Второй, как и рассчитывал Гесс, сыграли три эмоциональные дамы, не знавшие, что Адольф уже побывал в клинике Брандта, и собиравшиеся туда с ним отправиться. Особенно выразительна была Юнити, в глазах которой всеми оттенками переливалась живая боль. Эти глаза на Адольфа почти не глядели.
Когда дамы уехали, Гитлер уже заметно помрачнел, хотя после совещания вышел в приподнятом настроении. И Гесс сразу перешел к эпилогу.
- Я только что еще раз убедился в том, что в центре общенационального напряжения может стоять только один человек, - твердо произнес он. - Любому другому это противопоказано. Как и нации в целом.
Гитлер, брезгливо щурясь, глядел в пол. Несколько раз он выдыхал воздух, передергивал плечами, наконец громко фыркнул:
- Ты сегодня определенно все решаешь сам! Держу пари, ты уже отдал приказ Гиммлеру!
- Гиммлер ждет твоего звонка.
Гитлер снова возмущенно фыркнул:
- Ну, Руди! Мне, что ли, не жаль этого мазохиста? Кстати, как он там? Как и ты, считает меня бессердечным?
- Не знаю, что он считает! Он послал меня на х…!
- Что-о??!.. Все-таки ему здорово досталось. Придет в себя, извинится, конечно.
- Нужно мне его извинение!
- Ладно… я вас помирю. - Гитлер прошелся по залу. - Позвони Гиммлеру сам. Скажи, чтобы действовал… по своему усмотрению.
Фюрера ждало очередное совещание. Мартин Борман уже дважды обозначился в полуоткрытых дверях. Когда Гитлер ушел, Гесс позвонил Гиммлеру, потом - Отто Дитриху, имперскому пресс-секретарю, и приказал информацию о несчастном случае с Леем дать в утренних газетах "максимально сдержанно". И наконец уехал, но не домой, а к Альбрехту Хаусхоферу, который работал сейчас в Мюнхене. Эльза с Буцем приедут только завтра, а дома без них была тоска…
Альбрехт только что закончил новую пьесу и искал для нее название. Кровожадный и распутный римский диктатор Луций Корнелий Сулла представал в ней отнюдь не в античном величии своих монументальных пороков, а скорее в конкретном противоречии природных талантов и вынужденности, обреченности творить из них зло.
Удобно устроившись в кабинете Карла Хаусхофера, их любимой еще с университетских лет комнате в доме, друзья с удовольствием перечитывали пьесу, местами по ролям, и Рудольф предложил назвать ее просто "Сулла" - именем самого страшного из всех диктаторов в истории человечества. Взяв рукопись, он перевернул несколько листов, чтобы заглянуть в финал, и нечаянно выронил на колени фотографию девушки в светлом платье - невесты Альбрехта, с которой, похоже, что-то у того разладилось.
Рудольф еще недавно так радовался за друга, но теперь, из деликатности, не решался спросить - что же все-таки случилось. Он видел Альбрехта и Ингу вместе и ему показалось, что эта девушка просто создана для Альбрехта, достойна его.
Альбрехт взял фотографию и положил ее на стол.
Рудольф проснулся в полдень и увидел сидящую на краешке постели Маргариту. Поцеловав его, она спросила, как он себя чувствует, - если ничего, то канцлер просил его быть в два на встрече с Генлейном, и еще: приехали итальянцы… По ее сосредоточенности он понял, что сестру что-то сильно тревожит и это "что-то" рядом с ним. Когда она принесла ему кофе, он спросил, как Роберт? "Терпит", - был короткий ответ. Он спросил, что ее еще беспокоит. Ее глаза, с годами приобретающие зеленоватый оттенок, ловили каждое его движенье, надеясь поймать взгляд.
- Руди, я сегодня утром принимала у нас дома Гайду. Они с Робертом говорили при мне… Руди, это… война?
- Из-за чехов войны не будет, - резко ответил Гесс.
- Но у них с русскими договор!
