Карп пожал плечами, посмотрел на Олыку.
- Баба, скажи ты, я запамятовал.
- Скажу, скажу, сивый. В тот год, как мы пришли на мыс, наша Долька отелилась, и в ту же зиму у нас украли Рудного. Какой конь был! Через зиму у нас телку басурманы увели. Ещё через зиму Дольку свели. Ты, старик, тогда ещё одного побил. Теперь вот зимуем без коровы. Совсем осиротели.
Даниил понял, что живут они на косе четыре года. Получается, три ледохода видели. И четвёртый близок. Когда он наступит?
- А за реку вы ходите? - спросил Даниил. - Может, сено там косили, а зимой вывозили? Лед-то когда вскрывается?
Дед ухмыльнулся: дескать, при чём тут лёд и сено.
- Река у нас очищается на Благовещение Пресвятой Богородицы, - ответила бабка Олыка.
- Выходит, в конце марта? - вновь спросил Даниил.
- Может, и так, да мы дней не считаем, - опять ответила Олыка.
Наблюдая за дедом и бабкой, Даниил понял, что они не местные жители - с чего бы им отселяться? - а пришлые. Откуда только? По говору они не походили на русичей ближних к Москве земель. За четыре года и быт у них тут не сложился, и чем они жили, отгадать трудно. Расспрашивание Даниил счёл неуместным, однако подумал, что эти старые люди нуждаются в помощи, и потому, забыв о неловкости, спросил:
- Сами-то вы откуда пришли на Днепр?
- С Дона мы, с вольного, - оживился дед. - Беженцы мы. Басурманы к нам нахлынули, всю станицу разорили, угнали в неволю. Мы лишь и остались, потому как на отшибе жили.
- И что же, одинокие тут бедуете?
Дед и баба переглянулись.
- Одинокие, - ответила Олыка. - Сынки наши головы сложили на Волге, говорили, под какой-то Казанью.
- Ты уж и правду бы сказала: зять наш тоже там голову сложил, - дополнил Карп.
"Вон как поворачивается, - подумал Даниил. - Выходит, рядом где-то бились с казанцами". Он встал и поклонился.
- Низкий поклон вам за сынов-героев, за зятя. Пришлось и мне под Казанью сражаться. Многих казаков с Дона там видел.
- Эко лишенько, ох, Боже, какое лишенько, - запричитала Олыка.
- Порадовал ты, сынку, порадовал. Может, и наших сынов видел! Беда-то какая, горилки нема, то-то бы за сынов выпили, - сокрушался Карп.
- Батя, мы почтим память твоих сынов и зятя. Завтра же и почтим. И позову я своих братов, которые тоже под Казанью бились. - Даниил откланялся и покинул хату.
Всё то время, пока Даниил разговаривал с Карпом и Олыкой, пара тёмно-вишнёвых глаз не отрывалась от лица Даниила. Молодая женщина Олеся стояла в своём покое за дверью и наблюдала через щёлку за Даниилом, прислушивалась к разговору. Едва Даниил ушёл, она вышла из своего покоя и скрылась во дворе. Она поглядывала из-за угла, как он садился на коня и поскакал, а после этого долго стояла, прислонившись к стене хаты. В глазах у неё были слёзы и таилось горе. Вспомнила она в эти минуты своего убогого Охрима, к которому никогда не питала никаких чувств, кроме жалости. Была ещё досада на родителей, потому как выдали они её за сына зажиточных хозяев. Да что там, и вспоминать-то было нечего, и оттого, сама не понимая, увидев дважды Даниила, она потянулась к нему, как цветок к солнцу.
Даниил проехал мимо лесорубов, которые валили дубы, понял, что у них всё идёт как надо, предупредил, чтобы не валили деревья больше нужного, сказал: "Поберегите на будущее" - и поскакал в становище. К вечеру этого же дня воеводы собрались в шатре Даниила и подвели счёт сделанному за день. Выходило, что весь брус, все пластины на боковины стругов будут готовы через день-другой и каркасов для стругов было сделано уже за полторы сотни. Лавки на струги были уже вытесаны из толстых комлей, которые тоже разбивали пополам и вдоль.
- Слава богу, всё идёт хорошо, к половодью, надеюсь, и управимся, - заключил беседу о делах Даниил. - А теперь, браты, у меня новость есть.
