- Но это бы ладно! Я был такой распиздяй, что и поделом мне! Но мои пейзажи хотя и прошли творческий конкурс, но были помечены отзывом "склонен к подражательству". Вы подумайте! Я пришел учиться! И не подражая? Кретины!!! Мы говорим - "школа Рубенса", "школа Рембрандта"! Ни один эксперт на их картинах не отличит руку мастера от руки ученика, потому что допущенные к холсту мастера ученики сами почти мастера. Под-ра-жа-тели! Но со временем, доведя подражательство, то есть мастерство, до совершенства, освоив технику рисунка, анатомию, те из них, кто отмечен был талантом, выходили из мастерских с собственными сюжетами, становились оригинальны, то есть сами делались мастерами и создавали школы. А нынешние? Взял в руки кисть, плюнул в охру, мазнул. Самовыразился! Зачем учиться?! Чему?! Если можно поваляться на диване, поковыряться в себе, изобразить… нечто левой ногой и назвать "творческими поисками"! "Самовыражением"! Не-на-вижу эти слова!
Гитлер говорил долго. Постепенно успокаиваясь, закончил так:
- Конечно, среди наших новаторов есть такие, кто сознательно отошел от ряда школ. Хофер, Пикассо, Шлихтер, например, - бесспорные мастера. Их поиски мне не интересны, но я признаю за ними право. В конце концов, мы все экспериментируем. Но эксперименты этих единиц взбаламутили поисковый инстинкт у сотен бездельников, которым место…
На этом он оборвал себя. Потом жаловался, что три ночи не мог уснуть.
Но Геббельсу не сказал ни слова.
Йозеф, давно и прочно отделивший собственные эстетические пристрастия от застарелой болезни самолюбия, был почти удовлетворен. Он распорядился срочно изъять картины названных фюрером художников и еще пару-тройку, на свой вкус, и в таком виде "Дегенеративное искусство" отправилась в "воспитательное" турне по Германии.
Лей не вернулся в клинику Шварца, и напрасно ждала его там Элеонора Карингтон, пораженная, не желающая верить в то, как обошлась с ее Максом его родина.
В ночь после посещения переделанной Геббельсом выставки Нора долго сидела в сквере перед клиникой, чувствуя необычную легкость в коленях и шум в голове, - тоже непонятный, состоящий из множества голосов, из которых она пыталась расслышать хотя бы один, способный объяснить… Нора думала о Максе, о том, как рассказать ему, как оправдать то, что увидела.
- Я этого года просто не помню, - сказал Гитлер Гессу под Рождество 1938 года в Бергхофе. - Остались какие-то картинки, "сцены", например как сидел на венском кладбище, у ее могилы, и как Лей отдал мне ее пистолет. Еще - как катался с Гретой в лодке у вас в Харлахинге и ловил звезды. Ни одной "сцены" для истории! Забавно, как работает память. А у тебя?
- Помню первый день рождения сына, твою речь в Вене, еще кое-что. Да в общем - так же. Наверное, память оставляет то, что выбрало сердце, - ответил Рудольф.
- Ах, Грета, Грета, - сетовал Гитлер. - Просто поверить не могу! Зачем ей эта Америка?! Как ты считаешь, не бросит он все и не уедет за ней?
- Нет, не уедет, - покачал головой Рудольф. - Ты в этом сегодня убедишься.
Когда-то в Бергхофе собирались тесным кружком - человек двадцать - и веселились как могли. Теперь по залам расхаживали известные политики, аристократы, подобные принцу Гессе или принцессе Стефании, увлеченной политикой и Адольфом, или актрисы, вроде венгерки Марики Рокк, неуравновешенной Маргарет Слезак или гордячки Ольги Чеховой. Обе не сводили с Гитлера глаз. Вообще, дамы сегодня как сговорились, готовясь к атаке на неприступный бастион - Адольфа Гитлера, который, по их мнению, должен был (да просто обязан!!!) остановить, наконец, свой выбор на одной из достойных.
