Даниил и Иван вернулись к главному крыльцу и увидели, что русские воины ломают двери. Им это вскоре удалось, и они проникли в дом. Даниил поспешил за ними и каково же было его удивление от того, что он увидел. В большом зале сидело на полу с грудными младенцами на руках не менее двухсот женщин. Они со страхом глядели на русских воинов и, как заметил Даниил, посматривали на лестницу, ведущую на второй ярус. Он тихо сказал Ивану:
- Здесь что-то не так. Женщины уверены, что мы их не тронем, но сами что-то скрывают.
И вдруг в середине зала поднялась женщина с ребёнком на руках. Лицо её было скрыто чадрой. Шагая через ноги и плечи сидящих женщин, она двинулась к Даниилу и Ивану. Её пытались остановить, хватали за подол, она отбивалась одной рукой, но шла и шла. И Даниил шагнул ей навстречу, протянул руку и вывел из толпы сидящих женщин; она неслышно сказала ему:
- Я русская полонянка, а за моей спиной все татарские женщины. Нас пригнали сюда утром, и мы сидим здесь под страхом смерти. Там, наверху, сотни две нукеров, и они ждут ночи, чтобы уйти отсюда.
Даниил видел дом Епанчи и понял, что наверху могут спрятаться и три сотни воинов, если это нукеры, если идти на них с боем, то они будут драться до последнего. Они ринутся вниз, пытаясь уйти из дома, и устроят сечу среди женщин. У нукеров нет жалости к этим женщинам, даже если среди них есть сёстры, матери, жёны этих воинов. Времени долго думать не было, решение должно родиться сразу, и Даниил отважился идти к нукерам на переговоры один. Он потянул женщину за руку, приблизил её к Ивану и сказал:
- Береги её. - Обратился к воинам, стоявшим в сенях: - Я иду на мирные переговоры.
Но едва Даниил сделал несколько шагов через ноги сидящих женщин, как с лестницы прилетела стрела и в ладони от сердца впилась ему в кольчугу под левой рукой. Это было жестокое предупреждение. Даниил понял, что мирным переговорам не быть. Всё-таки он крикнул по-татарски:
- Я русский воевода и иду к вам с миром! Не стреляйте!
- Мы тебе не верим! Пусть придёт сам русский царь!
- Его нет в Казани. Но есть царь Шиг-Алей.
- Он нам не нужен.
- Чего же вы хотите?
- Чтобы вы покинули наш юрт!
- Того не будет, пока ваш юрт не присягнёт на верность России.
- Присягнём или нет, ты этого не узнаешь.
Мгновение - и Даниил присел. Стрела пролетела над ним.
Даниил выпрямился.
- Так нельзя. Я же беззащитный пред вами.
- Гяур, ты должен умереть!
Но в сей миг прогремел выстрел из пищали, и с лестницы упал человек. За спиной Даниила раздался голос князя Семёна Микулинского:
- Адашев, не играй с огнём! Иди сюда!
Даниил вернулся в сени, которые с лестницы на второй ярус не просматривались.
- Но что же делать? - спросил он князя.
Семён Микулинский только что подошёл к дому князя Епанчи, но сразу разобрался в том, что здесь происходит.
- С ними надо поступить так, как они поступили со своими женщинами. Жестоко, но с нашей стороны это будет справедливо. Иди за пушками, кати пяток. Поставим и расстреляем их!
- А женщины?
- Иди-иди, а с ними я разберусь...
Даниил послал Ивана Пономаря за пушками к ближним воротам.
- Давай, Ваня, быстро к Аталыковым воротам и пять пушек на двор...
- Исполню, воевода, - ответил Пономарь, сел на коня и поскакал.
Даниил в это время осматривал палаты князя Шемордана. Жалел, что не суждено с ним встретиться. Его казнили ещё при малолетнем хане и ханше Сююн-бике. Теперь вот и палаты его, самые красивые в Казани, могут разрушиться, потому как там тоже засели казанцы.
