- Сейчас мы придём к большому думному боярину и ты поведаешь ему то, что я услышал от тебя.
- Так и будет, батюшка-воевода.
До Кремля от торга чуть больше ста сажен пути. В воротах - стражи с бердышами. Они склонили головы перед Адашевым. Степан мотает на ус: "Голова воевода, с таким не пропадёшь". В Разрядном приказе подьячий с поклоном распахнул двери перед Даниилом, а он Степана впереди себя пустил. И вот они оказались перед главой Разрядного приказа Дмитрием Романовым-Юрьевым. Они поклонились боярину, он усадил их на лавку.
- Слушаю тебя, сын Адашев. Знаю, напрасно не придёшь.
- Батюшка-боярин, вот его послушай, Степана Лыкова. Он из Васильсурска, ратник, Казань воевал. Он очевидец безмерных вольностей луговых черемисов и горных людей.
- Говори, Степан Лыков, - побудил его боярин.
- Охотник я, и стало мне ведомо, что за Васильсурском убито много государевых людей, - начал рассказ Степан.
Боярин Дмитрий слушал и мрачнел. В Москве, в царском дворце, всё ещё наслаждались сладким вкусом победы. Но вот жизнь вносила в напиток славы и горечь, предупреждение о новых потрясениях, и боярин Дмитрий понимал, что ежели эти потрясения грянут, то они будут продолжаться не один десяток лет. Волнения в том безбрежном Поволжском крае могут охватить все народы, и тогда Русское государство не в состоянии будет управлять этим краем. Взвесив приближающуюся угрозу, боярин, однако, молчал, потому как у него не было ответа, который удовлетворил бы Степана из Васильсурска. И всё-таки Романов-Юрьев нарушил затянувшееся молчание.
- Задали вы мне головоломку, - сказал он, больше обращаясь к Адашеву. - К царю нужно идти, а он, видишь ли, в болестях мается.
- Без царёва слова тут не обойдёшься, - отозвался Даниил.
- Потому скажу так: вы идите домой. Степана ты к себе возьми, и сидите в палатах не отлучаясь. Понадобитесь сегодня-завтра - чтобы были дома.
- Так и будет, батюшка-воевода. Посидим дома, вспомним, как Казань воевали.
- Это годится. К слову, тебя, Даниил Адашев, ждёт милость царская за то, как воевал Казань. Ну да это позже, а пока знай: в чинах пойдёшь в гору.
- Спасибо, батюшка-воевода, за доброе слово. Воевал же не за страх, а за совесть.
- То ведомо нам. Теперь же идите. А я во дворец пойду, нелёгкую ношу понесу. Сами знаете, каково вестнику чёрных вестей.
Даниил хотел сразу идти на Сивцев Вражек, но время было лишь полуденное, и он решил навестить Ивана Пономаря, который тоже отдыхал от Казанского похода. И Адашев тут же решил испытать Степана.
- Вот ты, волжанин, говоришь, что там и сям видел меня, а узнал бы ты тех троих, которые всегда были со мной рядом?
- Ой, воевода, старого воробья на мякине не проведёшь. Не было при тебе никого троих. И я не забыл, когда крепь близ Даировой башни поползла, то её держал один твой подручный и называл ты его Ваней, покрикивая: "Ваня, потерпи, потерпи, родимый, сейчас мы ещё стоечку подладим!" Было же такое?
- Было, Степан, прости. Да ведь чудно то, что я твоего лица никогда не видел толком.
- Сказал же я тебе, воевода, что я охотник, и дичь моего лика не видит и меня не чует.
- Сие в похвалу тебе.
- А образом твой Иван на черемиса смахивает.
- Верно. Вот мы и пришли к дому того "черемиса".
- Ой, воевода, так уж ты иди один, а мне как-то...
- Без оговорок, волжанин. Он будет рад тебе больше, чем я.
По случаю выпавшего снега Никитская была чиста и опрятна. А в доме Головлевых гостей ждали уют и покой. Двухлетний Данилка босиком бегал по домотканым половикам. Иван сидел в прихожей, вырезал из липы ножом игрушку для сына. Увидев вошедших, тут же всё отложил, поднялся навстречу.
- Не ждал, поди, нежданных гостей, - заметил Даниил.
- Ей-ей не ждал. Да рад, ой как рад! Даша, посажёный отец пришёл!