Бедная Ева тихой мышкой жалась к доброй фрау Гесс и вечно беременной Герде Борман, но Юнити отнюдь не собиралась уступать и пяди завоеванных ею позиций. Ее не беспокоили происки глупых актрис или одиозных аристократок; ее раздражал сам Адольф. За час до выхода он неожиданно зашел к ней в комнату, когда она еще была не одета, уселся в кресло у нее за спиной и четверть часа наблюдал, как она примеривает бриллианты.
- Ты можешь меня поцеловать, - наконец не выдержала Юнити.
Встал, подошел сзади, посмотрел в зеркало, перед которым она сидела, наклонился и поцеловал в шею.
- А дальше? - улыбнулась она.
- Тебе разве хочется? - спросил он - Я всегда чувствую… - не договорил и снова уселся.
Она поняла, что допустила ошибку. У него была дьявольская интуиция и звериное чутье. А что вообще в нем было человеческого? Ревность! Зайди он к ней и найди в объятьях любовника, перед ней был бы сейчас совсем другой Адольф!
Юнити стало скучно. В такой толпе нужно или быть в центре, или уйти куда-нибудь и увести нескольких друзей… хотя бы в ближний "Чайный домик". На Рождество хочется уюта в душе.
Юнити поделилась идеей с Магдой Геббельс, и та тотчас выразила готовность предупредить Гессов, Герду Борман, Лея, Керстена. И исчезнуть всем, часа на два. Геббельс сам явится. Можно не сомневаться, что придет и Адольф. Неожиданно Юнити почувствовала, как Магда сжала ее руку. Юнити поискала глазами, куда та глядит. Магда глядела туда же, куда и Гитлер.
У самых дверей стоял только что приехавший Роберт Лей, хмурый, прижав пальцы к виску. Рядом с ним робко глядела в зал совсем юная девушка, в принужденной улыбке чуть приподняв верхнюю пухлую губку. Ее левая рука лежала на согнутой руке Роберта, правая, в бриллиантовом браслете, висела вдоль бедра.
На эту пару все обратили внимание. Во-первых, Лей давно не водил на приемы любовниц; во-вторых, сама девушка была так юна и свежа, что казалась попавшею сюда из "другой сказки".
Первыми к ним подоспели фон Риббентропы. Всегда медлительная, лениво-высокомерная Аннели фон Риббентроп проявляла необыкновенную расторопность, когда дело касалось сплетен и слухов. Она и тут все узнала первой: Лей привез в Бергхоф не любовницу, а будущую жену - фрау Ингу Лей. Но сам он и не подумал представить ее фюреру или Гессу, а, оставив с Риббентропами, ушел в буфет.
Ингу тут же взял под покровительство и Геринг, который помнил ее по Лейпцигу. Он познакомил ее с Эммой, а та - с Геббельсами. Все это время Гитлер буквально не сводил с нее глаз и несколько раз тихо воскликнул: "Какая девушка!", "Ах, какая девушка!"
Гесс, знавший о намерении Лея жениться "самым нелепым образом", был поражен, хотя сам и подал другу эту идею. Рудольф подумал сейчас не о Грете, а об Альбрехте Хаусхофере, и увидел его таким, каким тот сидел рядом с ним за чтением "Суллы".
Юнити тоже была поражена и озадачена. Магда предупредила ее, что они с Эльзой, Гердой Борман и Керстеном готовятся потихоньку перебраться в тихий "Чайный домик" - в конце аллеи, ведущей на холм; мужчины уже предупреждены и присоединятся, как только закончат свой политический "пин-понг".
- Не позвать ли и девочку, - рассуждала Магда, - ведь совсем дитя. К тому же если она невеста… - Магда вдруг зло усмехнулась, близко склонившись к уху Юнити. - Видишь, как все просто решается - с одной венчаться, с другой - подпись на бланке гауляйтера. А мой Поль не догадался!
Юнити нашла Лея на заснеженной веранде, в расстегнутом мундире и, конечно, с бутылкой. Когда она видела его таким, ей хотелось наговорить ему гадостей. Но она сдержала себя.