Той порой князь Микулинский распорядился пушками быстро и просто. Он взял лестницу на второй ярус под прицел пищалей, запустил двести своих воинов в зал, кои часть женщин вынесли на руках, часть вывели, и уже через десять минут зал был пуст. Прогнали женщин из поварни, из камор - весь низ был очищен от них. Велели им сидеть в углу двора. И вот появились конные упряжки с пушками. Их поставили в ряд по заплоту у ворот так, чтобы те, кто засел в доме, не могли достать их стрелами, но видели, как пушкари заряжают пушки, подносят к ним фитили. Когда всё было готово, князь Микулинский сказал Даниилу:
- Теперь за тобой слово, Адашев. Пушки-то ведь твои.
- Спасибо за доверие, князь-батюшка.
Даниил подошёл к пушкарям.
- Касьян, - сказал он наводчику первой пушки, - посмотри на светёлку. Красивая она?
- Красивая, воевода.
- А есть в ней кто?
- Чую, как в улье пчёл. И жалами целятся.
- Снеси эту светёлку!
- Так это мы за милую душу. - Он крикнул брату: - Эй, Киря, давай в две пушки по окнам светёлки!
Касьян склонился к пушке, поправил её, чтобы выстрелить вверх, и поднёс фитиль. Раздался выстрел.
Ядро пробило светлицу. Тут же прозвучал второй выстрел, и в светлице стало что-то рушиться, заваливаться.
- Пушкари, навести по окнам второго яруса! - распорядился Даниил.
- Так держать, - подсказал Даниилу князь Микулинский.
- А по-иному и не быть, - отозвался Даниил и добавил: - Молвил ты, князь-батюшка, что последнее слово за мною. Вот и пойду, донесу его до обречённых.
В Казани уже наступила тишина. На царском дворце взметнулся стяг Русского государства. В городе не было слышно выстрелов пищалей, пушек, лишь кое-где раздавались крики, звон сабель: русские штурмовали последние дома, занятые казанцами. Даниил шёл в этой тишине по двору, вымощенному камнем, и его шаги гулко звенели. Он подошёл к окнам, одно из которых было полуоткрыто.
- Воины славной Казани, нукеры, последний раз призываю вас сдаться на милость царя-батюшки всея Руси. Пушки заряжены, смотрят на вас. Вы слышали предупредительные выстрелы. На размышления вам счету до ста. Или сдаётесь, или мы стреляем. Раз, два, три, четыре, пять...
В это мгновение окно распахнулось, и в Даниила выпустили стрелу из лука. Но стрелка, очевидно, подтолкнули, и она улетела в сторону.
- Даниил, остерегись! - крикнул князь Микулинский.
К Адашеву бежал Пономарь, чтобы защитить его своей грудью. А Даниил продолжал считать:
- Восемьдесят один, восемьдесят два, восемьдесят три...
Вновь распахнулось окно, и показался человек с белым платком в руке.
- Выходите по одному! - крикнул Даниил.
- Но мы хотим знать, будут ли нам сохранены жизнь и свобода?
- Царь вас помилует, как миловал Тюбяк-Чекурчу и Шиг-Алея. Счёт окончен, выходите!
- Мы выходим, - последовал ответ.
- Ертаульцы, к крыльцу! Встать по обе стороны! Да заднее крыльцо перекройте! - крикнул своим воинам Микулинский.
И тотчас человек тридцать побежали исполнять волю князя. Все во дворе замерли. Минуты тянулись, как вечность. Но вот показался первый нукер - высокий, сильный воин - с платком в руке. В другой руке он держал саблю, которую бережно положил на землю. Появился второй, третий, четвёртый воин. И пошли, пошли... Многие бросали сабли со злостью, и не было в глазах смирения. Они ещё надеялись отомстить гяурам. Вышли из палат князя Епанчи из Засеки триста сорок три воина отборной гвардии хана Едигера. Они сдались потому, что знали: хан Едигер пленён. В разбитой светёлке воины Микулинского нашли семь трупов.
