Часть 2
"Великая весна" приближалась… 4 февраля наступившего 1938 года вышел указ о новой структуре командования вермахтом, и четвертого же Рудольф Гесс был назначен членом Тайного совета министров. Геринг получил чин рейхсмаршала и в новом мундире встречал прибывшего в Бергхоф на переговоры канцлера Австрии Шушнига.
Гесс в этих переговорах не участвовал: он вместе с Гиммлером уехал в Вену. В те дни, когда австрийский канцлер еще тешил себя и страну разговорами о плебисците, заместитель фюрера активно занимался подготовкой торжественного въезда Гйтлера в столицу Австрии, а Гиммлер руководил там последними "чистками".
Эльза, проводив мужа до Мюнхена, осталась вместе с Буцем дожидаться его в Харлахинге, их новом пригородном имении; туда же собиралась с нею и Маргарита. Но Гитлер неожиданно сказал, что хорошо было бы совместить "полезное с приятным", а именно: "нашествие австрийцев" с днем рождения Лея - 15 февраля.
Пришлось остаться. Вместе с фюрером влиять на Шушнига прибыло почти все высшее руководство и, хотя большинство с комфортом разместилось в Платтерхофе, дом был переполнен. Дети почти перестали учиться и много времени проводили среди взрослых, что очень не нравилось Маргарите. Роберт почти месяц отсутствовал, а когда четырнадцатого приехал наконец, тоже остался недоволен двойняшками - их внешним видом (american cowboys!), вопросами, всем их поведением, чересчур независимым.
В Бергхофе Гитлер часто звал двойняшек к себе, гулял с ними, и Анна, рассказывая родителям об одной из прогулок, упомянула о том, как дядя Адольф…
- Что еще за "дядя"?! - рявкнул отец так, что девочка вздрогнула. - Чтобы я подобного впредь не слышал! Твоего дядю зовут Рудольф. Поняла?
- Но он сам велит называть его дядей Адольфом, - возразила дочь.
- А я запрещаю! Ты поняла меня?
- Почему?
- Без "почему". Поняла?
- Нет, папа.
- Ани, в другой раз, - тихо заметила дочери Маргарита. - Папа устал.
- Ты можешь называть "дядей" любого из тех, кто тебе позволяет, но на фюрера это не распространяется, - сказал Роберт. - А почему, ты должна понять сама. Поняла?
- Да, папа.
- А ты? - повернулся Лей к сыну.
- Как же тогда называть? - спросил Генрих.
- "Мой фюрер". Даже если он снова попросит обращаться к нему по-прежнему.
Мальчик покусал губку и пожал плечом. Роберту этот жест очень не понравился. Но он был сейчас слишком озабочен серьезными вещами.
В Бергхофе готовился целый спектакль со всевозможными устрашающими, отвлекающими и прочими эффектами. На 15 февраля был назначен первый акт - начало переговоров. Австрийцы приедут сосредоточенные, с твердым намерением отстоять свой суверенитет и после формального обмена документами попадут на милый "семейный" праздник, с обилием вин и красивых женщин, а также музыки, светской болтовни и взаимных любезностей. 16 февраля - антракт. Второе действие - семнадцатого. Переговоры продолжатся. Зверообразный Шперрле, командующий авиаполками, расквартированными вдоль австрийской границы, от дверей наедет своей пудовой челюстью на расслабившегося Курта фон Шушнига; за спинами генералов будет маячить государственный советник Артур Зейсс-Инкварт, которого предполагается назначить министром внутренних дел и госбезопасности Австрии (с диктаторскими полномочиями, дающими ему право подписать документ о военном союзе двух стран). И семнадцатого же этот договор будет подписан. Наконец, без антракта - третий акт, 18 февраля - главные переговоры канцлеров: монолог Гитлера, сплошной, без передышки ни Шушнигу, ни себе. Фоновая декорация - митинги и шествия на улицах Вены под лозунгом: "Один народ! Один рейх!" А дальше - недопущение плебисцита, отставка Шушнига, назначение канцлером Зейсс-Инкварта, вступление немецких войск на территорию Австрии, торжественный въезд фюрера, всеобщее ликование германской расы под озабоченное молчание Европы.