- Прежде чем ты вернешься в зал и представишь девочку Адольфу как свою жену, выслушай меня, пожалуйста. Только не глотай коньяк, хотя бы пока я говорю.
- Хорошо. - Лей поставил бутылку в снег. - Судя по тому, что ты раздета, монолог не будет длинным.
- Не будет, - кивнула Юнити. - Ваши с Гретой отношения перешли в такую степень сложности, что мой слабый ум отступил. Но я догадываюсь, что ты делаешь это для нее. Тогда тебе безразлично - кто, не правда ли?
- Нет, не безразлично, - резко перебил Лей. - Во-первых, Инга молода и мало что понимает. Ей будет проще сыграть нужную мне роль. Во-вторых… она меня любит.
- Боже мой, Роберт! - поразилась Юнити. - Ты же все сказал сам - она вдвойне уязвимей…
- Кого, тебя? - Он холодно засмеялся. - Старая песня! С новыми словами? Теперь я кандидат тебе в мужья и красная тряпка для Адольфа? Ты смешна. Все! Ступай в зал, а то подхватишь воспаление легких.
- Я смешна. Но я хоть что-то еще делаю.
Он молча застегнул мундир и сам ушел в стеклянные двери. Юнити подняла бутылку, сделала несколько глотков. Ее бросило в жар - от его грубости, от своего бессилия. Дико и страшно было стоять так, посреди ледяной террасы, с бутылкой в руке и глядеть в замутненную светом ночь.
…Грета уехала, Эльза ушла в свой мир… А что ей делать?
Юнити не вернулась в зал, а, накинув шубку, пошла вверх по заснеженной аллее к "Чайному домику", глядящему на расцвеченную огнями виллу одним теплым желтым глазком. Только что, перед нею, туда вошли Магда, Эльза, Герда Борман и сам Борман, сразу же занявшийся растопкой камина.
Как Мартин не любил подобных беспорядков! Что бы стоило дамам предупредить - было бы уже и тепло, и светло, и красиво. Тем более что следует ожидать скорого появления фюрера, который, конечно, не пропустит эту "тайную вечерю".
Гитлер уже сказал ему и Гессу, что устал от "толкотни", что от улыбки у него "сводит челюсть" и что дамы "отлично придумали". Пусть Геринг на два часа возьмет на себя роль хозяина, Эмма - хозяйки; им помогут Риббентропы.
Камин быстро разгорелся. Дамы сняли шубы, адъютанты принесли ящики с вином, фруктами и живые цветы.
Гитлер пришел с Гессом и Керстеном. Он громко смеялся (само по себе уже редкое явление) и выглядел возбужденным. Быстро окинув взглядом маленький зал, он как будто не нашел в нем кого-то и не сумел скрыть разочарованья. Когда через несколько минут послышались шаги и приоткрылась дверь, он заметно напрягся, глаза снова блеснули… Но это заглянул Геббельс.
Извинившись, Йозеф попросил Магду выйти к нему в соседнюю комнату. Оказалось, что молодые адъютанты, бегая с ящиками к павильону, раскатали в одном месте крутую дорожку, и Йозеф, добираясь сюда в одиночестве, поскользнулся и упал, сильно ударившись спиной.
Геббельс ненавидел такие приключения. Мучительно стыдясь своей физической неловкости, он всегда и от всех скрывал их. Кроме Магды.
…Когда он молчал и у него что-нибудь болело, он был похож на мокрую птицу, сердитую и жалкую, и Магда принимала его таким без тени раздражения. Возмущал он ее, когда, прицепив павлиний хвост, принимался выводить свои "трели". А в последний год он подобное наловчился проделывать и с ней…
Она хотела позвать к нему Керстена, но Йозеф попросил только раздобыть ему какого-нибудь обезболивающего и молчать. В это время появились Лей с Ингой. У Роберта всегда имелись при себе всевозможные препараты, которые сам он потреблял горстями. Лей ничего слушать не стал, а, отправив дам в гостиную, сам прошел к Геббельсу. Довольно скоро оба присоединились к обществу. Возможно, в другое время подозрительный Гитлер и поинтересовался бы, что там за заминка. Но сейчас "какая девушка!" - только и стояло в его глазах, блестевших, как в разгар какой-нибудь воодушевляющей речи, да и то в прежние годы. Глаз он не сводил с Инги, сидевшей с дамами, и все его слова обращены были к ней одной. А говорил фюрер не смолкая.
