Даниилу показалось, что струг будет лёгким и быстрым на ходу: садись двадцать три человека и плыви хоть в море. Да так и будет. Этим лёгким судам судьбой было намечено выйти в открытое море.
В этот день у законченного костромичами струга побывали мастера из всех земель, что собрались в становище. Каждый примерял-прикидывал, как перещеголять костромичей в плавучести, в быстроте и прочности своего струга. Даниил, слушая разговоры ревнивых мастеров, лишь радовался. "Пусть ярятся в деле", - думал он.
Вскоре все семь с половиной тысяч воинов увидели плоды своих трудов. На опушке бора, куда не доходило половодье, выстраивались длинные ряды готовых стругов, и с каждым днём их становилось всё больше. Вот сотня, вот две, три, да и конец уже близок, пора раскладывать вёсла по стругам. Апрель согнал снег по берегам реки, уже появились закраины. На речной лёд прямо с берега уже не ступишь.
Все эти горячие дни Даниил не покидал становища. Он стал опытным доглядчиком за качеством стругов, каждый изъян видел и велел тут же устранять его. Он даже выстрогал щуп из дубовой дощечки - проверять плотность конопатки: не дай бог, в судне на плаву появится течь.
Но течь может появиться не только в плавучем судне, но и в человеческой душе. Медленно, но неизбежно, как потом поймёт Даниил, из него вытекало прошлое и заменялось настоящим. Предавалась забвению покойная супруга Глаша, и заполняла душевное пространство вдовица Олеся. Пытался ли противостоять соблазну честный и прямодушный Даниил? Изо всех сил пытался, и временами казалось, что он выстоит перед соблазном отдать себя в руки внезапно нахлынувших чувств. Он хорошо понимал, что, какая бы между ним и Олесей ни возникла связь, она через месяц прервётся. Но была в Данииле, кроме силы воли и разума, другая сила, зачастую не подчиняющаяся разуму, - простая человеческая чувственность, которая порой сильнее всяких благих намерений.
Уже после третьего раза, когда Даниил вместе с Ипатом привёл на двор к Олесе бурую стельную корову, он понял, что один взгляд молодой женщины, одно случайное её прикосновение пробуждают в нём вулкан чувств. Он был готов поднять её на руки и унести в лес, как идолопоклонник, умыкающий девушку в ночь на Ивана Купалу. Конечно, Даниил не был способен на языческую выходку, но он подспудно искал тот вход в круг, из которого нет выхода. Он хотел побыть с Олесей наедине, погладить её руку с шёлковой кожей, провести хотя бы пальцем по лицу. Даниил ещё не знал, каким путём он выразил бы своё мужское преклонение перед вдовицей, чтобы не задеть её чувства, но он верил, что уже близок час, день или ночь, когда они поймут друг друга и любое прикосновение не будет оскорбительным для их чести. Дай бог им только утолить жажду, а она становилась неодолимой и для Даниила, и, как выходило на поверку, для Олеси. В молодой женщине таилась сокровенная мечта. Нет, она не была корыстной. Олеся пока и себе нечасто признавалась, чего она жаждала от Даниила, от русского витязя, который затмил ей свет с первой встречи.
А ведь всё могло быть гораздо хуже. В тот день, когда Даниил впервые появился близ хаты, потом расхаживал по ней, что-то искал, кого-то звал, Олеся с родителями была в схроне.
Тогда лишь Господь Бог спас Даниила от падения в каменную яму, что была открыта в закутке. А позже, когда он спустился по лестнице и пытался найти вход с площадки подземелья, его отделял от неизбежной гибели один шаг: открой он тогда потайную дверь, на которую уже нажимал, и на его голову упала бы с высоты тяжёлая и острая секира. Как радовалась позже Олеся, как истово молилась за то, что Господь уберёг Даниила от рокового шага! Потом Даниил сказал Олесе: "Меня что-то в грудь толкнуло, будто предупредило: не ищи себе погибели".
В тот ранний апрельский вечер, когда до ледохода оставались считанные дни, Даниил отправился на косу вроде бы по делу. Он хотел спросить, не отелилась ли корова: так соскучился по кружке молока. Однако он знал, что это лишь повод для встречи. Олеся тоже искала случай, чтобы встретиться наедине с Даниилом, если он придёт на косу. Накинув свитку, она сказала Олыке: "Мама, я пойду собирать хворост", - вышла из хаты и пошла по тропе к становищу.