Появились Даша и её мать Серафима. Поклонились гостям, а гости им.
- Ты знаешь, кто это? - спросил Даниил Ивана, показывая на Степана.
Иван присмотрелся к Степану, улыбнулся.
- Вспомнил по глазам, раза два мелькнули. Они же у него озорные. Мы с тобой в подкоп шли, а он нас вёл и ещё смеялся надо мной: "С твоим-то ростом только на пузе ползти".
- Было такое, - признался Степан и сокрушился: - А дожди-то заливали, и крепь ползла, рушилась. До того, как вам прийти, мы со товарищи трижды её исправляли. И тут она в четвёртый раз пошла. Спасибо тебе, Иван, выручил нас и спас от завала.
- Чего былое ворошить. Давайте-ка к столу. Матушка с Дашей ноне пироги пекли, кулебяки, да и медовуха есть.
Дружно жили Головлевы с Пономарём. Хорошая семья получилась, рассуждал с собой, сидя за столом, Даниил. Жалованье у Ивана по Разрядному приказу шло, и хватало его на семью, не бедствовали. Просидели за столом до сумерек, потому как было что вспомнить. Только к вечеру Даниил и Степан ушли на Сивцев Вражек. По пути Степан дважды Пытался покинуть Даниила, говоря, что поживёт на постоялом дворе. Даниил, однако, настоял на своём.
- Я тебе, Степан, жизнью обязан, как же мне тебя упустить! Дом у нас большой, всем места хватит. К тому же батюшка мой больше года под Казанью и в Казани провёл, крепость Свияжскую возводил. Выходит, все мы в одном котле варились.
И всё было хорошо. За столом посидели. Чествовали Степана, удивлялись, как это он один удержал рушившуюся крепь, пока Иван не подоспел, когда уже возвращались из подкопа. И выходило, что, будь близ Даниила простые смертные, а не богатыри Иван и Степан, завалило бы всех в подкопе у Даировой башни, в готовой могиле. Когда рассказали всё о случившемся в подкопе, Фёдор Григорьевич пожал Степану руку.
- Спасибо тебе, волжанин, за бережение моего сына.
А чуть позже, когда проводили гостя в покой ко сну, Фёдор Григорьевич учинил Даниилу головомойку. Ещё и Ульяна с Глафирой не ушли, как отец сказал:
- Зачем ты ноне отвёл Степана в приказ? Ведал бы, что после этого было, так не кликал бы на свою голову беды.
- Но что там могло быть, батюшка? Ведь Степан принёс вести, кои страшны по сути.
- Вот-вот, ты весь в этом: судишь о том, что случится через десять лет вперёд. Но мы побили казанцев и будем жить в мире.
- Твоими устами да мёд бы пить, батюшка. А я боюсь, что ежели упустим время, то выйдет, что за Казань бились напрасно.
- Ой, Данила, не приведи господи, ежели тебя услышат царёвы послухи - не сносить тебе головы. Да что говорить, ты и так уже накликал беду на свою шею.
- О чем ты говоришь, батюшка? Сказано мне, что меня ждёт царская милость за радение во славу державы под Казанью.
- Сказано. Слышал и я о том. А что вытекло из этого? Днями пойдёшь ты черемисов да мордву к правде приводить.
- Того не может быть. Мне обещали до весны к делу не звать.
- Кто обещал, с того и взыщи. С царя же батюшки не взыщешь. А сие им сказано: "Черемисов да мордву к правде приводить Даниилу Адашеву". Да, тебе дадут полк, и ты получишь возвышение. Но зачем тебе это? Нашлись бы и другие, если бы не лез своей головой.
Тут вмешалась в острый разговор Глафира:
- Батюшка, родимый, так ведь Данилушка твоя кровинка и вовсе норовом походит на тебя, такой же радетель за державу.
Фёдор Григорьевич посмотрел на невестку с удивлением. И на жену глянул. Понял, хоть Ульяна и промолчала, но мыслит вкупе с Глафирой. "Господи, чего уж скрывать: правы они, правы. Да разве ж мы виноваты в том, что больше, чем другие, радеем за державу?" Он успокоился, досада на сына остыла. Невестке же сказал:
- Ну, коль увидела в нас радетелей державы, тому и быть. Провожай своего семеюшку на неделю в поход. А теперь идите спать. У нас тут мужской разговор...