Отличная пьеса, декорации готовы, актеры на местах… Опасения у коллег вызывал лишь один "актер" - на заглавную роль - сам фюрер. Перевозбужденный, постоянно на грани нервного срыва, Гитлер чувствовал себя еще хуже, чем в дни первой авантюры - "рейнской аннексии". В таком состоянии ему мог помочь только один человек, имевший над ним власть, - Рудольф Гесс, который умел и прикрикнуть, если нужно, а то и, как это уже бывало, взять фюрера в охапку, силой затолкать в спальню и запереть на ключ.
Утром четырнадцатого Лей сказал Маргарите, что сегодня взять на себя миссию брата придется ей, поскольку никто больше в целом свете на подобное уже не отважится.
- Просто отведи его в кабинет. Там будет приготовлена постель. Один ключ оставь, другим запри дверь. И все. Все будут думать, что фюрер работает. Ни Юнити, ни Ева этого не смогут. На них он просто наорет, - добавил Роберт, предупреждая ее возражения. - Пожалуйста, сделай, как я прошу.
Когда он просил так… что ей оставалось?
Гитлер с утра был занят встречами: к нему постоянно входили люди. Нужно было еще как-то исхитриться, чтобы не привлекать внимания. Грета заглянула в приемную: там ожидало не меньше трех десятков человек. У окон нервно выхаживал Геббельс: очевидно, и его поставили в очередь.
В кабинет каждый час носили крепкий кофе. Грета написала записку и попросила Линге отнести ее вместе с очередным подносом, проследив, чтобы записка не попала к Борману. Хотя… Борман все равно сунет в нее нос, но, конечно, передаст Гитлеру, увидев подпись Маргариты. Кроме этой подписи, Борман, однако, ни черта не поймет, так как Грета воспользовалась тем особым секретным шифром, который Гитлер и Гесс изобрели для себя в Ландсберге.
В переводе на обычный немецкий записка гласила:
"Жду в 11 часов в "фонаре". Это важно.
Маргарита".
Она не рассчитывала, что Адольф придет в фонарную гостиную в назначенное время. Присев в плетеное кресло, стала смотреть на бледно-голубые склоны Альп с разбегающимися сверху прожилками хребтов. Сколько раз она вот так же сидела здесь и смотрела - утром, в полдень, вечерами, когда особенно остро ощущается мощь природы и собственное бессилие.
Она не сразу заметила стоящего в дверях Адольфа. Он тоже минуту глядел на горы, но взгляд был отсутствующий. Маргарита обернулась. Гитлер, кивнув, подошел и встал рядом, опершись руками о спинку соседнего кресла:
- Что-то случилось?
- Нет, - быстро ответила Маргарита.
Он ждал, что она еще скажет. Она молча привела его в рабочий кабинет. Увидев застеленный диван, Гитлер поглядел на него тем же отсутствующим взглядом и вдруг усмехнулся. Грета взяла его за запястье и провела вглубь:
- Нужно объяснять? - спросила она.
Объяснять ничего не нужно было. Они всегда понимали друг друга даже лучше, чем обоим казалось. Маргариту удивило лишь то, как быстро по дороге сюда он растерял все свои маски. Рядом с ней стоял сейчас тот Адольф, которого мир уже начинал забывать: одинокий, вымотанный, трусящий того, что оставил за дверями уютного кабинета - всей этой наползающей, как тень, Неизбежности.
- Борман объявит, что вы должны поработать в одиночестве. Или с Герингом, Геббельсом… Ложитесь.
Гитлер кивнул. Маргарита вышла и посидела в гостиной десять минут. В кабинете было тихо, только один раз как будто что-то упало.
Она вернулась, положила на письменный стол ключ, мельком взглянула на Адольфа. Он лежал, отвернувшись к стене, и, по-видимому, уже спал. Одежда была аккуратно развешена, только у ножки кресла темнел браунинг. Грета подняла его. В каком же состоянии нужно находиться, чтобы не заметить, как выпало оружие! У нее вдруг мелькнула мысль: а что, если он проспит не сутки, а трое… месяц… Год! Изменится ли что-то? Свершится ли задуманное, если не будет его воли? И куда все пойдет?