Живопись, музыка и философия; архитектура с экскурсами в историю, собственные мечты о будущей гармонии немецких городов, его самые любимые планы и проекты, которые присутствующие знали наизусть… Слова изливались из него, как тугие струи фонтана. Было время - между 1932 и 1934 годами, когда такие же "песнопения" возносились в честь другой женщины - леди Юнити, Валькирии.
Тогда она решила, что нашла своего воина-героя, и готовилась ему служить. А сейчас равнодушно взирала на разгорячившегося Адольфа, удивляясь лишь тому, что могла так обманываться и разглядеть нечто "мифологическое" в обычном мужчине, вожделеющем по свеженькой девочке.
"Но эта девочка все же не такая дурочка, как я, - подумала Юнити, заметив, как Инга несколько раз бросила на Роберта быстрый вопросительный взгляд. - Хотя… и она, кажется, думает, что нашла себе "героя"".
Посреди разглагольствований фюрера Лей встал и вышел покурить. Его проводили, как всегда, завистливо-недоуменными взглядами. Юнити последовала за ним.
- Похоже, мы там с тобой лишние, - заметила она.
- Накинь шубу, я хочу тебя кое о чем спросить, - сказал Роберт. - Скажи мне вот что, - продолжал он, когда она вернулась. - Отчего ты как-то раз назвала Грету коммунисткой?
Юнити не удивилась вопросу. Она его ждала.
- Однажды я услышала, как Грета объясняет детям суть трех мировых порядков - фашизма, коммунизма и демократии. Отсюда и сделала вывод.
Он нетерпеливо ждал.
- Фашизм - это когда хорошо только избранным, лучшим, а остальным - не очень. Коммунизм - когда всем одинаково не очень. А демократия - когда хорошо худшим, а лучшим и остальным - не очень.
- Это она так объясняла? - уточнил Лей.
- Да, она.
- И что же?
- Анна сказала, что если лучшим хорошо, а остальным - не очень, то лучшие не лучшие. А если худшим хорошо, то это не правильно. А Генрих сделал вывод: пусть лучше всем будет одинаково, тогда все вместе постараются и сделают, чтобы стало хорошо.
- О, господи! - Лей бросил сигарету и стиснул ладонями виски. - Три часа голова не болела. Как будто стукнуло… Теперь надолго. Спасибо. Ты мне ответила. Пойдем.
- Я еще подышу.
Он снова ушел, и она осталась в одиночестве, на склоне обдуваемого ветрами холма, с которого видны были мерцающие огоньки Зальцбурга.
…А что делать ей?! Сорваться вместе с ветром и лететь в ледяных потоках над цепями гор в пустую Валгаллу, где больше некому прислуживать на пирах? Что делать Валькирии, не нашедшей героя в самой грандиозной из битв?
В течение января - февраля 1939 года эмиссары президента Чехословакии Эмиля Гахи и члены кабинета нового правительства Берана ездили в Берлин и всякий раз возвращались "ощипанными". С ними Гитлер придерживался уже блестяще показавшей себя тактической игры. Решения фюрера для обдумывания сообщал иностранным представителям Роберт Лей, как "воплощение" тела и массы немецкого народа, - в приватных беседах, на приемах, за бутылкой. Затем на эмиссаров наезжал танком Геринг в форме главы люфтваффе, часто его сопровождал зверообразный Шперрле со своей улыбкой. И только после этого в игру включались официальные лица из "бюро Риббентропа" и он сам.