- Вот и всё, князь-батюшка. Моё слово прозвучало, - сказал князю Микулинскому Даниил.
- Ты настоящий воевода, - только и ответил князь. - Веди же их к царю. Это твоя добыча.
- Уволь, князь-батюшка. Мне надо к пушкам мчать, - проговорил Даниил, а сам, пройдя вглубь двора, где тесной толпой стояли женщины, сказал им:
- Идите по домам. Ничьей власти над вами нет.
Казань погружалась в сумерки. Где-то в стороне Аталыковых ворот что-то горело, оттуда несло смрадом. Всюду на улицах были русские воины, и они не знали, что делать: всё так неожиданно завершилось. Даниил с Иваном ехали по городу и оба молчали. Лишь когда услышали, как один воин сказал другому: "Щей бы сейчас с белыми грибками похлебать да к бабе под бок - вот сладость!" - Даниил нервно засмеялся и воскликнул:
- Ванюша, а ведь мы одолели сильного ворога!
- Одолели, побратим. Теперь бы и правда к щам поближе, - отозвался Пономарь.
Позже русские историки писали: "Итак Казань взята, взят этот беспокойный татарский юрт, положен конец этой страшной соседке! Дорого поплатилась она за всё зло, которое в продолжение целого века наносила нашему отечеству... Велика была радость войска и, особенно, молодого царя, когда они увидели, что страшные шестинедельные усилия их увенчались наконец таким блестящим успехом".
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ВКУС ПОБЕДЫ
Русь праздновала, ликовала и гудела от всенародного веселья. Русское государство освободилось от векового страха, приносимого набегами жестокой Казанской орды, разорением городов и селений, избавилось от угона в рабство десятков тысяч русичей. Вздохнули свободно земледельцы, выводя на защищённые земли лошадей, чтобы вспахать залежи. Почувствовали полноту жизни горожане, не боясь, что налетит орда и сожжёт город.
В честь победы над Казанским царством в Москве у Кремля был заложен первый камень Покровского собора, или, как его назовут позже, храма Василия Блаженного. В церквях и соборах Москвы каждый день шли молебны, православные христиане возносили хвалу Спасителю за то, что помог одолеть разбойную орду. Да правились и панихиды по тысячам убиенных в сечах русичей. Радость и горе шли рука об руку, ибо по-иному и не могло быть в жестокой битве.
В палаты Адашевых минувшая война не принесла потерь. Все трое - отец и два сына - побывали в пекле боевых действий и вернулись домой живы и здоровы. И женщины без мужей домовничали слаженно, дружно. У Даниила была особая радость. Глаша, как и наметили втайне от всех, родила дочь, и назвали её Ольгой. К возвращению Даниила из похода ей уже исполнился годик, она ходила, что-то лопотала и отца первым делом, как только взял на руки, принялась теребить за бороду. Даниил сказал Глаше:
- Спасибо тебе, семеюшка, за доченьку. Она, как две капли воды, похожа на нас.
- Старалась, - ответила с улыбкой Глафира.
Больше месяца Даниил отдыхал в семейном кругу, иной раз целые дни проводил с сыном, которому пошёл пятый год. Он гулял с ним по Москве, ходил в гости к Ивану Пономарю, у которого семья тоже богатела. Даша принесла ему сына, и в честь побратима Иван назвал его Даниилом. Сынку шёл уже второй годик.
- Может, мы твою волю преступили, назвав Данилушкой? - спросил Иван.
- Вот уж нет. Раз крестным отцом не довелось быть из-за Казани, так хоть имя моё умножится.
- Сказано - лучше не придумаешь, - согласился Иван.
И пили за Даниила второго хмельное и вспоминали казанское хождение. Чего бы не радоваться жизни? Однако у воеводы Даниила Адашева что-то бередило душу, и к сладости победы примешивался некий солёный вкус. Будто он, делая всё старательно, что-то не довёл до конца, и теперь надо было исправить изъян. Только вот как его найти? Странным было это состояние. И когда Даниил опускал голову и взор его тускнел, Иван спрашивал побратима:
- Что-то тебя гложет, Данилушка. Поделись, и полегчает.
