Дочь сидела напряженная, вытянув шейку. Она даже не прижалась к отцу, как обычно делала, когда он обнимал ее; сын, напротив, придвигался все ближе. Роберт вдруг понял, откуда этот приятный тонкий запах: маленький парижанин пользовался какой-то туалетной водой, должно быть из новинок. Роберт вспомнил, какой любительницей новых духов была мать Робера, и, чуть повернув голову, взглянул на профиль сына. Ресницы кукольные, чуть вздернутый, лукавый носик, спиральки волос на висках… Полетт… "Все-таки твоя Полли", - так она подписала свое предсмертное письмо. И вот теперь сидит рядом ее воплощенье - тот же профиль, та же легкость в приятии жизни, даже запах… А ведь это создание когда-нибудь спросит, как и почему погибла его мать?
Нет, с того боку, где сидел сын, не ждать ему успокоенья. А чего ждать с другого боку?.. "Они все тупые или лгут!" Девочка, единственная в своей элитной школе, не вступила ни в один союз. Дочери Лея все прощают… Но ведь и она когда-нибудь спросит…
Нет, не получалось у него передышки, даже с двумя своими птенцами, для которых он пока такой большой и сильный…
Если дети пока отцу вопросов не задавали, то сделать это твердо намеревался партийный судья Бух.
Этим летом Борман буквально умолил тестя не предпринимать ничего важного, не поставив его, Мартина, в известность. Бух тогда как будто обещал. Да, видно, забыл.
Еще раз просмотрев "дело", судья, как было принято в таких случаях, прежде всего вызвал Лея для личной беседы.
Если бы Бух сделал это в другой день, Лей, безусловно, поехал бы. Но в то утро, после дня рождения сына, он чувствовал себя настолько измученным, что перспектива встать на ноги и опять куда-то на них передвигаться вызывала у него ужас. Он послал отказ.
Буха это возмутило. Из газет он знал, что ничего серьезного с рейхсляйтером не случилось. Да он и сам недавно наблюдал Лея в английском посольстве, на очередном фуршете в честь подписания англо-итальянского соглашения по Эфиопии. Загорелый, улыбающийся Лей, стоя рядом с английским послом в Риме лордом Пертом, бодро доказывал французскому послу выгоды от вручения верительных грамот на имя "короля Италии и императора Эфиопии" одновременно с англичанами.
Судья представил увесистое "дело" о коррупции в ГТФ лично фюреру.
- У вас уже была беседа? - спросил Гитлер.
- Доктор Лей отказался приехать, - ответил Бух.
- Это на него похоже?
- Н-нет.
- Да! Человек из последних сил делает чужую работу и просто не оставляет их на то, чтобы оправдаться. Какова общая сумма присвоенных доходов?
- Лично рейхсляйтером - ноль. Но…
- Проверьте все еще раз. - Фюрер положил ладонь на закрытую папку. - После съезда мы к этому вернемся, Вальтер.
Партийный съезд "Великая Германия" открылся 11 сентября.
Застроенный стадионами, специальными площадками, плацами и залами Нюрнберг гудел от миллионов местных и съехавшихся со всего мира поклонников фюрера и национал-социализма.
Съездовские церемониалы не отличались разнообразием, скорее - консерватизмом. Разнообразие вносили подробности, особенно для самих организаторов. Борман замучил командующих парадом на Адольф Гитлерплац ваксой для сапог, по его мнению "съедающей блеск". От мелочных придирок Бормана все устали. И, конечно, до того, как устал сам Борман, никому не было дела, разве что его жене Герде: она в эти дни старалась не подпускать к нему детей, которых он колотил нещадно.
Если вакса Мартина так и не удовлетворила, то готовящимися световыми эффектами он мог гордиться. Центральное же событие - программная речь фюрера - вообще будет обставлено так, что сам Зевс-громовержец позавидует.