Так продолжалось до 18 февраля. Утром чиновник министерства иностранных дел Германии передал чехословацким дипломатам документ о предоставлении их стране гарантий независимости на условиях выхода из Лиги Наций, присоединения к "антикоминтерновскому пакту", сокращения армии и т. д. Дальнейший сценарий, по которому следовало вручить Гахе ультиматум об отторжении Чехии и Моравии, пока находился "в работе". Устроив в своей берлинской резиденции прием, Роберт Лей громко и внятно представил фрау Лей и гостям Фердинанда Дурчанского, одного из лидеров чехословацких фашистов, как "уполномоченного словацкого правительства". Другому лидеру, Иосифу Тисо, тоже приглашенному в гости, он тут же продиктовал текст телеграммы, которую тот обязан будет отправить лично Гитлеру до 14 марта:
"Испытывая огромное доверие к вам, вождю и канцлеру Великогерманского рейха, Словацкое государство отдает себя под вашу опеку".
Чехословацкие фашисты взялись за дело, и с 10 марта в Словакии была фактически установлена военная диктатура. Дурчанский уведомил Гитлера об официальном отделении Словакии и попросил "защиты". Через три дня словацкий парламент провозгласил независимость Словацкого государства. А еще утром того же дня Тисо послал Гитлеру ту самую телеграмму не изменив ни слова. Гитлер подтвердил ее получение и назвал этот день "величайшим в своей жизни".
14 марта Риббентроп передал чехам германский ультиматум, а Гитлер уже по-хозяйски вызвал к себе в Берлин Гаху и министра иностранных дел Хвалковского. Когда те прибыли, вручил им документ о включении Чехии и Моравии в состав рейха и велел подписать. Гаха пытался протестовать.
- Переговоров больше не будет, господин президент, - оборвал его Гитлер. - Это время закончилось. Я уже подписал приказ войскам перейти границу.
- Подписывайте, господин президент, - спокойно произнес Геринг. - Иначе и я отдам приказ - бомбить Прагу.
Гаха побледнел и пошатнулся. Более крепкий Хвалковский поддержал его под руку. В результате свет увидел следующий документ:
"Обе стороны высказали единодушное мнение, что их усилия должны быть направлены на поддержание спокойствия, порядка и мира в этой части Центральной Европы. Президент Чехословакии заявляет, что для достижения этой цели и мирного урегулирования он готов вверить судьбу чешского народа и самой страны в руки фюрера и германского рейха".
Фюрер же, со своей стороны, выразил твердое намерение "взять чешский народ под защиту и гарантировать ему автономное развитие в соответствии с национальными традициями".
16 марта Гитлер со свитой в королевском замке Градчаны подписал декрет о создании "Протектората Богемия и Моравия".
Рейхспротектором он назначил бывшего министра иностранных дел Константина фон Нейрага, как человека "умеренного и терпеливого".
Нейрат и в самом деле был умерен, а потому очень скоро сделался лишь прикрытием для своего статс-секретаря Карла Франка, генерала СС, в прошлом заместителя Генлейна, профессионального провокатора, тоже проявившего "терпение" и буквально потопившего протекторат в крови. Про Карла Франка в Праге говорили: "Если у Франка есть что-нибудь человеческое, так это его стеклянный глаз".
15 марта 1939 года части вермахта вошли в Прагу. А двадцать третьего фюрер был уже на крейсере "Германия", чтобы присутствовать при следующем "мирном захвате" - главного литовского порта Клайпеда. И тут же, на борту, Гитлер в очередной раз "успокоил" Европу: "В наши намерения не входит причинение миру страданий. Мы хотим лишь одного - чтобы обиды, нанесенные немцам, были возмещены. Считаю также, что этот уникальный процесс в значительной степени завершен".
- Что за парадокс?! Ресурсы наши растут, бюджет пополняется… А мне уже ни на что не хватает! - жаловался Лей Вальтеру Фрику после очередного весеннего отчета в министерстве финансов. - Ответь мне просто, как президент Рейхсбанка, где валютные кредиты? Где 50 миллионов долларов чешского банка? Куда деньги деваются?!
В ответ Функ развел руками так, что правая оказалась направленной в сторону довольного Геринга, а левая указала на Гиммлера; заметив внимание к себе, тот одарил коллег дружелюбной улыбкой.