- Гложет, Ванюша, а что, пока не могу выразить словом. Будто мы молотили цепами, а зёрен с горстку намолотили. Будто эта горстка и есть Казань, кою мы воевали.
- Спорить с тобой не буду, брат, ты дальше видишь воеводским оком. Так думай, головушка светлая, авось найдёшь прореху, куда намолоченное зерно утекло.
- Верно, Ванюша, говоришь, прореху надо искать. Да, может, малым усилием и собрать потерянное зерно, оно ой как нужно русичам.
Этот разговор двух витязей за гостевым столом не остался праздным. Продолжение его вылилось у Даниила в долгие размышления, когда он уже в одиночестве думал над тем, чему был свидетелем в Казанском царстве и что побуждало к беспокойству после взятия Казани. И постепенно Даниилу всё стало ясно. Словно обозрев с высоты птичьего полёта огромный Приволжский и Прикамско-Вятский край, где жили башкиры, мари, мордва, черемисы, чуваши и татары, взятие только одной Казани не сулило долгого мира Руси. Даже приведение Чувашии в 1551 году через клятву к "правде государю-царю и великому князю служити и дани и оброки всякие платити" не могло успокоить прозорливых русских государевых мужей, что мирная жизнь наступила в том краю на веки вечные. После взятия Казани сама Казанская земля могла вспыхнуть от малой искры. Чтобы этого не случилось, считал Даниил, там пока нужно не только словом добра и дружбы увещевать татарский и иные соседние народы, но и держать сильную рать, во всех городах иметь заставы. Даниил вспомнил Арск. В нём и теперь бродят скрытые силы, как солод в пиве. Живёт в Арске жажда отомстить русичам за смерть мурзы Тюрбачи и его сородичей. А разве успокоился князь Епанча из Засеки? Он, поди, уже собирает силы под своё крыло и при первом удобном случае нанесёт удар в спину тем русским, кои придут в Казанский край управлять его жизнью.
Обеспокоенный тревожными размышлениями, Даниил как-то ранним ноябрьским утром отправился на Красную площадь. Там были ряды мордвы, удмуртов, черемисов, и у этих торговых людей можно было узнать разные новости из их земель. Одевшись попроще, в видавший виды кафтан, в котором уже ходил в Казань, в потёртую баранью шапку, прихватив лоток, где ещё оставались товары, Даниил отправился на торг. Придя в ряды черемисов, он открыл лоток и стал зазывать покупателей:
- Вот нитки, вот иголки! Подходи, покупай! - покрикивал он.
Но торговля у Даниила шла не бойко, и покупатели были всё больше иногородние, ноне из дальних мест. Он по обличью сразу же отличил человека из Среднего Поволжья. Купцы-то были, однако они вели торг с лета и сами мало ведали, что происходит в их землях. Даниил уже подумывал сходить на торг в Замоскворечье, но тут подошёл к нему торговый гость лет сорока, среднего роста, плотный. На плечах у него висели две связки уздечек. Взяв катушку ниток, он осмотрел её, плутовато прищурил глаза и спросил:
- А что, в Казани в сентябре не продавал их?
- В Казани отродясь не был, - не раздумывая ответил Даниил.
- И в Свияжске не был? Да никак твой брательник пушки на плотах мимо Васильсурска гнал. И не у тебя в обозе коня под Разнежьем стрелой сразили? А может, ещё что сказать?
- Ну, говори. - Мужик приглянулся Даниилу.
- Ой, воевода, не морочь мне голову. Я ведь охотник из Васильсурска. Кого увижу один раз, на всю жизнь запомню. Видел я тебя и под Казанью, в подкопе. Под Даирову башню мы провожали тебя втроём, когда ты осматривал крепь.
- Ну, и что тебе надо от меня?
- Да ничего. Вот встретил и рад. Как видишь, Господь помог встретиться.