Она прямо спросила себя: а что вообще ждет их всех, весь мир, без вмешательства этого человека? Если бы понять это сейчас… Пока еще… есть время.
Она снова взглянула на спящего и вздрогнула. Быстро положив браунинг рядом с ключом, вышла. Заперев кабинет вторым ключом, спустилась вниз, чтобы отчитаться перед Робертом за выполненный приказ.
"Отчитываться" пришлось перед Борманом, который уже поджидал ее на лестнице. Борман не задавал вопросов, спросил только, не отдаст ли она ему ключ от кабинета. Маргарита отдала, предупредив, что ключ от внутреннего замка оставила на письменном столе, рядом с браунингом.
По пути ей встретился Геббельс и рассказал, в какое неистовство Гитлер впал полчаса назад, когда доктор Морелль заикнулся было о "маленькой передышке". Геббельс сказал, что Лей сейчас в гостиной, за роялем, "его слышно". И они разошлись, не поверив друг другу: Йозеф - тому, что Грете удалось так просто справиться с фюрером, она - тому, что Роберт способен заниматься сейчас музыкой.
Но Лей и в самом деле сидел за роялем в парадной гостиной, на первом этаже, раздраженно брал беспорядочные аккорды, записывал что-то и бросал нотные листы, разлетавшиеся по мозаичному полу. Двойняшки бегали наперегонки около рояля, ловили их и аккуратно складывали. Грета тоже поймала один листок.
- Это увертюра к "Лоэнгрину". Пытаюсь сделать фортепьянное переложение, - пояснил Роберт.
- У Малера же есть, - заметила Маргарита.
- У Малера - Вагнер, а это - Гитлер.
- То есть… Адольф?
Лей кивнул.
- Твой брат прислал ноты из Линца, чтобы сделать фюреру сюрприз - для поднятия боевого духа. И просил никого не посвящать. Как тебе это нравится?! О чем он думал?!
О чем думал Рудольф, пересылая из Линца музыкальный опус молодого Гитлера, было понятно: Лей поворчит, но сделает. Если, конечно…
- А музыка… ничего? - осторожно спросила Маргарита.
- Оригинальная. Сильная… В конце, правда, полный сумбур. Собирайте все в ту папку, - велел он детям. - Придется в городе отыскать хороший инструмент и посидеть за ним ночку, а то тут любопытных много. Решат, что я спятил.
Грета пристально глядела на его пальцы, еще лежавшие на клавишах, жадно следила за читающим ноты взглядом… Только ли раздражение от этой свалившейся на него "партийной обязанности" и негодование на Гесса переживал Роберт? Или… еще что-то?
- Я твоему брату после все выскажу. Но мне, кажется, на пользу такие… встряски, - неожиданно признался он, словно отвечая на ее мысли, - а то ведь… (он не договорил, возможно, оттого, что и она не додумала).
Роберт, должно быть, хотел сказать: "…а то ведь ты даже не представляешь, чем забита у меня голова, кстати - и карманы".
Голова у него была забита текущей рутиной, а карманы - записками от фройлейн Евы Браун и леди Юнити Митфорд. Обе желали знать, кого из них пригласят на роль хозяйки завтрашнего торжества. Обе, узнав (от Геббельса), что Гитлер пошел спать и до завтра не появится, требовали от Лея ответа на вопрос, решить который мог только фюрер. Роберт отвечал обеим поначалу вежливо.
"Но ведь завтра твой день рождения, - писала Юнити, - и тебе довольно только намекнуть".
"Завтра Ваш день рождения… Вчера герр Гитлер сказал мне, что 15-го все должны хорошо сыграть свои роли. Я спросила, какова моя роль. Герр Гитлер ответил: "После отъезда фрау Гесс в Бергхофе остались две хозяйки - фрау Лей и ты" (я)", - написала Ева.
Чувствуя слабость своих позиций, Ева предприняла демарш. У Гитлера сохранилась привычка выставлять свои сапоги за дверь спальни, как это делают в гостиницах, и Ева декорировала сапогами фюрера порог его спальни, а рядом поставила собственные меховые ботиночки. Но Юнити посмеялась над нею, украсив дверь пустой спальни огромным амбарным замком, и написала Лею очередную записку с требованием отдать ей тот ключ, которым Маргарита заперла Гитлера. Вскоре и Ева обратилась с той же просьбой - о ключе, объяснив ее тем, что забыла в кабинете фюрера свои часики, его подарок.