Ульяна и Глафира поклонились и вышли из трапезной. Фёдор Григорьевич встал из-за стола, начал ходить по покою. Спросил сына:
- Ты ничего не заметил в нашем доме?
- Да нет, батюшка.
- Братец твой старший ночами в Кремле пропадает.
- С чего это он? Ранее хоть и поздно, но всегда домой приходил.
- То-то и оно, что ранее. А теперь какую неделю дома избегает, ссылаясь на службу. Ноне увидел, спросил: "Когда придёшь домой?" - так он только усмехнулся: дескать, не ведаю, батюшка.
- Может, дела его держат?
- Да держат, но не сутками. Меня не обманешь. Дурь ему в голову втемяшилась, кою кнутом должно выгонять. Подумать даже страшно, до какого беспамятства опустился человек!
- И всё-таки просвети, батюшка. Может, и помогу чем. - Даниил никогда не видел отца таким расстроенным и беспомощным. - И вижу по тебе, что какая-то беда нависла над нами. Так поделись и вместе одолеем.
- Господи, уж лучше бы его отправили черемисов гонять по лесам и болотам, чем тут ему над пропастью стоять на одной ноге.
Даниил задумался. Он вспомнил двухлетней давности предупреждение главы Разрядного приказа. Сводилось оно к тому, чтобы кто-то не вольничал особо глазами. Ясно было, что предупреждение относилось не к нему и уж тем более не к отцу. "Конечно же, дядя царицы Анастасии имел в виду братца Алексея, писаного красавца, которому запала в душу и, скорее всего, в сердце несравненная царица Анастасия. Надо думать, что Алёша не дурак и не ходил грудь нараспашку, а прятал своё чувство под семью замками. Однако же случаются в жизни каждого человека минуты расслабленности, он забывает о всякой осторожности. И не надо соседу быть с большой прозорливостью, чтобы разгадать, чем мается придворный в присутствии такой красивой женщины, как Анастасия. Вот и весь сказ", - подвёл черту под размышлениями Даниил.
- Я с тобой в согласии, батюшка, - сказал он отцу. - И впрямь бы Алёше куда-нибудь в места отдалённые податься. Хоть бы догадались в приказе послом куда-либо его отправить.
- Всё ты понял, досужий, а о себе не печёшься.
- Так верно Глаша молвила, что мы с тобой одного нрава. - Даниил подошёл к отцу. - И прости меня за то, что рьяно служу державе.
- Так ведь опять покинешь нас. - Фёдор Григорьевич сел на скамью близ тёплой печи.
- Покину. А мне дома-то ой как хорошо, батюшка. - Даниил сел рядом с отцом. - И дети ласковые, и семеюшка добрая, душевная. Чего бы рваться из дому?
- О-хо-хо, сынок, - вздохнул отец. - Я всю жизнь маюсь тем же. И ничего не поделаешь: совестливый человек всюду такой.
Утром Фёдор Григорьевич, как всегда, чуть свет ушёл на службу, но вскоре вернулся вскачь на коне суетливый и чем-то обеспокоенный. Даниил первым встретил его во дворе.
- Что случилось, батюшка? - спросил он.
- Вели запрягать лошадей в тарантас да сам собирайся в путь.
Даниил побежал в конюшню. Отец поспешил домой. Все на подворье Адашевых пришло в движение, слуги забегали. Прошло совсем немного времени, и возница выкатил к крыльцу палат крытый тарантас, запряжённый парой лошадей, появились отец и сын, одетые в тёплые кафтаны, уселись в тарантас и укатили. Лишь женщины, разводя руками, стояли у крыльца и гадали, что же всё-таки случилось и куда умчались Фёдор и Даниил.