Во время генеральной репетиции парада Борман спросил Шмеера: а где эта вездесущая Рифеншталь со своей группой? Оказалось, что группа на месте, работает, а самой Лени нет - улетела в Штаты. "Это… как же понимать?!" - Даже Борман несколько растерялся.
Разъяснения мог бы дать Геббельс. В конце августа он сделал Рифеншталь официальный заказ на фильм о съезде "Великая Германия" и получил следующий ответ: "Я уже сняла один съезд. Для меня этот этап пройден". У Геббельса от такой наглости отвисла челюсть. Он решил попытать счастья и передать ответ лично фюреру. Но Гитлер как будто даже не понял: "Я уже сказал - оставьте Хелену в покое. Почему я должен это повторять?"
Съезд торжественно открылся в Зале Конгрессов речью Рудольфа Гесса. Махина торжеств сдвинулась и поползла…
Зал Конгрессов несколько часов сотрясался от возгласов, рукоплесканий, скандирования "Зиг Хайль", пения национального гимна и "Хорста Весселя". Возбуждение, как пламя, вырывалось из окон здания наружу, грозя поджечь некогда тихий старинный баварский городок. Над подиумом нависала такая гигантская золотая свастика, что некоторые функционеры поглядывали на нее с опаской: сорвись она, десяток из них уложила бы на месте.
За фюрером сидел, а позже шаг в шаг следовал повсюду Мартин Борман, которого периферийные руководители до сих пор знали лишь как начальника штаба Рудольфа Гесса. Борман оторвался от Гитлера только перед началом парада на Адольф Гитлерплац, чтобы появиться в ложе для почетных гостей в числе двадцати рейхсляйтеров - этого партийного Олимпа, сверкающего золотыми значками ветеранов сонма богов, каждый из которых владычествовал в своей партийной епархии, страшась лишь всевидящего ока Верховного Владыки.
После того как Гитлер в тридцать третьем году отменил для Гесса все титулы, оставив лишь поднебесный - "заместитель фюрера", самое почетное правое крайнее место обычно занимал Роберт Лей; за ним медленно, по одному, на горделивом друг от друга отдалении следовали остальные девятнадцать человек, и среди последних - коротышка с бычьей шеей - Мартин Борман, на которого "боги" демонстративно не обращали внимания, выказывая хотя бы таким способом ненависть "старых бойцов" к "выскочке" и "темной лошадке".
Трудно сказать, то ли эта холодная неприязнь коллег так допекла в общем-то общительного и не лишенного чувства юмора Мартина, то ли от постоянного переутомления у него сдали нервы, то ли и тут был точный расчет, но только сегодня шествие партийных богов совершилось не по заведенному распорядку. Неожиданно для рейхслятеров Борман, опередив всех, решительно прошел к крайнему правому креслу и крепко уселся. Лей, шествовавший во главе блистательной когорты, несколько замедлил шаг и вперил в Бормана свой тяжелый "бульдожий" взгляд. Борман его выдержал. Два взгляда так и оставались сцепленными, пока Лей не сел в соседнее кресло и, откинувшись на мягкую высокую спинку, не растянул губы в два десятка нацеленных на него объективов. По ряду занимавших места рейхсляйтеров прошла волна презрительно-ироничного недоумения, быстро перешедшего в возмущение и гнев. "Темная лошадка" бросила вызов не только лично Лею, но и всем остальным восемнадцати могущественным функционерам, как бы опустив их на ступеньку вниз.
Острее других восприняли демарш Бормана рейхсляйтеры Вильгельм Фрик, министр внутренних дел, и Ганс Франк, главный партийный юрист.
Именно их активное негодование, как инфекция по воздуху, дошло до Гитлера, и он, оторвав взгляд от марширующих красочных колонн, недовольно, вполоборота, посмотрел на ложу рейхсляйтеров.
- Чего они там? - спросил он Гесса. - Не знаешь?