Удивились Пономарь и Лыков: какая такая новость в глухом лесу может явиться.
- Выкладывай свою новость, коль так, воевода, - сказал Степан.
- Вы, поди, видели, тут выше по течению реки коса огромная в Днепр врезается. Так на ней близкие нам люди живут.
- И кто же? - спросил Пономарь.
- Батюшка с матушкой казачьего рода, а их сыны и ещё зять под Казанью пали. Вот так-то.
- Да, новость... Может, мы и видели тех лихих казаков. Уж больно славные они ребята, - с похвалой отозвался Степан.
- Вот я и хочу, чтобы мы завтра после полудня на косу пожаловали. Почтим казаков.
- А чем они там живут? - спросил Пономарь.
- Удивился и я, когда сидел в хате. Похоже, что впроголодь. Может, рыбой из Днепра питаются. Они тут четыре года бедуют. У них что ни год, то беда: в первый год коня увели, во второй - телку, на третий корову угнали. Живности никакой не держат.
- Тут, Фёдорыч, кобылка три дня назад ожеребилась. Может, пожалуешь её? Землю пахать будут. Глядишь, и полегче станет... - сказал Иван.
- Кобылку можно отдать, и жеребёночка тоже. Есть ли сено у них? За рекой-то стога высятся, - рассуждал Даниил.
- Поможем чем-нибудь. Овса куль-другой, - осторожно подсказал Степан. - Муки на прокорм...
Все трое сошлись на том, что помогут всячески, но не в ущерб походу.
- Завтра, выходит, и побываем у них, - заключил Даниил.
- А про дочку-то ты ничего не слышал? - спросил Пономарь.
- Не было о ней речи. Отрезанный ломоть. А может, прячут. Там у них такие схороны - ума не приложить. Вот что, братцы: узнайте, где тут близко селения, Ипата, что ли, пошлите. Я бы для них корову купил. А без нас никто не порадеет.
Иван и Степан лишь молча покивали головами. Даниил проводил воевод и остался в шатре. Пора было отдохнуть, потому как с ранней зари он был на ногах. Но что-то мешало ему лечь на походное ложе из хвои, укрытое овчинным пологом. Он вышел из шатра и направился к Днепру. Сумерки ещё не сгустились, и было видно далеко. Даниил шёл вверх по течению реки и дошёл до укрытой льдом заводи, отделяющей берег от косы. Он поравнялся с тем местом на косе, где стояла хата, и вдруг заметил, что во дворе горит костерок. Его повлекло на огонь. Он миновал заводь, и вот уже под его ногами оказалась тропа, ведущая на косу. Ему захотелось узнать, зачем тут жгут костёр. "Может быть, дают сигнал кому-то", - мелькнуло у Даниила. Он пошёл по косе, прячась за деревьями, а когда достиг того места, где воины днём валили дубы, увидел, что двое собирают ветви и уносят их. В одном человеке Даниил узнал Карпа. Другой же был постройнее, повыше, в чёрной свитке, на голове у него ничего не было. Даниилу показалось, что это молодая женщина, скорее всего, дочь Карпа и Олыки. Она ловко и быстро нагнулась, легко подняла большую вязанку ветвей и понесла их. Карп потихоньку плёлся следом.
Они донесли ветви до двора, уложили их в кучу, подбросили часть в огонь и вновь направились к вырубке. Даниил не мог себе позволить, чтобы его обнаружили. Понял он, что молодая женщина убежала бы в страхе за себя, потому как и днём она пряталась от чужого глаза. "Наверное, у неё были к тому причины", - подумал Даниил. С надеждой, что увидит дочь Карпа и Олыки завтра, он отправился в становище.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ЗАБВЕНИЕ
Мартовский воскресный день в становище Адашева начинался как обычно. Ратники встали с первыми проблесками рассвета, и всюду запылали костры, потому как щепы было пропасть - горы. Кашевары уже приготовили кулеш, самую расхожую, сытную пищу ратников, - пшённую кашу с салом. Кто-то таскал воду из прорубей Днепра, дабы напоить коней, наполнить котлы кашеварам. Плотники точили топоры, долота. Этим ранним утром Степан с Ипатом и Кирьяном, сопровождаемые полусотней охотников-костромичей, отправились на охоту. В свободный час Ипат выследил лежбище и водопой вепрей. Ехали вниз по течению Днепра версты три. Как бор кончился, увидели большой лог, заросший мелколесьем и кустарником.