- Румыния и Польша Красную Армию к чехословацким границам не пропустят. Успокойся.
Грета продолжала ловить его взгляд. Он невольно подумал, как, должно быть, этими глазищами она изводит Лея.
- Твоему Буцу скоро год, моим по восемь… Но Вальтеру, первенцу Роберта, завтра восемнадцать. Руди!..
- Грета! Достаточно! По пути я заеду к вам, мне нужно кое-что сказать Роберту.
В дороге они молчали. Дома Маргарита проводила брата к кабинету, сказав, что Роберт лежит там и у него итальянцы.
Но в кабинете было подозрительно тихо. Вместо итальянцев и Лея Рудольф нашел на подушке записку: "Уехал по делам. Целую". Интересно, как это выглядело? "Фольксваген" ему к постели подали, что ли?
Гесс взял записку и на обороте написал: "Для ф. я там, куда ты меня послал". Он попросил сестру передать это Лею при первой же возможности и проследить, чтобы он сжег листок, или сжечь самой.
Расстроенная, непривычно рассеянная Маргарита вышла проводить его. Ее взгляд до последнего цеплялся за брата, но Рудольф слишком торопился, да и чем успокоить женщину, которая, вернувшись после временного отсутствия, обнаруживает под своим домом только что выстроенное бомбоубежище?!
Впервые после Берлинской Олимпиады 1936 года все дети Роберта Лея собрались в его мюнхенской резиденции в день восемнадцатилетия старшего сына Вальтера.
Утром юношу принял в своей резиденции фюрер. Днем начали собираться приглашенные; основную массу составили друзья Вальтера по Университету. Предполагалось, что старшее поколение, поздравив мальчика, затем удалится на другую половину дома, оставив молодежь порезвиться вволю.
Однако поздравления старших затянулись: оказалось, что молодые люди отнюдь не стремятся поскорей отделаться от взрослых, скорее наоборот.
Всех интриговало беспокойство самого хозяина: среди общего оживления он вдруг оставлял гостей и, извинившись, уходил, чтобы переждать приступ боли и немного прийти в себя. Газеты второй день обсуждали технику безопасности на промышленных предприятиях рейха, из-за пренебрежения которой и сам вождь ГТФ получил "легкий ушиб" ноги.
С этим "легким ушибом" Роберт вчера полдня сопровождал амбициозных итальянцев, а сегодня принимал гостей и старался не испортить детям праздник. Благодарные дети, как умели, выручали отца, выдумывая несущестующие визиты и телефонные звонки.
Эльзу до слез тронуло, как все шестеро, забывая о развлечениях, стремились побыть с отцом в те получасовые паузы, когда он вынужден был лежать у себя в спальне. Дети установили очередь на это право и честно ее придерживались, но Эльза заметила, что младшие несколько раз уступали свой черед Роберу.
Эльза невольно, с совершенно новым для себя чувством, взглянула в этот вечер на своего резвого, лопочущего первые слова, всем улыбающегося Буца. Каким он станет, и сумеет ли она воспитать в сыне такую же нежную, чистую преданность отцу, которого он так редко видит?
Она хорошо знала первую жену Лея. Понимает ли Роберт, чем обязан этой женщине, тихо вырастившей в Кельне троих чудесных детей и сумевшей сохранить им души?
Сегодня утром Эльза звонила в Кельн, чтобы поздравить мать Вальтера, они долго разговаривали. Между прочим, Эльза узнала, что среди гостей, отправившихся в Мюнхен, есть и девушка, которая очень нравится Вальтеру.
Девушку звали Эмилия фон Рентхельд. Двадцати лет, дочь крупного франкфуртского промышленника, она привлекала к себе общее внимание самоуверенностью, решительностью, склонностью к резонерству и поучениям. Она резко выделялась среди сверстников, ведя себя так, как и подобало преуспевающей партийной функционерке. Ее старшая сестра уже тринадцать лет была замужем за генералом Карлом Вольфом, может быть, самым доверенным и близким к Гиммлеру человеком. Воспитанная в нацистском духе, Эмилия с тринадцати лет делала карьеру: сначала в Союзе девочек Гитлерюгенда, позже - в штабе обергит "Запад". Бывший имперский руководитель молодежи доктор Рентельн еще шесть лет назад сказал о пятнадцатилетней Эмилии, что "эта девчушка по своим качествам гораздо больше подходит к руководству всем Гитлерюгендом, чем сибарит и ловелас фон Ширах".