Отправляясь вечером в город, Лей бросил все записки в камин, послав Юнити к черту, а Еву - к Борману, хранителю заветного ключа. Еву было жалко. Роберт знал, что Борман как огня боится влияния Юнити на Адольфа; Еву же ни в грош не ставит, поэтому, скорее всего, впустит ее в вожделенный кабинет.
Легко догадаться, с каким удовольствием Роберт, забрав Грету и детей, уезжал в тот вечер из резиденции фюрера. Хороший беккеровский рояль ему поставили в городском охотничьем клубе. Эсэсовцы выгнали оттуда даже ночных сторожей, выставив собственные посты.
Дом был большой, удобно обустроенный для приятного времяпрепровождения местных состоятельных горожан. Дети все в нем обследовали, рассмотрели охотничьи трофеи, собранные в отдельном зале, потрубили в рожки…
В начале первого Роберт налил вина в два бокала и сказал Грете, что его уже можно поздравить с днем рождения, поскольку мать называла ему точное время его появления на свет. Он взял бокал и долго смотрел сквозь него на свет. Грете показалось, что ему отчего-то вдруг сделалось грустно, и она спросила, кого бы он хотел сейчас здесь видеть.
- Детей. Не телеграммы от них, а всех шестерых, здесь, со мной. И с тобою, - добавил он.
Всех шестерых в последний раз удалось собрать вместе в дни Берлинской Олимпиады. А потом они снова разъехались. Старший, семнадцатилетний Вальтер, учился в Кельне, четырнадцатилетний Фридрих и тринадцатилетняя Элен жили с матерью там же, а двенадцатилетний Робер - в Англии, в Итоне. Мальчик еще шесть лет должен был носить фамилию Монтре: таково было условие, поставленное старшим Монтре, мужем покойной матери Робера. Зная своего настоящего отца, который следил издали за воспитанием сына, мальчик не мог не переживать внутренней раздвоенности, поэтому, должно быть, Роберт всегда нервничал, думая о своем четвертом ребенке, и вспоминал о нем чаще, чем о других.
- Хотел бы видеть еще Рудольфа с Эльзой и Буцем, Альбрехта, Руди Шмеера, старину Эрнста, твоих родителей, конечно, Альфреда, Лени, Феликса, Юнити, хотя она мне и до смерти надоела, - продолжал Роберт. - Еще моих французских друзей, Гренделя например… А почему ты спросила?
- Чтобы ты их всех вспомнил и хотя бы на мгновенье они появились здесь! - Маргарита подняла бокал.
Прибежали дети, захотели тоже чокнуться своим лимонадом и поздравить отца. Анна что-то зашептала матери на ухо; Генрих стоял рядом, нетерпеливо подпрыгивая.
- Что там за тайны мадридского двора? - спросил Лей, притянув к себе сына. - А ну, признавайся.
- Если уже день рождения, нужно же подарок! - волнуясь, объяснил Генрих. - А мы же с собой ничего не взяли, папа!
- Вот Ани предлагает… - неуверенно начала Маргарита. - Они разучили кое-что. Но…
- Отлично! Меня в детстве родители всегда просили "дарить" им какие-нибудь музыкальные или поэтические опусы собственного сочинения и старательно изображали восторг, - живо отреагировал Роберт.
- Тебе они хотят подарить не собственный "опус", а Пушкина, - сказала Грета. - Это сказка. Они вместе со мной перевели ее на немецкий и разучили по ролям. Называется "Сказка о рыбаке и рыбке". Только я не уверена, что…
Но дети уже убежали.
Из найденной в шкафах одежды охотников соорудили себе костюмы. Большой синий плед изображал море. Анхен была то ненасытной старухой, которая заглатывала дары рыбки и едва не слопала ее саму, то золотой рыбкой, у которой в конце концов иссякло терпенье, а Генрих - безвольным стариком, ходившим к морю кланяться и просить.
Маргарита следила за реакцией Роберта, но ничего не заметила, кроме удовольствия. И только позже, уложив детей спать, решилась спросить, понравился ли ему "подарок"?