- Вот тут у них и лёжка. Больше двадцати голов насчитали, - поделился Ипат со Степаном своей удачной находкой.
Распоряжался на охоте он. Поотстав от Степана, он посылал одного охотника за другим обкладывать лежбище. Снег был неглубокий, и вскоре лог был окружён. По зову боевого рога охотники двинулись к лежбищу, стягивая "хомут". Даже выход к Днепру был перекрыт. Всё плотнее и плотнее становилось кольцо. Вскинуты луки, положены на тетивы стрелы. Десять стрельцов приготовили пищали. Им было велено стрелять в секачей - огромных и свирепых зверей, - если они есть в стае. Секачи очень опасны, и охотники не знают, откуда их ждать. Выскочат на одного-двух охотников, нападут и уйдут - ничто их не удержит. На этот раз стадо было обречено: где бы оно ни появилось, наткнётся на плотный строй стрелков. И вот уже вепри в виду охотников. Полетели первые стрелы, они падали отовсюду - бежать некуда. Но два секача отважились, бросились на всадников и не добежали. Раздались выстрелы из пищалей, и звери, сражённые пулями, упали. Ещё яростнее бросились на охотников три матерые веприхи. Стрела Кирьяна, который стоял близ Степана, сразила первую веприху. Две другие были уже в десяти саженях от всадников, когда стрелы и выстрелы из пищалей свалили их. Той порой и молодые вепри были уложены стрелами и пулями. Уже не слышно ни рёва секачей, ни злобного визга веприх. Добычу цепляли верёвками за передние ноги и вытаскивали из зарослей - так и дотянули до становища двадцать семь голов. На всех ратников должно было хватить свеженины к трапезе. Степан выпросил у "общества" одного подсвинка на угощение деду и бабке:
- Они сынов потеряли под Казанью, как не порадеть.
Никто из воинов и слова не сказал против. Пришёл посмотреть на добычу и Даниил, подивился, порадовался.
- Вот уж, право, молодцы! А Ипату самый жирный окорок поджарьте.
- Мы тут побратимов казанских вспомнили, - обратился к Даниилу Степан. - Подсвинка надо бы отвезти.
- Отвезём. Ноне к обеду и побываем у них. Запряжём кобылу, что с жеребёночком, в сани, кабанчика положим, куль овса, десять фунтов пшена, столько же муки, соли возьмём у Лукьяныча. Вот и угощение им будет. Скупо всё, да что поделаешь. Как будем уходить к морю, лишнее оставим...
Пришло время трапезы. Степан с Иваном собрали в сани всё, что разрешил взять Даниил, забрали свою долю жареной кабанятины и тоже положили в сани. Даниил из воеводского запаса баклагу водки прихватил, и три побратима отправились на косу к деду Карпу и бабке Олыке вспоминать их сынов.
Подъезжая к хате, Даниил вновь заметил мелькнувшую за плетнём фигуру человека, но теперь он уже определённо знал, что это молодая женщина. Когда приехали на двор, Даниил по-хозяйски вошёл в хату.
- Деда Карп, баба Олыка, идите принимать подарки от побратимов ваших сынов и зятя.
Карп с Олыкой как вышли во двор да увидели Ивана и Степана, так и ахнули. Подошли к ним, рассматривали их словно чудо.
- О матушка Божия, как они на моих сынков похожи! - воскликнула бабка Олыка.
И подарки они с дедом принимали, ахая и охая. Особенно понравилась им кобылка.
- Серка зовут её, Серка, - сказал Степан Карпу. - А жеребёночка сами назовёте.
- Сено-то у вас есть? - спросил Иван.
- А как же! Много сена, - отозвался Карп и добавил с сожалением: - Да вот беда, сынку: за Днепром оно.
Иван и Степан посмотрели на Даниила. Он понял их взгляд.
- Привезём. Завтра же и привезём. Сколько там возов будет?
- Так не меньше десяти.
- Однако, дед Карп, ты нам продашь половину.
- О, сынок, нам гроши не нужны. Да ты уже заплатил за сено. Вот кобылка славная, вот жеребёночек, ратный конь, - они чего стоят. То-то порадуется Олеся, - проговорил Карп.