Но Рудольф даже не понял, о чем вопрос. Эта бывшая рыночная площадь перед Фрауенкирхе, переименованная в площадь Адольфа Гитлера, каждый раз слегка бросала его в жар, как бы ни была декорирована. Она хранила в себе воспоминание семилетней давности: тогда, во время предвыборной кампании, он, вынужденный заменить потерявшего голос Адольфа, после своего выступления внезапно упал в обморок.
Больше рядом с Гитлером сейчас никого не было. Позже он повторил свой вопрос Юнити, когда после прохождения великолепного "Лейбштандарт СС Адольф Гитлер" включили фонтан и фюрер предложил некоторым из дам пересесть поближе.
- Борман уселся на место Лея, - объяснила Митфорд. - Вожди вскипели и теперь выпускают пар.
Гитлер раздраженно поморщился, но через минуту легонько хлопнул себя по колену и рассмеялся.
- Ты представил себе обиженную физиономию Роберта? - шепотом поинтересовалась Юнити.
- Не то. - Гитлер наклонился к ней и сидящей тут же Эльзе Гесс. - Лей как-то подложил Борману свинью в виде публичного выступления и пообещал мне предоставить доказательства того, что Борман непременно отомстит. По-видимому, месть состоялась.
- Ты думаешь, он на этом остановится? - возмутилась Юнити. - Как можно держать при себе такого человека?!
- Заметь, дорогая, - Гитлер обращался уже к одной Эльзе, - что, будь Мартин голливудской звездой, любимцем толпы, лихим трюкачом или просто обаятельным человеком, она бы так не возмущалась!
На вечернем приеме в зале городской ратуши, затянутом белым штофом и украшенном бывшими наполеоновскими трофеями - государственными регалиями Первой германской империи, вывезенными из Вены, Гитлер коротко передал дипломатам суть своей речи в рейхстаге от 21 февраля, особенно нажимая на то, как невыносимо для каждого немца сознание того, что братья по расе подвергаются мучениям (в Судетах).
- Мы не только восстановим их гордость и самосознание, мы дадим им рабочие места, - разъяснял он всегда настороженно слушавшим его иностранцам. - Мы построим для них жилье, дадим хорошую медицинскую помощь, спорт, отправим в отпуска за границу… И это… кто-то именует "захватом", "агрессией" или как там еще?! Повторяю, господа, у Германии нет в Европе территориальных претензий!
"Еврейский вопрос" фюрер аккуратно обошел. Да и к чему было повторяться, если днем, в своей программной речи на съезде, он, обратившись к залу с вопросом: "Кто больше всех заинтересован развязать войну в Европе?", получил дружный рев зала: "Евреи!!!" Повтори он этот вопрос на площади, было бы то же самое. К политику нет вопроса там, где ответ единодушно дает сама нация.
Обычно после "централизованного общения" фюрера с наиболее важными из гостей их, по сценарию партийных приемов, по одному "растаскивали" рейхсляйтеры, для дальнейшей обработки. Но сегодня вожди выглядели рассеянными и проявляли мало энтузиазма. Однако Юнити ошиблась, полагая, что они всего лишь выпускают пар. Выскочка Борман застрял костью в горле блистательной когорты: практически у каждого из девятнадцати имелся к нему свой счет. При этом за каждым стояла еще и своя когорта - из гауляйтеров, наделенных фюрером независимостью (указ от 1932 года). Гауляйтеры, далекие от центра, на указания Бормана смачно плевали, как, например, это всякий раз демонстративно проделывал перед своим аппаратом гауляйтер Швабии Карл Валь. А Борман шел дальше. Он измыслил и аккуратно внедрял новую должность - штабсляйтера (начальника штаба округа), подбирая на нее своих людей и наделяя их функцией надзора за гауляйтерами, и, таким образом, целая свора ищеек уже начинала расползаться по партийным штабам, мороча, глуша все, что там еще оставалось живого. А сколько было личных обид! Сколько накопилось ненависти к лезущему во все дыры и норки "какому-то начальнику штаба"!