Вот в нее-то и угораздило страстно влюбиться юного интеллектуала Вальтера Лея, ежедневно, с огромным напряжением сил, оправдывающего в глазах окружающих свою громкую и грозную фамилию.
Похоже было, что, кроме матери и Эльзы, о чувствах мальчика догадывалась разве что его сестра Элен. Эльза поняла это по пристальным презрительным взглядам, которыми девочка постоянно преследовала уверенно и умело державшуюся фройлейн Рентхельд.
Тринадцатилетняя Элен была похожа на отца не только внешне. Она была бесстрашна и бесцеремонна - качества, которые в этом возрасте неразделимы. В ее головке давно созрело намерение открыть брату глаза на неправильность его выбора!
Уже звучала музыка: в разных гостиных - разная. Но молодежь упрямо не желала отделяться. Сами собой возникающие кружки, не распадаясь, перемещались за "звездными" дамами - Юнити и Лени. Когда все общество перетекло в огромную гостиную, где по первоначальному замыслу предполагалось оставить молодежь "побеситься", туда вышел Лей. Полюбовавшись на юные, разгоряченные спорами лица, он подозвал к себе сына и нескольких его друзей и предложил послушать американские блюзы - последние записи.
Вальтер, унаследовавший от отца его музыкальные способности, играл почти на всех инструментах. Вместе с друзьями они составили подвижный джазовый оркестр, единственный оставшийся на целое гау после идеологических чисток. Власти смотрели на эту джаз-банду снисходительно, как на прихоть сына Лея, и не вмешивались.
Пластинки присылала сестра Юнити - Джессика. Роберт увел детей к себе и дал послушать самое свеженькое. Вскоре к ним постучались и Элен с Робером. Комнату точно наполнили сейчас кислородом. Ребята жадно поглощали, будто пропускали через себя, поток необычных, немыслимых сочетаний, идущих из глубин чуждой, набирающей агрессию культуры.
Когда меняли пленку, у кого-то из ребят само, как выдох, вырвалось: "Здорово!"
- Да, колоритно, - согласился Лей. - Знаете, что я сейчас вспомнил? Я в девятнадцатом году сидел во французском лагере для военнопленных. Скука была смертная, жрали одни консервы… И вдруг сердобольная дамочка из Красного Креста привозит в наш лагерь целый вагон экзотических фруктов! До смерти не забуду, как беру в руки какой-то гигантский, мохнатый, рыжий шар и, в буквальном смысле, ухожу в него, погружаюсь…
- Папа, ты не находишь свое сравнение несколько… своеобразным, в части "скуки и консервов"? - улыбнулся Вальтер.
Лей рассмеялся. За ним - остальные.
- Кстати, после того, как мы слопали тот вагон, лагерь стал напоминать муравейник перед грозой - так все забегали. И это, извините, сравнение навело меня на мысль, - продолжал Роберт, - а не потанцевать ли вам? Штраус называл вальсы "музыкой для ног", а то, что вы слушали, скорее - музыка для торса. Европе придется через это пройти.
- Чтобы вернуться к музыке для души? - спросил Вальтер.
- Не сразу. Будет еще и "головная" музыка. Так как насчет танцев?.. Что тебе? - спросил он Элен, которая уже несколько раз тихонько сжимала ему руку.
- Давай уйдем, - шепнула дочь. - А то они при тебе будут стесняться.
- Конечно, уйду, - ответил Лей. - А ты позови сюда остальных ребят.