Ёкнуло ни с того ни с сего сердце Даниила. "Вот оно, Олеся их дочь, что каждый раз следит за нами, пришлыми", - подумал Даниил.
Иван и Степан той порой отнесли в хату всё, что привезли с собой для трапезы. Они увидели чисто прибранную хату, стол, застеленный льняной скатертью. В хате гулял запах душицы и ещё каких-то трав, которые висели пучками на стенах. В хате появились Олыка, Карп, Даниил. Дед подошёл к двери в соседний покой, открыл её, громко позвал:
- Олеся, иди привечай гостей!
Прошло достаточно много времени - бабка Олыка и Степан уже стол накрывали, - когда появилась та, кого Карп назвал Олесей. Чуть смуглая, с большими тёмно-вишнёвыми глазами, почти круглолицая, с каштановой косой по пояс, среднего роста, гибкая, она с поклоном предстала перед гостями, не сказав при этом ни слова.
- Она у нас такая: или молчит, или песни поёт, - заметил дед Карп.
Между тем и минуты не прошло, как она взялась помогать матери и как-то незаметно оттеснила Степана. Всех гостей она по очереди осмотрела быстрым взглядом, а потом при любом моменте всё чаще поглядывала на Даниила. Он же смущался под её взором и ходил по хате, нюхая пучки трав. У деда Карпа в этот час тоже занятия не было, он подошёл к Даниилу и начал рассказывать о травах, какая от какой хвори помогает. Затем, словно невзначай, повёл речь о дочери, о сынах, о зяте:
- Она, родимая, и годика замужем не побыла, как Охрим ушёл на войну с басурманами. Трое их у нас пошло: браты Олеси, Клим и Егор, и Охрим - зять - да в сече под Казанью и сгинули. С той поры она и вдовица. Благо бы дитя осталось от Охрима, так и того Бог не дал.
Даниил слушал Карпа и тоже мельком бросал взгляды на Олесю. Было в ней что-то схожее с Глашей. Может, станом гибким походила, ещё взглядом, что-то обещающим. Да не смел Даниил на неё глаза пялить, потому как и года ещё не прошло со дня потери Глаши. И к столу сел со строгостью на лице. От кого хотел прикрыться суровостью, было ему непонятно, хотя и напрашивались слова: от самого себя. В тридцать один год три зимы, три лета куковал без женской ласки. Мужская сила и плоть его никак не хотели засыхать, подобно дереву на каменистой почве. Ему были нужны жизненные соки для предстоящих битв. Вот к каким выводам подспудно приходил Даниил и медленно, сам того не ведая, впадал в забвение. Он ещё не обозначил своего состояния, ещё ничего не высветилось, но даже с закрытыми глазами он видел милый лик Олеси. А она сидела напротив него, низко склонив голову над столом, похоже, очень боялась чего-то. Даниил наконец очнулся и принял участие в разговоре.
- Я помню, как донские казаки Даирову башню штурмовали. Лихое дело там заварилось. То-то отваги им понадобилось, чтобы одолеть казанцев, - вмешался он в пересказ событий под Казанью Иваном и Степаном.
- О, за Даирову башню они много голов положили, - добавил Степан. - И ещё я запомнил, как казаки остановили лавину ордынцев, которая прихлынула из Арского городка. Вот уж сеча была, сотни с той и с другой стороны полегли.
- Помню и я. Ежели бы не казаки да ратники князя Горбатого, то и нам бы, пушкарям, пришлось головы сложить, - дополнил Степана Иван.
- Слава богу, сердешные, хоть вы живы остались. То-то рады ваши жёнушки, - перекрестившись, сказала Олыка.
- Ох, матушка, и не говори, - отозвался за всех Степан, - хотя я в ту пору ещё в холостяках ходил.
За разговорами, за баклагой хмельного - пригубили все - не заметили, как за оконцем наступили сумерки. Гостям пора было уходить, и первым встал Даниил.
- Спасибо, дорогие хозяева, за тёплый приём. А ты, деда Карп, собирайся завтра за сеном. Как и сказано, десять саней с ратниками пригоню.
- Не знаю, сынку, соберусь ли, - отозвался Карп. - Поясница кудесничает-разламывается. Вот Олесю пошлю с вами. Она всё покажет, сама косила.