Сегодня рейхсляйтеры получили наглядное подтверждение того, во что вылилась кротовая работа Бормана и куда его вознесла. Все понимали и то, что фюрер не захочет вмешиваться: фюрер выше партийных дрязг. Но если все, объединясь, выразят ему общую волю…
Дружную решимость рейхсляйторов сбивало только поведение самого "обиженного" Лея, который сегодня выглядел что-то уж чересчур беззаботным. Он откровенно избегал коллег и дипломатов и проводил время в обществе дам.
По этому поводу особенно негодовал и суетился Геббельс. "Ишь, обсели, как мухи патоку, - комментировал он Фрику и Русту. - Предлагаю вызвать его и откровенно поговорить".
Чтобы не привлекать лишнего внимания, поговорить взялся сам гауляйтер Берлина - Йозеф не просто ненавидел Бормана, он начал даже побаиваться… силы своего чувства.
- Ты, что, не видишь что происходит?! - накинулся он на Лея, когда они остались вдвоем в одной из курительных. - Такой удобный случай! Все девятнадцать - в один кулак и по этой наглой морде! Фюрер не устоит.
- Ты, Йозеф, когда увлекаешься, сам себя не слышишь, - равнодушно заметил Лей. - А вообще… все это не стоит и пфеннига. Знаешь, откуда цитата? - И продолжал спокойно курить.
- Как с тобой иногда трудно, Роберт! - поморщился Геббельс. - Ну, что на тебя нашло?! Такой великолепный случай! Ты сам говорил, что Борман, как гриб-паразит, разъедает партийный ствол…
- Послушай, Йозеф. - Лей туманно глядел на него сквозь сигаретный дым. - Я вот давно хочу тебя спросить… Тебе когда-нибудь бывает стыдно?
- Нет! - отрезал Геббельс. - Нет и нет! С тех пор, как я выбрал цель! И знаешь, что я хочу тебе сказать? Когда человек злится, это я могу понять, но человеческая глупость ставит меня в тупик!
- У Лея парализована воля, - прокомментировал Геббельс этот разговор коллегам. (Йозеф умел найти нужное слово и сделать так, чтобы оно дошло до фюрера.)
- По-моему, у него новый роман, с Шуленбург, - снисходительно усмехнулся Вальтер ъъъ Дарре.
- А по-моему, с фон Лафферт, - поправил Франк. - Графиня - пройденный этап.
Геббельс с возмущением смерил их взглядом. О чем они, черт подери?! Срывается общее дело… Лея нужно встряхнуть как следует, а не гадать, какая из прилипших к нему красоток ночью прыгнет к нему в постель!!!
Как Геббельс и предполагал, вожди способны были наступать лишь когортой. Стоило одному из нее выпасть, оставшиеся восемнадцать обратили свои взоры на фюрера.
О неподобающем поведении Бормана Гитлеру поведал Геринг, который сам ничего не видел, но был не прочь лишний раз лягнуть соратника, хотя бы за то, что чересчур близко подобрался к фюреру.
15 сентября, в самый разгар съездовских мероприятий, ожидался визит премьер-министра Англии Чемберлена, и Геринг дал Гитлеру совет принять его в Бергхофе, без особой помпы: несколько личных бесед, прогулка к "Гнезду орла" в обществе двух-трех красивых дам, владеющих английским (Геринг имел в виду Эльзу, Маргариту и свою жену). Гитлер согласился. Из ближайших соратников он собирался пригласить с собой только Гесса, Геринга, Бормана и Риббентропа. Остальные были ему или не нужны, или, как Геббельс и Лей, заняты во всевозможных мероприятиях. Однако вспомнив сейчас о присутствии в Бергхофе Маргариты, Гитлер все же пригласил Лея "слетать на денек".
- Я бы с удовольствием, если… Борман заменит меня на трибунах, - пошутил Лей.
Гитлер хмыкнул.