Лей ушел. Элен сначала выманила из общей гостиной всего несколько человек, "самых нормальных", как она их называла. Она сказала им, что отец хочет, чтобы они танцевали под ту музыку, которую сейчас услышат. Она сказала это так живо и непосредственно, что, не спрашивая ни о чем, ребята покорно последовали за ней. Очень скоро спортивные, гибкие тела молодых арийцев с наслаждением отвечали эротичному зову "неполноценной" музыки…
И эта сцена, вся в живом, колеблющемся свете зажженных свечей и оттого еще более экзотичная, внезапно открылась перед Эмилией фон Рентхельд, которую Элен привела к дверям гостиной. Темп танцевальной импровизации рос вместе с возбуждением; одна из девушек скинула туфельки, и скоро все девушки танцевали босиком, все откровенней и смелей отвечая на призывные движения партнеров.
- Товарищи, перестаньте! Вас могут услышать! Вспомните, где вы находитесь! - воскликнула Эмилия и услышала в ответ веселое объяснение о танцевальном эксперименте под названием "поедание экзотических фруктов".
- Но если кто-нибудь из старших товарищей увидит… - волновалась Эмилия.
Все дружно рассмеялись. Мили, считавшая себя обязанной во всех ситуациях нести ответственность, настолько растерялась, что заговорила митинговым языком низовых ячеек Гитлерюгенда:
- Это идеологическая диверсия… Вас провоцируют… Кто инициатор? Музыка отвратительна! Фюрер считает нашу молодежь обязанной… - И так далее.
Стоящая рядом Элен все это время, не отрываясь, смотрела в смущенное, страдающее лицо брата, который один не смеялся. Незаметно выйдя, Элен со всех ног понеслась к отцу и, оторвав его от разговора, упросила пойти с ней как можно скорее.
Лей вошел в гостиную, где еще плавали приглушенные звуки.
- Вот! - победоносно объявила юная интриганка, подведя отца за руку к возбужденной Эмилии. - Вот инициатор!
Лей, весело оглядев ребят, тут же быстро шагнул к Мили, чтобы поддержать ее под руку: девушка сильно побледнела, и он подумал, что она, должно быть, переусердствовала в танцах.
- Аккуратнее, друзья, - сказал он, усадив фройлейн. - Эти ритмы из другого мира и могут быть коварны. - Он улыбнулся. - Но красивы, не правда ли?!
- Да, папа, Мили очень понравилось, - громко объявила Элен, опять впившись глазами в лицо брата. - Она так хвалила музыку! Она сказала, что это прекрасно.
- Вам нравится? - снова улыбнулся Лей.
- Да, очень… - пробормотала Эмилия.
- Мили сказала, что эта музыка достойна немецкой молодежи! Что фюрер был бы рад…
Лей, резко повернувшись, пристально взглянул на дочь; потом его точно толкнуло что-то в сторону сына. И он все понял. Вальтер готов был сейчас умереть.
- Вообще-то я должен вам сказать… - начал Роберт, подавив желание отшлепать свою Ленхен, - что мы, старшие, случается, позволяем себе расслабиться. Я иногда так устаю, что на все готов, лишь бы вывести себя из этого состояния - на голову встать или начать отплясывать… африканское. Но вы молоды, вам еще рано… Я понимаю, что возмутило Эмилию. Это я виноват… - Он продолжал говорить, смягчая обстановку. Элен, стрельнув глазами в отца, поджала губы. Она так и не поняла, почему, когда через несколько минут он вышел, то даже не позвал ее с собой, словно забыл, что она стоит у двери. Ей казалось, что она-то все сделала правильно.
В это время Лея разыскивал Гесс, которому только что позвонил Гитлер. Была уже ночь, но фюрер никогда не ложился раньше двух-трех часов.
Об этом знал его бывший главный адъютант, старый боевой соратник по мировой войне Фридрих Видеман. Его Гитлер отправил в Лондон для переговоров с лордом Галифаксом. Видеман знал и то, что в ночные часы ум Гитлера работает особенно продуктивно, а потому и выбрал их для своего звонка.