Волей судьбы они встретились в том месте, где кончается коса и начинается берег. Они не удивились этой встрече - она была неизбежна - и потому обрадовались. Всё с первого мгновения было так просто между ними, как будто увиделись два очень близких человека. Олеся прижалась к Даниилу. Он поцеловал её, она ответила ему тем же. Он обнял её за плечи, и она прижалась к его груди. Они постояли немного, и Олеся повела его по роще, ближе к берегу реки. Они шли молча, и первые слова сказала Олеся:
- Человек мой любый, как долго я тебя ждала.
И они опять шли молча, потому что у Даниила не было пока тех слов, которые бы отразили всю полноту его чувств к прикипающей к его сердцу женщине. Так они дошли до двора, но Олеся не повела Даниила в хату. Она увлекла его к берегу Днепра и по косогору спустилась с ним почти к самой кромке речного льда. Выше, за сажень от льда, была едва заметная тропа, и по ней они поднялись к густым зарослям терновника. Олеся обвела Даниила вокруг нескольких кустов, и между ними открылся лаз. Пригнувшись, Олеся и Даниил одолели этот лаз, и в зарослях открылся подземный ход. Олеся, держа Даниила за руку, ввела его в этот ход. Через пять-шесть шагов они поднялись по ступеням вверх, Олеся открыла дверь, и они оказались в небольшом покое, стены которого были забраны тонкими, струганными и хорошо пригнанными жердями. В покое, явно вырубленном в известковой породе, горели свеча и лампада перед образом какого-то святого.
Здесь было чисто, тепло и пахло хвоей. Столик, две табуретки и просторное ложе - вот и всё убранство тайного покоя.
- Это наше с тобой жилище, - сказала Олеся и добавила: - Ты не против?
Даниил вновь ничего не ответил, только подхватил Олесю на руки и тут же поцеловал, прижав к себе.
- Почему ты молчишь? - вдруг спросила она.
- И правда, я пока немой. Ты погоди чуть-чуть, я всё тебе расскажу.
- Чудной ты какой-то, Данилушка, и славный. Ты женат? - спросила она также легко и просто, как если бы спрашивала: "Ты не голоден?"
- Был, - ответил Даниил. - Мы с тобой одного поля ягоды: я - вдовец, ты - вдовица.
- Выходит, не забыл свою жёнушку.
- Не буду говорить неправду: пока не забыл.
- Она была пригожая?
- Такая, как ты. Те же жаркие губы, и стан такой же гибкий, как у тебя.
- О Господи! А отчего она преставилась?
- Я был далеко в походе, а как вернулся, её уже хоронили. Сказали, что по Москве гуляло поветрие, вот и задело её.
- Мне жалко твою жёнушку. Но приятно знать, что я - это она, и потому тебе легче принять меня.
Всё показалось Даниилу простым и ясным. Олеся была сама днепровская чистота. Женщина с откровенностью дитяти.
"Господи, но что я могу ей дать, когда близок порог, за которым она никогда не увидит меня", - подумал Даниил, и от этого Олеся стала ещё дороже. Ведь это опять потеря. "А если не потеря, если вернусь и увезу её с собой? Так и будет!" - воскликнул в душе Даниил.
Той порой Олеся вышла из покоя. За дверью что-то заскрипело и смолкло. Тишина окутала Даниила, словно уши заткнуло ватой. Он прошёлся по покою: семь шагов вдоль, шесть поперёк. "А ведь, поди, она здесь отсиживалась, когда я впервые вошёл в хату? Наверное, и тогда, когда приходили тати". Вернулась Олеся, принесла объёмистую кленовую бадью, полную тёплой воды, две льняных простыни, большую лубяную мочалку. За постелью в ногах висела занавеска, за нею оказался закуток. Олеся взяла Даниила за руку, повела его туда, сказала просто:
- Ты скинь одежду, я тебя обмою.