- Я толком не понял, что там произошло между вами, но, по-видимому, это то, о чем вы мне говорили, помните, в Вене?
- То самое, - кивнул Лей.
- Я бы не стерпел, - заметил Геринг.
Они беседовали втроем, сидя за круглым столиком, на приличном удалении от остального общества, однако Лей, отвечая, заметно понизил голос:
- Видишь ли, старина, Борман хотел сделать мне гадость, но принес пользу делу. Институт рейхсляйтеров исчерпал себя. Он - пятое колесо в телеге.
Гитлер и Геринг быстро переглянулись. Гитлер широко улыбнулся.
- Вы читаете мои мысли, Роберт. Если бы все так понимали суть процесса!
- Я говорил то же самое, - напомнил Геринг.
- Да, да, Герман! Однако, если хотите, Борман извинится, - снова повернулся фюрер к Лею.
- Тогда ему придется встать в очередь, - пошутил Роберт. - Я утром говорил со Штрайхером. Он тоже готов принести извинения.
Геринг слегка отпрянул; было заметно, как его бросило в жар.
- Сегодня в отеле "Дойчер гоф", где мы ночуем, - продолжал Лей, безжалостно, в упор, глядя в полное лицо Геринга, которое мгновенно покрылось каплями пота, точно его сбрызнули. - В присутствии тех, кого ты сам назовешь. Если тебе это нужно, конечно, - добавил он.
Гитлер тоже сначала искоса, потом прямо взглянул на Геринга.
- Не знаю… - пробормотал тот. - Я… подумаю… соображу… Извините. - Он поднялся. - Пойду пройдусь… на воздух… подышу.
- Да-а… - задумчиво протянул ему вслед Гитлер. - Нужно все организовать самим… поделикатней.
- Тогда без Бормана не обойтись, - заметил Лей. - Можно позвать его прямо сейчас и… поручить.
Гитлер низко опустил голову, сделав вид, что прячет улыбку; потом, кашлянув, поглядел на Лея.
- Я отлично понял вас, Роберт. Причем сразу. Вы умница… мне так легко с вами. Надеюсь, нас никто не поссорит. До конца.
Фюрер, немного повернув голову, одним взглядом подозвал всегда готового стартовать к нему Мартина, и тот в три шага достиг кресла, в котором только что сидел Геринг, присел и характерным движением одновременно повернул, наклонил и выдвинул вперед голову.
Они говорили втроем минуты три. Со стороны это выглядело доверительной беседой. Рейхсляйтеры недоумевали. Опять этот скользкий Борман первым проскочил к фюреру. Напрасно негодующий Геббельс доказывал, что виноват Лей с его вечными вывертами. Геббельса пристыдил мальчишка фон Ширах, сопливый демагог, любитель тупых афоризмов. "У нас благородство теперь вышло из моды, - бросил он в воздух перед носом Йозефа. - Некоторые забыли, что можно просто пройти мимо". Геббельс искусал губы от досады. Мало того, что, улыбаясь сейчас Борману, Лей окончательно сорвал атаку рейхсляйтеров, он опять, как магнитом, притянул к себе дам и, как всегда, самых красивых и молодых, самых избалованных, привыкших властвовать. А ему, Йозефу, уже сунули в лицо похабный список из тридцати шести имен якобы его любовниц, составленный негодяем Ханке и включенный Магдой в реестр грехов ее мужа, который она всучила лично фюреру!
Разговаривая сейчас с дипломатами, Геббельс порою глядел перед собой такими злыми глазами, что многим становилось не по себе.
Одно согревало ему душу - Лида. Нет, ни за что он не отдаст ее им на растерзанье - нежную, понимающую его, как никто, терпеливую… - как бы ни старались и ни злоумышляли его враги!
12 сентября был днем речей: вожди говорили с открытых площадок, и теперь не только стены Зала Конгрессов, но и весь старинный Нюрнберг вздрагивал от взрывов энтузиазма многотысячных толп.