Гитлера сейчас сильно раздражала неопределенность в позиции Соединенных Штатов, руководимых лисой Рузвельтом, которого фюрер ненавидел. Американский президент упорно не давал своему послу в Лондоне Джозефу Кеннеди разрешения на поездку в Германию, поскольку это могло бы вызвать ненужный ему перед выборами скандал. При этом Рузвельт явно стремился получить информацию о положении в рейхе "из первых рук" и, как полагал Видеман, все же дал своему другу такое разрешение, тайно. "Одним словом, Кеннеди готов прибыть в Германию, если ему будут даны соответствующие гарантии, - сообщал Видеман. - Возможно, позже посол сможет приехать вторично, на более длительный срок, пока же секретность должна быть полная - ни Дирксена, ни Вайцзекера, ни тем более Дикхоффа ни во что не посвящать!"
- Адольф сказал, что, подумав, решил спросить совета только у нас двоих, - сказал Гесс. - Так что…
- Постой, в июле Кеннеди всех оповестил, что хотел бы повторить "маршрут Виндзоров"! Какая же тут может быть секретность? - удивился Лей. - Не в багажнике же его привезут!
- Это не наша забота. Что скажешь по существу?
- Да кто же отказывается от таких визитов?!
Они немного прошли в глубь аллейки, на которую Роберт вышел, чтобы отдышаться после сцены, которую ему устроила глупая дочь.
- Над чем думал фюрер?! И какого совета он ждет?! - продолжал недоумевать Лей, усаживаясь на скамейку. - Ты понял?
- Он просто хочет нас помирить, - усмехнулся Рудольф.
- Да, ты извини меня, пожалуйста, - нахмурился Лей. - У меня от этой боли в голове был какой-то туман.
- Ничего, бывает.
- Я тебе так благодарен, Руди! - Лей посмотрел на залитый светом дом. - Тошно подумать, что бы тут сейчас было, если бы не ты. Помнишь Франкфурт?
- Полежать бы тебе и теперь не мешало, - заметил Гесс.
Лей не ответил. Он подумал, что едва ли даже чуткий Рудольф до конца представляет себе, какую безумную боль он испытал там, на бетонном полу заводского цеха. Но… стерпел и еще стерпит… эту кару за Марго.
- Значит, предварительную беседу с Кеннеди проводим мы с тобой, - подытожил Гесс, - а после… Эй, кто там прячется, выходи! - весело обернулся он на укрытые в лунной тени кусты. - Детвора, наверное.
- Это мои, - усмехнулся Лей, всмотревшись. - Большие уже, а ведут себя…
На аллейке обозначились Робер и Элен; мальчик крепко держал сводную сестру за руку. Рудольф, кивнув им, попрощался с Леем и пошел к дому. Роберт собрался сделать детям замечание, но вдруг заметил на щеках дочери блестящие бороздки от слез.
- Что случилось? - ласково спросил он.
- Папа, я не могу ей объяснить, - начал Робер. - Она говорит, что так не должно быть… что неправильно любить лицемеров.
- А кого правильно любить? - улыбнулся дочери Лей.
- Вальтер же увидел, какая она, папа! - шагнула к нему Элен. - И все смеялись!
- Кроме него, детка, - напомнил отец. - Ты очень некрасиво поступила.
- А она - красиво? Лицемерка! Ханжа! Они в Гитлерюгенде все такие! Или тупые, или лгут! Она все время лжет! Она и ему лгать будет! Папа!!! - Всхлипнув, девочка вырвала руку и отвернулась.
- Что произошло? - тихо спросил Лей сына.
- Мы гуляли по парку и случайно увидели, как Вальтер и Мили… целуются.
Роберт едва не рассмеялся. Глупышка Ленхен! Замышляя свой демарш, она и не предполагала, что он только откроет Эмилии глаза на чувство к ней Вальтера.
Роберт позвал детей к себе и, усадив их по бокам, обнял за плечи. Ночь была тихая, теплая. Пахло лилиями и… сандалом. Откуда это?