- Понравился! - ответил он. - Все понравилось - и оригинал, и перевод, и исполнение. Все талантливо! Аллегория тоже понравилась.
- Слава богу, а то я боялась, что ты снова упрекнешь меня, - улыбнулась Маргарита. - Я читала с ними несколько сказок, но они сами выбрали эту для перевода, а потом захотели разыграть.
Лей усмехнулся:
- Едва ли кто-то, кроме тебя, способен на какие-то… ассоциации.
Грета промолчала.
- Рейнская область - это, значит, новое корыто, Австрия - новая изба, а Судеты… что там следующим старуха попросила? - продолжал усмехаться Лей.
- Судеты?
Теперь промолчал он. Маргарита поняла: он просто сказал ей то, что должен был и хотел сказать.
Он ушел в зал, где стоял рояль, и почти сразу Грета услышала первые аккорды. Они и в самом деле были сильными, даже величественными.
Эта увертюра ломала канон: она не выражала основную мысль будущего действа, а лишь предваряла его. Как музыкант Гитлер, безусловно, был подражатель, но как политик… Если присоединение Судетской области, сосредоточившей в себе семьдесят процентов чехословацкой промышленности, и последующей безусловный развал и ликвидация этого государства совершатся так же бескровно, как оккупация Рейнской зоны и захват Австрии, то… Адольфа даже не с кем будет сравнить. Если… Если! Это "если" все еще казалось немыслимым. Золотая рыбка из сказки соглашалась хотя бы из благодарности за освобождение, но почему молчит Европа?! Устыдилась за Версаль? Обманута мирной "увертюрой"?
Стиснув виски, Маргарита мучительно пыталась вспомнить один разговор, свидетелем которого стала случайно и не придала ему значения… Тогда она на минутку зашла в гостиную, где находились Гитлер и Гесс. Гитлер пытал Гесса вопросом - почему, почему… "Почему они мне поверят? Почему ты так в этом убежден?" - "Потому что Чемберлен, Даладье и компания вышли из прошлого века, - вкрадчиво разъяснял Рудольф. - Они воспитаны в его традициях, вера в публичное слово у них на лбу написана. Если ты дашь слово пуб-лич-но, заверишь, поклянешься… - он, кажется, даже засмеялся, - они сыграют по твоим правилам. Понимаешь?"
Маргарита сейчас поняла, о чем они говорили. И Рудольф все смеялся, чуть не хохотал, даже невзирая на видимое напряжение Гитлера. Неужели тогда все и решилось?! В бергхофской гостиной, с бархатными подушечками на креслах, с подложенными под вазы кружевными салфетками?!
Музыка из зала звучала все решительней. Она словно взвинчивала самое себя; каждый новый пассаж взлетал выше предыдущего, и казалось, что к концу все это перейдет в визг.
Внезапно звуки оборвались. Нервическое эхо еще дрожало в воздухе, а Лей уже стоял в дверях, широко расставив ноги, точно готовясь отразить удар.
- Я и за стеной слышу твои… размышления, - выговорил он. - Я не могу их заглушить! Опять ты, как школьная учительница, ходишь с линейкой и прикладываешь - тут короче… принципа, тут - уже, а тут так грязно и темно, что делений не видно. Грета! Я не хочу жить в вымеренном мире!
Не глядя на нее, он прошел вглубь и встал у окон. Плотные шторы были задернуты, но он упрямо смотрел сквозь них:
- Чего ты хочешь? В Австралию? Чтобы наш сын видел меня в белых штанах на корте или в смокинге среди праздных болтунов?! Или вообще в халате с газетой, в которой пишут о том, как меняется мир за шторами?! Пойми, устойчивое развитие исчерпало себя! Я еще помню ту жизнь. Потому и люблю эту! С толпами, парадами и трибунами! С ложью и мечтами, с проклятиями, с обожаньем! С бешеным ритмом, с хаосом! Даже со своей усталостью и вечно повышенной температурой. Я люблю все это! А ты… любишь меня. Ты, умная, чистая… идеал женщины… любишь меня… таким.
Резко повернувшись, он снова ушел в зал. Рояль точно взорвался - с такой силой вырвались из него звуки.