Даниил усмехнулся, потому как это было неожиданно. "Эко, малое дитя нашла", - подумал он, но понял, что, по мнению Олеси, это необходимо, и покорился. Даниил стал раздеваться, но делал это неохотно, и Олеся ловко помогла ему. Он был смущён и отвернулся от неё. Она же взяла мочалку, окунула её в воду и принялась старательно мыть ему спину, потом грудь и всё прочее. Олеся сказала:
- Я так каждый день обмываюсь. У нас воды много, вон какой Днепр-батюшка широкий. - И тут же спросила: - А у тебя детки есть?
- Есть. Двое. Сын Тарх и доченька Оля.
- Так то Олеся, по-донскому. Ой, как славно!
- Сыну девять годков, доченьке семь.
Даниила увлекла эта простота общения, и он не заметил, как Олеся обмыла его, вытерла чистой простыней, как ребёнка, тут же подошла к ложу, откинула покрывало, одеяло, позвала Даниила:
- Иди, Данилушка, ложись. Отдохни. Я сейчас...
Даниил лёг на чистую простыню, почувствовал негу, запах лугового сена. Ему захотелось посмотреть, что делает Олеся. А она, всё с той же простотой сняла сарафан, исподнее и предстала перед ним обнажённая. Даниил зажмурился, боясь ослепнуть от того, что увидел: высокая грудь, розовые сосцы, словно наконечники стрел, тонкая талия, крутые бедра, длинные ноги - богиня. И вот эта богиня легла к нему под одеяло, прижалась всем телом, замерла у него на груди. Так и лежала, не шевелясь и молча. Но огонь её молодого тела уже вливался в Даниила, какое-то время он ещё сдерживал себя, тоже лежал не шевелясь. Но терпение его иссякло, он приник к её жарким губам. Она прошептала:
- Возьми меня, любый, возьми. - И словно в руках у неё было дитя, положила Даниила себе на грудь. Она почувствовала, что Даниил тоже пылает от жажды.
Несмотря на огонь во всём теле, Даниил не перегорел. У него всё шло как надо. Глаза Олеси сверкали. "Она околдовала меня", - блаженствуя, подумал Даниил.
Нет, в Олесе не было колдовства. В ней торжествовало простое женское естество, и она донесла его до Даниила.
- Я хочу от тебя дитя, и тогда солнышко никогда для меня не спрячется.
Даниил улыбнулся. Когда они лежали, отдыхая, он тоже нашёл простые и искренние слова:
- У нас будет дитя. И ежели ты родишь мальчика, то назовёшь его Данилкой, а ежели девочку - Глашей. Ладно?
- Какое ласковое имя - Глаша...
Её руки гуляли по его телу. Она коснулась каждой его косточки и даже того, что было под ними. Она гладила его душу, его сердце. Она вошла в его тело, как хозяйка в хату, и всё ей тут было подвластно. Олеся вновь пробудила в нём жажду окунуться в её манящее лоно. Он так и сделал, дабы насытить Олесю. Теперь они, слившись воедино, нежились. Потом она сказала то, чему Даниил вновь улыбнулся:
- Данилушка, ты достал всю мою глубь. Охрим к тому не был способен: убогим он вырос.
"Вот и вся подоплёка её женской доли", - подумал Даниил.
Приняв друг друга и исчерпав за нынешнюю ночь все силы, они, обнявшись, уснули. Это случилось под утро. А когда они проснулись, то увидели на столе кринку молока, две лепёшки и две кружки.
- Мама заходила, - сказала Олеся. - То-то у неё радости прибыло!
- С чего бы ей радоваться? Ведь мы с тобой грешили.
- Нет, любый, мы с тобой не грешили, а очищались от грехов.
Олеся поднялась с ложа, налила кружку парного молока, взяла лепёшку, подала всё Даниилу.
- Ох и дивное молоко у нашей бурёнки, - улыбнулась она. Налив Себе молока и взяв лепёшку, забыв о своей наготе, она села на край постели.
- Проголодались мы, правда? - И принялась пить молоко.
Даниил ушёл от Олеси через хату. Она показала ему, как открывается потайная дверь и что ждёт того, кто вломится непрошеным. Тяжёлая секира висела над дверью и приводилась в движение рычагом.
- Это батюшка всё приладил, - пояснила она. Прощаясь, сказала: - Приходи, любый, я всегда буду тебя ждать.