Даниил усмехнулся, подумал, что ему нечего скрываться от этого русича.
- Верно, ползал я под Даирову башню. Грязь под ногами в четверть запомнилась, а не ты.
- А я впереди полз. Ты мой зад лишь видел. - Купец весело рассмеялся, да тут же посерьёзнел: - Ты, батюшка-воевода, выслушай меня. Я ведь только вчера пришёл на торг, да и не купец я, а мастеровой, но вот нужда привела в стольный град...
- Подожди, волжанин. Как тебя звать?
- Степаном Игнашевым, сын Лыков.
- А я Даниил, сын Адашев. Слушай, что скажу. Давай поторгуем, сколько Бог даст, а потом пойдём ко мне, медовухи выпьем, Казань вспомним.
- Эх, батюшка-воевода, ласку твою принял бы, да нужда за грудки схватила, выговориться велит. А там будет поздно.
- Ладно, айда в питейную избу. Вот и выложишь свою маету.
До питейной избы было близко, находилась она сразу за торговыми рядами, манила теплом и усладой. Но пока в ней было малолюдно. Даниил нашёл в глубине избы свободный стол, направился к нему, целовальника по пути поманил:
- Подай нам хлебной по малой баклажке. Ещё говядины и хлеба.
Вскоре на столе дымились два блюда с жареной говядиной, высился горкой мягкий хлеб, стояли две баклажки с хлебной водкой.
- Ну давай, Степан, сын Лыков, выпьем за нашу встречу и за тех, кто не дожил до светлого дня.
Выпили, хорошо поели. Оказалось, что утром оба из-за душевной тревоги поесть не удосужились.
- Теперь выкладывай, Степан, что тебя за грудки держит.
- Держит меня, батюшка-воевода, одно: кому тревогу свою донести за край наш, за то, что мы кровью взяли там. Случилось вот что. Под Васильсурском на лесных заимках сходятся большие ватаги луговых черемисов да и горных людей. Туда же, в охотничьи избушки, они свозят съестной припас. И готовятся к походу на Казань.
- А с чего ты взял, что на Казань? - спросил Даниил.
- Так было же, что под Васильсурском черемисы побили русских гонцов, торговых и боярских людей.
- Когда разбой случился, Степан? Вспомни, это очень важно.
- Ровно неделю назад. Я сразу собрался в путь.
- Но тебе откуда ведомо, что там были гонцы, может, все торговые люди?
- Одному из гонцов удалось спастись. Но он тяжело ранен. Я наткнулся на него в лесу, отнёс в охотничий домик, и там сейчас с ним мой племяш Никита, лечит его. Рассказал же мне гонец вот что. Кто уезжает, уходит из Казани, всех по пути перехватывают. Засады на всех дорогах к Москве. А цель у этих засад одна: никого не выпустить в стольный град, дабы тайно свершить дело.
- Выходит, в хомуте Казань?
- В хомуте, батюшка-воевода. И надо не упустить миг, как засупонивать будут. А засупонят - не брыкнёшься. Опять будем толочь воду в ступе.
- Это верно. Рано почивать нам на лаврах. - Даниил потянулся к баклажке. - Давай-ка, волжанин, допьём, да и за дело.
Выпили. Даниил соображал, что предпринять. На ум пришло одно: идти в Разрядный приказ и обо всём доложить главе приказа. Человек он беспокойный, радетель за Русь, всколыхнёт, даст ход делу.
- Задал я тебе мороки, воевода, - заметил Степан, вытирая усы.
- Это хорошо. Если бы не ты, так кто же? Вот что, друг: с товаром ты позже разберёшься. Прячь его в суму, да и пойдём правду донесём кому следует.
- Готов, воевода-батюшка. - Степан скинул полупустую суму со спины, уложил в неё дюжину уздечек, завязал. - Вот и все мои сборы.
Даниил позвал целовальника, расплатился с ним и повёл Степана в Разрядный приказ. В пути сказал: