, что его отец и брат, при дворе служа, всё выше поднимались в гору.
- Вот вернулись мы с Иваном Пономарём из Казанского царства, готовы во всём исповедаться.
- Всё ли исполнили там?
- Всяко можно сказать, батюшка-боярин. В одном преуспели больше, в другом - меньше. Не мне судить, но главное сделали. Ведомы нам теперь все сильные и слабые стороны Казанской крепости.
- Чего и добивались, - заметил боярин.
- Но есть, батюшка, дело, которое до царя надо бы довести.
- А до меня ты его не доведёшь?
- Тот человек, который поручение дал, велел только к царю идти. Я уж и сам пытался его убедить, а он говорит: "Нет. Иди к царю, Адашев, и баста".
- Тогда иди. Лишь тебя там и не хватает, - как бы съязвил боярин. - Однако в Москве батюшки-царя нет - вот и весь сказ.
Даниил задумался. Нарушить слово, данное Шиг-Алею, он не мог. Да и чревато это было, потому как и в опалу можно угодить от царя, ибо Шиг-Алей не за горами. Скакать в Троице-Сергиеву лавру у Даниила не было воли. Да и о Иване Пономаре теперь было неудобно говорить. А надо: Иван ждёт и надеется, что судьба его определится. Зная думного боярина как честного и справедливого человека, Даниил отважился нарушить данное Шиг-Алею слово, при этом, как ему показалось, вовсе не в ущерб, а на пользу Шиг-Алею. Помнил Даниил, что Романов-Юрьев хорошо относился к царевичу. И сам он, Даниил, волей боярина был послан к Шиг-Алею. Поставил Даниил боярина на место своего брата, которому Шиг-Алей доверил бы свою тайну, и сказал:
- Я, боярин-батюшка, пекусь не о своём личном благе, а о достоинстве русского человека. Да вижу, что оно будет сохранено. Потому передам тебе слово в слово то, о чём мы говорили с казанским царём с глазу на глаз в последний вечер перед моим столь ранним отъездом из Казанского царства.
- Так уж с глазу на глаз?
- Как перед Господом Богом говорю. - И Даниил перекрестился.
- Не дрогни! - предупредил боярин.
- Не дрогну, полагаясь на твою честь и достоинство, боярин-батюшка.
Память у Даниила была отменная, и он пересказал весь ход встречи с Шиг-Алеем, не убавив и не прибавив ни слова. А когда закончил, и боярин и Даниил долго молчали. Первым нарушил молчание боярин Дмитрий:
- Спасибо тебе, сын Адашев, что доверился мне. Я ведь не меньше других пекусь о благе Руси и потому, отложив все дела, лечу в лавру. Ноне же должен знать царь всё, что намерен делать Шиг-Алей. Но ты сам видел те силы, кои мешают ему царствовать?
- Видел, боярин-батюшка. Да вот и знаки остались. - Даниил встал, ловко сбросил полукафтан и задрал по шею рубаху, показал грудь и спину, исполосованные плетью. Спасибо Ване Пономарю: спас твоего служилого человека от погибели.
- О Боже! - воскликнул боярин. - Кто же тебя так?
- Это арский мурза Тюрбачи постарался, один из тех, кто жаждет порушить мир с Русью.
- Повесить его мало!
- Он получил своё от князя Шемордана больше, чем я.
- Поведай, сынок, как всё случилось.
- Долго рассказывать, да уж ладно.
И Даниил поведал свою печальную историю, как был схвачен в Арске и бит плетью и как провёл два дня и две ночи в яме смертника.
- Я об этом просвещу царя-батюшку. А князю Шемордану и твоему Ване спасибо за спасение твоей души.
И настал миг, когда Даниил мог замолвить слово за Ивана Пономаря.
- Ноя ведь ещё не всё рассказал про моего помощника. Он не просто меня спас, он ходил к царю Шиг-Алею и там сказал своё слово. И потому, батюшка-боярин, в твоей теперь власти наградить Пономаря. Жениться он задумал, так ему, сироте, чин стряпчего не помешал бы и жалованье тоже. Порадей, боярин-батюшка.
- Ну Адаш! Вечно ты не в свою пользу гнёшь. О себе почему не радеешь?
- Я доволен тем, что имею.
- Ну коль так, будет твоему побратиму чин стряпчего. Он же и в грамоте силён.
- Спасибо, боярин-батюшка. - Даниил встал и поклонился. - А службу мы готовы начать хоть завтра.
- Не спеши. Отдохни, а как вернусь из лавры, так и будет тебе дело. По чести, сын Адашев. Ну иди. Вижу, невтерпёж к сыночку убежать. Слышал я, что ты отныне тоже для кого-то батюшка.
- Господь наградил. - Даниил снова поклонился и вышел из Разрядного приказа.
Близ колокольни Иван Великий Даниила ждал Пономарь. Он догадался по походке, по лиду, что Адашев доволен встречей с думным боярином.
- Ну что ж, Ивашка Пономарь, лети к свахе. Пока она засватает Дашуню, ты уже будешь стряпчим.
Иван подхватил Даниила за пояс и закружил его словно пушинку.
- Да как же мне сваху не слать, благодетель ты мой!
- Ладно, ладно, давай без лести! И пошли на Вражек, сына хочу видеть!
Глава Разрядного приказа съездил в Троице-Сергиеву лавру, пробыл там день и вернулся в Кремль. Даниил знал о его появлении в приказе, ждал вызова, но напрасно. Ещё через четыре дня царь Иван закончил поездку на богомолье по святым местам и тоже пожаловал в Кремль. Даниил и об этом узнал из первых рук - от брата Алексея. Едва поклонившись родным, обняв Анастасию, Алексей увлёк Даниила в светёлку и там, уединившись, поведал ему обо всём, что случилось в Троице-Сергиевой лавре по приезде туда думного боярина Дмитрия.
- Не понимаю с чего, но царь вошёл в такой раж, когда ему всё изложил боярин Дмитрий, что мы с ним едва успокоили государя. Он кричал: "Пусть голову снимут этому упрямому ослу, что не внял моему слову! Я и пальцем не шевельну больше, дабы помочь ему! Как прогонят с трона, так и в Москву не пущу!"
- Да в чём же виноват Шиг-Алей, Алёша?
- А в том якобы, что милосерден был к врагам своим. "Я бы арских всех порубил! - кричал наш государь. - И на торге устроил бы побоище! Под носом бунтовщики, а он плёточками их пощекотал!"
- Ты сам-то как думаешь, Алёша?
- Я думал прежде всего о тебе, братец, как твои шаги оценит государь. Ведь ты через край своих полномочий переступил. Я-то тебя понял. По моему мнению, ты молодцом поступил. Однако же и с царём моё мнение не разошлось. Поостыв, он сказал главе Разрядного приказа: "Сей Адаш из молодых да ранний. Ты его к воеводству определяй. Тысяцким видеть его хочу".
- Эко размахнулся от щедрости, - вздохнул Даниил, испугавшись такой чести. - Да мне и в стряпчих хорошо.
Алексей весело засмеялся, хлопнул брата по плечу.
- А ты не пугайся этакой чести, Данилушка. Сия ноша тебе посильна. И помни: как Шиг-Алея выпроводят из Казани живым, так тебе будет дел по горло.
- Спасибо, утешил, братец. А я в Москве хочу служить в стряпчих. С сынком мне трудно будет расстаться.
- И я бы на твоём месте к тому стремился. Да планида твоя такова. Дух воеводский в тебе над всем властвует. Вот так-то. Да, чуть не забыл: боярин Дмитрий и о твоём побратиме замолвил слово. И царь милость проявил. Отныне он стряпчий и с жалованьем.
- Вот славно! - обрадовался Даниил. - Разумный парень Ивашка. Ему волю дай, и он горы свернёт. Сегодня же порадую его. Теперь идём к трапезе. Поди, заждались нас... - И братья покинули светёлку.
Прошло чуть больше трёх месяцев, и пророчества Даниила сбылись. Царь Шиг-Алей вынужден был снова бежать из Казани от захмелевших от жажды разбоя казанских ордынцев. Но бежать Шиг-Алею было больше некуда, как только в Москву, и он вновь явился на поклон к царю Ивану Четвёртому. Государь, вразумлённый духовным отцом священником Сильвестром и словом воеводы и князя Михаила Воротынского, сменил гнев на милость и разрешил Шиг-Алею поселиться в новом Казанском подворье, выстроенном в Китай-городе.
- Ты, государь-батюшка, правильно поступаешь, давая приют Шиг-Алею, - говорил Михаил Воротынский. - Сие действо нам руки развяжет, и мы теперь будем воевать не против дружественного нам царя, а против враждебной Руси Казанской орды.
- Вот напросились сами, чтобы я развязал вам руки. Развязываю. Даю вам волю обложить орду. Потому начинайте. А спрос будет с вас велик и жесток, - закончил царь, сверкая молодым огненным взором.
Алексей Адашев потом поделился впечатлениями об "огненных взорах" Ивана Грозного, кои довелось ему созерцать в благодатные годы жизни Русского государства и самого его деспота.
После этой беседы царя с приближёнными в жизни Даниила Адашева наступила череда перемен. Он ещё полюбовался некоторое время на сына Тарха. Тот в заботливых руках бабушек и матушки Глафиры подрастал быстро. Имя своё оправдывал, был беспокойный, взволнованный. Покой приходил к нему только во время сна, а так не было с ним сладу. Подай ему пламенеющий уголь на глиняной плошке, он и им играть будет. Во всём бесстрашный и непоседливый, с улыбкой на лице, с большими карими глазами, Тарх задавал хлопот всем. Даниил, поди, и любил сына за то, что у него такая кипучая натура. Думал с умилением Даниил, что Тарх и повзрослев останется таким же кипучим. Супруге он говорил:
- Сынок у нас, Глаша, загляденье. Не иначе как воеводой будет.
- Мне и одного воеводы вдосталь. Вот приснился мне сон, будто ты опять в поход собрался.
Даниил видел, что Глафира любит его всем сердцем. И её чувства передавались ему, хотя и малыми дозами. После рождения Тарха Даниил обрёл чувство благодарности к Глаше за то, что принесла сына. Когда она нянчила Тарха, он проникался к ней нежностью за то, что она души не чаяла в сыне. Потом Даниил увидел, что Глаша красива, к тому же после родов её красота расцвела, набрала силу. И однажды, когда они лежали в постели, он сказал ей первые слова, в которых обозначились его чувства:
- Ты мне люба, Глаша. Я даже не заметил, как ты вошла в моё сердце...
Глафира, однако, пошутила:
- Как матушка говорила мне: стерпится - слюбится. - И добавила: - И ты мне люб, батюшка Тарха.
Даниил в эти минуты подумал о Катюше, но как-то отрешённо и смиренно: "Так Богу было угодно, чтобы мы потеряли друг друга". И удивился, вспомнив, как Катя, хотя и любила его, но всё время жила с мыслью о том, что им не быть семеюшками. "Экие странности в жизни случаются", - решил он и потянулся к Глаше, которая была рядом и имя которой было "Богом данная жена". Молодое человеческое естество давало себя знать, и им обоим, кроме ласковых слов, нужна была ещё и телесная близость, в которой Даниил и Глаша умели сгорать, забывая обо всём на свете.