Апрель уже вступил в свои права полновластно. Растаяли снега, потекли ручьи, вскрылись речушки, наполняя Днепр водой. Лёд поднялся, и наступил ледоход. Многие воины никогда не видели такого торжества природы. Могучая река день и ночь несла лёд в южное море, расширив берега, залив пойму, где ещё недавно высились стога сена. Наступил час испытания многотрудного дела. Воины Даниила начали спускать свои струги в заводь перед косой, давно уже освободившуюся ото льда. Лёгкие суда друг за другом, словно утицы, садились на воду, заполняя заводь, и ни одно из них не дало течи. Славно поработали мастера, не в чем было их упрекнуть.
Даниил, Иван и Степан да и все другие - сотские, тысяцкие - не покидали берега реки до той поры, пока не прокатился по покатостям последний струг. Больше чем на полверсты выстроились они в заводи. Положены в них вёсла и кормила. Все довольны исполненным делом, и уже не терпится опробовать струги на вольной воде. Даниил сказал Ивану и Степану:
- Давайте-ка испытаем, сколько человек способно взять судно.
Тут же посадили десять воинов на вёсла, ещё по пять человек сели на корму и на нос. Судно осело, но не настолько, чтобы зачерпнуть бортом воду. Спустился кормщик, умостился на самом носу вперёдсмотрящий. Двадцать два человека, как было задумано. Даниил в счёте горазд, прикинул и ахнул: семь тысяч семьсот человек он может поднять на воду, а новгородцы доберут остальных ратников. Но надо же взять ещё припасы, корм, и Даниил решил загрузить в полной мере хотя бы один струг и посмотреть, как он на ходу держится: ведь и морем придётся идти. Распорядился:
- Степан, клади на струг всё, что в походе с нами будет.
- Исполню, воевода, - ответил Степан.
Всё закружилось вновь. Струг принял весь груз и ратников с оружием, Даниил со Степаном уселись сами.
- Пошли на чистую воду, - дал Степан команду гребцам.
Ратники опустили вёсла на воду и выплыли в заводь. Начали грести не очень в лад, но раз за разом вёсла опускались дружнее и дело пошло. Кормчий легко разворачивал судно. Даниил был доволен. Он понял, что не всякая волна захлестнёт струг.
- Слава богу. Ежели все суда такие, как это, мы одолеем и Днепр, и Чёрное море, - сказал Даниил и похлопал Степана по плечу. - Так-то, побратим.
Криги ещё обильно плыли по Днепру, и оставалось ждать, когда он до верховьев очистится от льда, когда придут новгородцы. В становище пришло праздное время. Ратники отдохнули от напряжённой работы и теперь изнывали от безделья. Однако Степан нашёл занятие не для одной сотни плотников. Он явился к Даниилу с просьбой.
- Ты бы, воевода, дал моим плотникам недельку порезвиться.
- Что это ты такое задумал?
- Да сам видел, какая хатёнка у родимых наших побратимов на косе. Дозволь нам всем миром новую избу поставить. По брёвнышку вскинем - и хата готова.
Даниил покачал головой, хотя ему пришлось по душе предложение Степана. Мелькнула озорная мысль: "Чего доброго, сынку или доченьке в ней возрастать придётся", - однако сказал с сомнением:
- Времени у нас не хватит, Степан.
- Хватит, воевода, хватит. Да у нас есть вся справа на дом: брёвна, брус, пластины. Сей же час поставлю мастеров окна и двери ладить! - принялся горячо доказывать Степан. - Не то пропадёт лес-то... Нам лишь морока будет крышу тёсом обшить, да на печь кирпича добыть. Старую хату пока трогать не будем, она останется. - И тихо добавил: - Нельзя же схороны нарушить, сам знаешь.
- То верно. - Даниил наконец улыбнулся. - Лихой ты мужик, Степан. Давай, благословляю, но только за неделю управься.
- Так я и Ивановых людей подстегну. Чтобы мох заготовили ноне же, на конюшню, на хлев тонкомеру подобрали. Эко, вершин-то сколь пропадает!
Всё получалось у Степана, как задумал. Валить деревья всё-таки пришлось, но встали с топорами четыреста плотников: кто брёвна заготавливал, кто протёсывал на одну сторону. А тут уже и венцы пятистенка начали ложиться. На этой работе всех перещеголяли вологодские мастера. Они у себя на родной земле всегда пятистенки ладили: углы в "крест", переводы врублены в нижний венец, матицы с пазами для наката, стропила с напуском на стены. Заря вечерняя ещё не погасла, а сруб был готов. Утром его разметили, разобрали, одни брёвна волоком на конях потянули, другие, какие полегче, на плечи вскинули, понесли на косу. Дед Карп и бабка Олыка как увидели ратников с брёвнами на плечах, так и ахнули, креститься начали. Степан появился, унял их ахи.
- То, матушка и батюшка, от русского воинства вам подарок за сынов ваших, что пали за Русь.
- Да уж делайте, делайте, родимые, как Бог на душу пошлёт, - согласилась Олыка.
Степан и Карп всё обсудили по-деловому.
- Мы, деда, поступим так: сейчас вынесем ваш скарб из хаты, разберём её и на это место поставим новую. Печку пока не тронем. Как кирпич присмотрим, так и уберём её. Считай, в субботу обмывать будем. Годится?
- Отчего же не годится, ежели воевода Данила так повелел, - отозвался Карп.
И закипела работа на подворье Карпа и Олыки. Всё скудное добро было вынесено из хаты. Степан распорядился разметить стены, дабы вновь собрать её для хозяйственных нужд. Хозяева и оглянуться не успели, как сотни рук разобрали хату и очистили место для новой. Тут же нашли место для старой хаты, хватило охотников собирать её. А мастера взялись заводить первый венец на дубовые подставы. Степан положил на первое бревно в правый угол серебряный рубль, чтобы дом стоял крепко. Брёвна начали ложиться на мох одно за другим. Все работали ловко, быстро. Апрельское солнце ещё высоко стояло в небе, когда в сруб будущего дома положили последнее бревно. Вот уже и матицы на месте, в их пазы вгоняют потолочные пластины. Внизу мастера уже взялись настилать полы. А вскоре были вскинуты стропила и на крышу легли тонкие пластины - защита от дождя.
Как и обещал Степан, к субботе, всего за пять дней, его воины завершили все работы: поставили двери, вогнали косяки под рамы. Досужий Ипат слетал в селение Потоки, купил там кирпича, чтобы нарастить трубу на печи, слюдяных пластин на окна. Мастера-затейники из Вологды поставили на крышу конёк, а на него водрузили вытесанного из плахи кричащего петуха. Даниил был благодарен Степану.
- Спасибо, побратим. Ты и мне сделал подарок. - И, улыбнувшись, добавил: - Запомни, может, в этой избе будут расти мой отрок или отроковица. Так пожелала Олеся.
- Всё так и будет, всё так и будет, - весело повторил Степан.
Он давно догадался, что его большой воевода впал в забвение и грех. Да то забвение и грех, считал Степан, были благими, и Господь Бог простит их. Лыков, похоже, не ошибался.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ГРОМЫ НЕБЕСНЫЕ
К Благовещению Пресвятой Богородицы Днепр очистился ото льда. Изредка проплывали отдельные криги, смытые где-нибудь с берегов весенней водой. Со дня на день надо было ждать новгородцев. По полой воде их ладьи пролетят по Днепру, словно птицы. И всё-таки для тех, кто их поджидал на становище, наступили тягостные дни. Томило безделье. Костромские мастера, чтобы скоротать время, срубили два малых струга, на пять-шесть человек. Каждый струг на четыре, а то и на два весла был на воде лёгок и вёрток. Опустив их на воду в заводи, ратники Степана затеяли тягаться в скорости. Когда порезвились, Степан распорядился стругами по-своему: один, как личный струг, отдал воеводе Даниилу, другой, с общего согласия, отправил на косу деду Карпу. Однако такие мелкие дела не могли занять семь с половиной тысяч ратников, и Даниил с каждым днём проявлял всё больше беспокойства. Он понимал, что новгородским ратникам трудно в эту пору достичь днепровского простора, к тому же если на Днепре ледоход завершился, то на том же Волхове он ещё и не начинался.