- Совсем хорошо, - заметил Даниил и бросил на Олесю повеселевший взгляд, да опомнился и покинул хату.
За ним, откланявшись, ушли Иван и Степан.
На другой день Даниил позволил себе отлучиться со становища. Сначала он послал Захара на косу, велел ему помочь Олесе запрячь Серку и выехать вместе с ней на Днепр. Потом взял приготовленные Степаном десять санных подвод, к ним двадцать конных ратников из своей сотни и отправился с ними на Днепр, где их ждали Олеся и Захар. Как подъехали, так и покатили все за реку на правый берег. Даниил заметил впереди на речном пути санный след: кто-то всё-таки ездил в зиму за Днепр. Миновали реку. Ехали какое-то время берегом, потом прошли увал, и за ним открылась неоглядная пойма реки. На ней во многих местах высились стога сена.
- Это все ваши? - спросил Даниил Олесю, поравнявшись с санями.
- Нет. Наши три ближние, а другие - сельчан из Потоков. То вёрст двадцать от нас.
Вот и стога лугового сена. Воины охотно взялись укладывать его на сани, но уложили лишь два стога: третий некуда было класть.
- Что же с ним делать? - спросил Даниил у Олеси.
- Батюшка сказал, что оно ваше. Ноне и обернётесь.
- Диву даюсь, как это ты сумела накосить столько.
- О нет, - белозубо улыбнулась она. - Мы с батюшкой больше месяца тут прожили. Да что с того: кому сено скармливать?
- Теперь у вас Серка есть с малышом. И корову вам надо.
- Надо бы, да грошей нема.
Даниил промолчал, но понял одно: ежели сполна рассчитаться за сено, то на корову им хватит. Так и решил, с каждым мгновением всё дольше любуясь манящими глазами - такими, как у Глаши. Он прикинул, что Олеся моложе его всего на пять лет, и тут же осудил себя за досужие размышления: какое ему дело, сколько ей лет! Нельзя ему давать волю душевным чувствам, долг перед державой надо выполнять.
Вернувшись в становище, Даниил, однако, нашёл Ипата и попросил его:
- Вот что, славный. Сегодня привезут возов шесть сена, так мы за это сено коровой с хозяевами рассчитаемся.
- Разве у нас есть корова? - улыбаясь, спросил Ипат.
- Ты слушай меня! - почему-то рассердился Даниил. - Ту корову я прошу тебя купить. Есть на реке Псёл селение Потоки, вёрст двадцать отсюда. Возьми своих семерых воинов и слетай туда, там купи корову. Да выбирай стельную, чтобы в апреле-мае отелилась.
- Всё понял, батюшка-воевода.
- Вот и славно. Идём, я тебе деньги дам. А завтра по зорьке и лети.
Отпустив Ипата, Даниил отправился осматривать становище. Все семь с половиной тысяч воинов не сидели без дела, трудились. Брусья с пластинами на струги были уже полностью заготовлены, каркасы на триста пятьдесят стругов - тоже. Даниил понял, что пора ладить сами струги. Тут у мастеров ещё много дел. Дай бог управиться до ледохода. Даниил прикинул так и этак и решил, что к приходу новгородцев струги должны быть на воде и всё в них уложено. Только вёсла опустить в воду и - в дальний путь. Но новгородцы приплывут не раньше, как в первых числах апреля: у них ведь препона - северные реки, которые вскрываются позже.
И вот пришёл день, когда костромские мастера приступили к изготовлению первого струга, который можно было бы спустить на воду. Даниил не отходил от мастеров. Ему было важно знать, как это прямые пластины улягутся на дугообразную поверхность. А мастера были покойны. Они знали своё дело. Вот они просмолили два десятка пластин - столько, сколько нужно для струга. Вот поставили на килевой брус, завели сверху две пластины и, постукивая по ним деревянными киянками, загнали на корме и на носу в опорные стойки, осадили до киля, и новые, ещё тёплые от горячей смолы пластины тут же мягко согнулись по каркасу и пошли, пошли вниз под ударами киянок. Каждая новая пластина укладывалась на слой пропитанной смолой пакли, которую потом подконопатят. И вот уже легли в пазы опорных стоек последние верхние брусья, на которые лягут вёсла.