И они помчались за Кунцево, в деревню Мамоново, за неким прорицателем Доможилом. В пути Фёдор Григорьевич рассказал сыну, что случилось в Кремле за те короткие часы, какие провёл он там, явившись на службу:
- Царь проснулся не в духе, накричал на постельничих, в дворецкого сапогом запустил. Царица пришла - и ей досталось. И никто не знает, как успокоить царя, что ему надо. Мы стоим перед опочивальней в страхе, ждём грозы на наши головы. Вдруг выбегает Илья Мансуров и кричит: "Адашев! Адашев! Где ты?" А я перед ним. Он же меня не зрит. "Вот я!" - кричу ему. "Иди к батюшке!" - и в спину меня подталкивает. Вошёл, дрожу, но виду не показываю. Говорю спокойно: "Доброе утро, царь-батюшка. Как спалось? Поди, сон приснился неуместный?" - "А ты откуда знаешь?" - спрашивает он. "Так Господь Бог надоумил".- "Верно, сон. Да ведь в руку, окаянный. Вещий! Вещий сон-то приснился!" - кричит царь. "Ты поведай его мне, государь. Мы и поделим напасти". - "Нет, боярин, нет! Ни с кем делиться не хочу, даже бедой. Вези-ка ко мне прорицателя Доможила из деревни Мамоново, что за Кунцевом. С ним и поделюсь! Да чтобы ноне же был! Ноне! До вечерней трапезы!" - кричит царь-батюшка. Вот и мчим мы с тобой за прорицателем в Мамоново. Знаю я Доможила многие годы. Божий человек. Не согрешит и перед царём правду скажет. - Фёдор Григорьевич усмехнулся. - И нам откроет, что с царём. За золотой он все царёвы сны растолкует.
Нашли Адашевы Доможила в его избушке на краю деревни. Избушка стояла на трёх ногах, а четвёртой не было и в помине: в овраг сбежала. И как она не завалилась до сей поры, уму непостижимо. Доможил был чуть выше валенка, кудлат, с белой бородой по пояс и с большими голубыми глазами. Как вошли в избушку Адашевы, так Доможил и сказал с усмешкой:
- Так и знал, что вдвоём прикатите, Федяша да Данилка.
- И ведаешь, поди, зачем приехали? - спросил Фёдор Григорьевич.
- Как не ведать? Царь погнал вас по мою душу. Вот, ему зелье готовлю.
Над горящими в очаге дровами висел горшок. В нём что-то булькало, скворчало, некий пряный запах гулял по избе.
- Тогда собирайся в путь. Велено тебе сегодня быть во дворце.
- Так вы поезжайте и скажите царю, что буду.
- Как это будешь? На тройке примчишь, что ли? - спросил старший Адашев. - Нам велено тебя привезти.
- Да не нужен я во дворце, не нужен! - грозно закричал Доможил. - Вот слушайте: царю приснилось, будто он купался в ледяной воде, в иорданской проруби, и будто на него напал сом пучеглазый. Что и говорить, сон вещий. И ничего иного я ему не скажу, кроме как болеть ему отныне весь год горячкой и лихоманкой, а потом оклемается. Вот и весь сказ. Так и донесите ему. А ежели я приеду да поведаю о том, он меня собаками затравит, как случилось с моим крестником Иванушкой Шуйским десять лет назад.
- Было сие, - согласился Фёдор Григорьевич. - Только и мы себе не ищем такой судьбы. Ежели мы не привезём тебя к царю, он нас тоже собаками затравит.
- А ну-ка, сварливый старик, собирайся в путь, - строго сказал Даниил. Он снял с сучка, торчавшего из бревна в стене, свитку из веретья, подал Доможилу. - Одевайся!
- Ни за что! - крикнул Доможил.
- Данилушка, отнеси его в тарантас, - сказал Фёдор Григорьевич.
- Да уж иного и не остаётся!
Даниил сгрёб Доможила в охапку, понёс из избы. Но в тёмных сенях тот словно уж выскользнул из рук Даниила и пропал.
- Ну погоди, злыдень! Вот уж я тебя! - выругался Даниил и принялся искать Доможила.
Вышедший из избушки следом Фёдор Григорьевич спросил:
- Что случилось?
- Так убежал Доможил. Выскочил из рук. И темь тут такая...
- Только этого нам не хватало, - рассердился старший Адашев. - Держать надо было крепче.
Они вышли из тёмных сеней и увидели, что возле избушки нет ни коней, ни тарантаса, ни возницы. Даниил выбежал на дорогу и заметил в конце деревни удаляющийся тарантас. Он вернулся к отцу.
- Обокрали нас, батюшка, - сказал он с усмешкой.
- Экий тать! И как это он умудрился смутить Никанора!
И Адашевым ничего не оставалось делать, как нанять в деревне мужика с лошадью и возком. С тем они и отправились на поиски Доможила и своих лошадей с возницей.
В тот же день, как позже узнал Фёдор Григорьевич, Доможил приехал в Кремль и отпустил Никанора, наказав ему встретить своих господ. Он бесстрашно прошёл мимо всех стражей, называя своё имя, и появился в опочивальне государя.
- Ты меня искал, вот я и явился. Зачем маешься и впал во страх? Сон твой вещий, из тех, что на роду написаны. И несёт он тебе болести телесные и душевные. Хочешь одолеть их, крепись, будь милосерден. Трижды в день читай псалом Давида. Блажен, кто помышляет о нищем! В день бедствия избавит его Господь. Теперь же подай мне коня и повозку, и я уеду домой.
- Как смеешь, раб, повелевать мной! Читай весь псалом. - Царь начал читать сам: "Господь сохранит его и сбережёт ему жизнь, блажен будет он на земле".
- "Господь укрепит его на одре болезни его", - пропел Доможил.
- "Я сказал: Господи! Помилуй меня и исцели душу мою, ибо согрешил я пред тобою", - прочитал царь Иван Васильевич.
- "Враги мои говорят обо мне злое: "Когда он умрёт, и погибнет имя его", - возносил Доможил.
- "Все ненавидящие меня шепчут между собою против меня, замышляют на меня зло", - вторил Иван Васильевич и повёл псалом далее: - "Даже человек мирный со мною, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на меня пяту".
И дальше, строка за строкой, они пели вместе, встав друг против друга:
- "Ты же, Господь, помилуй меня, и возставь меня, и я воздам им".
- "Из того узнаю, что ты благоволишь ко мне, если враг мой не восторжествует надо мною. А меня сохранишь в целости моей и поставишь пред лицом твоим навеки".
- "Благословен Господь Бог от века и до века, аминь!"
Тут царь положил на плечо Доможила руку и сказал:
- А ты мне любезен. Откуда ты взялся?
- Был у меня твой посыльный Адаш с сыном, так они в пути.
- Ну Бог с ними. А тебя я не отпускаю домой. Будешь жить при дворце, и мы вместе пропоем все псалмы Давида...
- Сто пятьдесят, - ответил Доможил.
- "Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к тебе", - прочитал царь Иван Васильевич первые строки другого псалма.
А Доможил теребил бороду. Он задумался, сел на атласный диванчик и грустно уставился в пол. Царь сел рядом с ним. Доможил заговорил:
- Я могу остаться у тебя, государь, ежели ты просишь. И, пока ты пьёшь сладкий сок победы над Казанью, будешь меня терпеть. Но скоро тебе придётся пить и горечь, потому как нет у тебя полной победы над тем царством. И проку от меня тебе не будет, не хочу я пить с тобою горечь. Свою я выпил.
- Какую горечь ты выпил, ведун, в лесу возрастая?
- Жил я среди людей, любезных мне.
Доможил посмотрел на царя, и в глубине его голубых глаз засветился огонь ледяной ненависти. Он готов был уже излить эту ненависть, однако не успел.
- Ия тебе буду любезен.
- Никогда того не случится. Ты устанешь от той правды, какую услышишь от меня, и наконец зашьёшь в медвежью шкуру и отдашь псарю Федяшке Басманову, чтобы затравил меня, как ты затравил собаками моего благодетеля князя Ивана Шуйского.
Царя Ивана Васильевича опалило гневом. Он закричал:
- Вон сей же миг из Кремля! Эй, рынды! - Тут же вбежали стражи. - Гоните его батогами из Москвы!
Воины схватили Доможила и унесли из опочивальни.
Знал бы государь в этот миг, чем обернётся для него вспышка гнева, сменил бы его на милость. Но то, что случилось, уже невозможно было исправить. Царь ещё топал ногами, но под сердце ему ударило словно шилом, тело забила лихоманка, ноги стали слабеть, подламываться, он осел на пол, сжался в комок и, продолжая трястись, начал всхлипывать. Он увидел бегающего в загородке князя Ивана Шуйского, зашитого в медвежью шкуру, и собак, рвущих его. И как тогда, в Коломенском, ему стало жалко князя, и он готов был крикнуть: "Остановите! Остановите собак!" Но гордыня не позволила проявить жалость, и теперь она не позволила пожалеть прорицателя Доможила. Царь закричал: