Первый день запомнился Мокашову разговорами, ощущением, как ему повезло, удивительной отдельской газетой, тем, как ему показали в столовой: вот тот лысый, что дежурит в гардеробе – лауреат и доктор наук, и тем, что сказал ему под конец Главный.
– Сразу лучшим не станешь, но и ведущим в своем деле – тоже не плохо. Смотри.
Они стояли на центральной аллее. По сторонам, точно в почетном карауле выстроились портреты передовиков. Лица их выглядели настороженными, будто они вслушивались в разговор.
– Попасть в этот ряд – не просто. С виду они – обычные люди, а по делу – настоящие храбрецы… Аллея всех храбрецов. Постарайся попасть в неё. И не болтайся без дела по территории. Желаю успеха, комсомол.
Остаток дня Леночка промучилась. Зашла было в парикмахерскую, правда, без толку: полно народа, и дома не смогла заснуть. Лежала, думала. Что она Главному? Понравилась? Это ведь естественно. Вот дядечка в проходной повторял "мадонночка", а потом притащил цветы. Она его при всех отчитала: "Что я по-вашему помоложе не найду?" Но молодые ей вовсе не нравились: глупые и позволяют много себе, а девушка, как минёр, говорила ей старшая кабинщица, ошибается только раз.
Она уложила волосы, подкрасилась и не в силах выдержать тянучки времени, решила пройтись. Бродила по улицам до тех пор, пока они разом не наполнились людьми. Тогда она отправилась в КБ. Кабинет Главного размещался в доме с башенками, на втором этаже. Секретарь всем заходящим говорила:
– Сергей Павлович читает почту.
Все поворачивались и уходили, но Леночка не ушла.
– Велел.
Секретарша ей просто не ответила. "Вам же сказано, – было написано у неё на лице, – Сергей Павлович занят. Впрочем, дело хозяйское".
Леночка толкнула дверь. За ней оказалась вторая. Она и её открыла и вошла. Кабинет был большим, словно спортивный зал. Прежде всего в глаза бросился длинный стол. Главный сидел не за ним, а за маленьким, в углу.
Головы он не поднял, поморщился: когда привыкнут к порядку? Решение Совета Главных лежало перед ним. Вот уж этот Совет. Успех разом порушил всё. В Совете появилась червоточина.
Решение его устраивало, в нём было только об автоматах. Межпланетные станции были песчинкою в море его забот. Но он не делил объекты на сыновей и пасынков, и отдавать автоматы значило для него то же, что отдавать в люди своих детей.
Главный вздохнул и угрожающе поднял голову. Леночка – розовая и испуганная стояла у двери.
– Проходи, садись.
Лицо его расправилось. Она неловко села.
– Сосватать тебя хочу.
"Сосватать, еще чего? – она его разглядывала. – Лицо доброе, усталое. И для чего он держит у себя эту воблу засушенную? – подумала она о секретарше. – Такие, с виду добренькие учительницы, на самом деле – тиранши жуткие".
– …пора объекты одевать по моде…
– О чем это он? – Начало она прослушала.
– …одежду шить спутникам…
Ей тотчас вспомнилась соседская собачонка. Зимой ее выводили гулять в тулупчике. В таком тулупчике-комбинзончике с рукавчиками-пуговичками. Одежду? Что она – дурочка?
– …хочешь работать там?
Леночка выпятила нижнюю губу.
– Ни за что.
– Подумай.
– Сказала – отрезала, – ответила она в сердцах.
– Хорошо, ступай.
"Так она не уйдет. Извини-подвинься".
– Нет, – сказала она с отчаянием, – хочу в конструкторский.
"Чудачка, – подумал Главный, – решила – дадут ей метр и ножницы. Хорошенькая, а что спрятано за красотой? Какое материальное свойство? Должно быть – здоровье".
– Это и есть конструкторский.
– Тогда я – согласная.
– Хорошо, иди.
Дверь затворилась. "Чудачка, – улыбнулся Главный. Затем вытянул листок с шапкой "Приказ по предприятию" из кипы подобных листков и написал крупным разборчивым почерком: "В целях упорядочения работ по конструированию теплозащитных покрытий создать группу в составе…"
Глава третья
Солнце косыми лучами проникало сквозь листву в комнату. Женщина одевалась перед зеркалом, дурачилась, разговаривала сама с собой. Натянула чулок, поглядела на себя в зеркало. Зеркало было необычным, высоким и отражало всю её красивую, полураздетую.
– Хорошенькая ножка, полненькая, – сказала она дурашливым голосом, – а коленка тупа.
"Это Славка сказал: ужасно, когда женщина вся тупа, начиная с колен. Но Славка – болтун". Она повернулась перед зеркалом, придавая лицу то наивный, то серьезный вид.
– Я больше так не могу, – произнесла она жалобным голосом, – и хочу в Москву.
"Зачем? Затеряться в большущем городе, не быть у всех на виду, отдохнуть, наконец, от нелепой моды (зимой здесь носили белые, а летом черные чулки)… Чудесное все-таки получилось зеркало. Ведь сколько она просила мужа, но он после работы – выжатый лимон. А почему? Опьянять себя можно по-разному: вином или работой, но всё это – ненормальная жизнь. Она решилась и сама отыскала мастера в дачном посёлке. Презабавного старичка, прозванного "Стаканычем". Он сделал быстро и недорого взял. И рама для зеркала открыла ей полосу самостоятельности.
Стекло было дорогое, и рама вышла ему подстать. И вот она в зеркале – красивая, улыбающаяся, чуточку грустная и ненужная никому.
Она оглядела другую ногу в чулке и ахнула: поехал. По ноге тянулся заметный светлый след.
– Ин, ты готова? – спросил через окошко муж.
Машина тарахтела за углом.
– Нет и нет, – ответила она.
– Я больше ждать не могу.
– Так поезжай.
– Но я действительно не могу.
– Поезжай, поезжай.
– Пока. Не пей много кофе.
– Кофе – моя единственная радость.
Она наклонила голову, и волосы хлынули блестящим потоком ей на грудь.
– Я больше так не могу, – произнесла она очень печальным голосом.
Затем на цыпочках сходила в соседнюю комнату, достала из шкафа трепещущий чулочный ком, подобрала чулок по цвету, перенесла телефон и, пристроив его на коленях, снова уселась перед зеркалом, закалывала волосы и набрала номер.
– Славочка, не пугайся, это я, – сказала она отчего-то шепотом, – доброе утро. Ты с утра способен на подвиг? Подвези … Причем тут муж? Не хочу с мужем, хочу с тобой… Умница. Жду на повороте. Салют.
Теперь у неё оставалось время одеться, спокойно выпить кофе и посмотреть на спящего Димку, оставляемого на соседку на целый день. Славка приехал весь забинтованный, усадил ее в коляску, заставил каску надеть.
"Хорошо, как она не догадалась? Удастся сберечь прическу". Она говорила вслух:
– Сколько раз я тебя просила: продай свой драндулет.
– Это ты о бинтах? – пытался перекричать ветер Славка. – Так они не от этого. Они от тебя защита. От твоего излучения.
– Молодец, Славочка, умница. Один мне комплименты говоришь.
А Славка кивал, делал бешенные пируэты и нёсся во весь дух.
К проходной они подкатили со звонком. Инга юркнула в одну из дверей, но пока Славка устанавливал мотоцикл, поток входящих закончился.
Народная мудрость гласит: "лучше опоздать на тридцать минут, чем на тридцать секунд". Поэтому Славка торопиться не стал, сказал себе: "не суетись", установил мотоцикл и отправился в дверь рядом, в бюро пропусков, где в особой кабинке был внутренний телефон.
В восемь тридцать на всех этажах КБ зазвонили телефоны. Рабочий день начался. Звонили о разном. Заместителю начальника двадцать пятого отдела Невмывако позвонили из кадров.
– За вами список дежурных в столовую. Не забыли?
Невмывако возмущенно затряс головой. Массу времени отнимают такие невинные с виду звонки.
– Ошибаетесь, мы своё отдежурили.
Ещё звонок.
– Петр Федорыч? Беспокоят из спецотдела. Ваши сотрудники на проверку портфелей не идут.
– Диктуйте: кто?
Так он и знал: теоретики. Кому из нормальных людей придет в голову назвать себя теоретиком? Инженер – хорошо, научный работник хуже, но куда ни шло. Ученый – плохо. Сказать о себе: я – ученый, всё равно, что я – умный и к тому же скромный. А тут пол отдела чуть ли не официально именуются теоретиками.
Снова звонок.
– Двадцать пятый? Это опять насчёт столовой. Что вы, простите за выражение, мозги полощите? Дежурство вам не засчитано. Причём с ним вы у Главного на карандаше. Так что реальный совет вам– мыть шею.
Невмывако вздохнул. Стоило ему остаться одному в отделе – и пошло – поехало. Двадцать пятый был новым отделом в КБ, и Невмывако новым человеком в отделе. Поговаривали, он где-то на чём-то погорел и попросился на горяченькое. Детали, впрочем, никто не знал и не интересовался. Не до этого.
Отделу на первых порах он показался непревзойденным хозяйственным гением. Сменил у расчетчиц грохочущие счётные машинки "Рейнметалл" на электронные, бесшумные. Навел порядок на складе. Его заботами смазали скрипящие отдельские двери и заменили расхлябанный паркет. Он произвел массу мелких реорганизаций, завел журналы отлучек и дежурств. А сам всё это время приглядывался.
Его вмешательство на первых порах в отдельскую жизнь не встречало сопротивления. С ним не спорили, но всякий раз (в этом он убеждался задним числом) поступали по-своему. Он делал вид, что всё идёт своим чередом, и ждал случая.
– Машенька, – попросил он секретаршу, – Вадима Павловича ко мне.
Пока того разыскивали, сунулся было техник со служебной на вход.
– Кому? – удивился Невмывако. – Терехову? Зачем служебная? Он обязан быть на месте.
Вадим Павлович появился через полчаса.
– Искали, Петр Федорович? – улыбался он.
– Не то слово, Вадим Палыч. С ног сбились, разыскивая. Вынужден сделать вам замечание.
"Хоть два", – было написано у Вадима на лице, но вслух он сказал:
– Слушаю вас внимательно.
– Почему вы в журнале не фиксируетесь?
– Да, если я стану, как вы говорите, фиксироваться, никакого журнала не хватит, или понадобится журнал с Большую Советскую Энциклопедию.
– Так, – покачал головой Невмывако, – а почему ваши сотрудники на проверку портфелей не идут?
– А хотите, Петр Федорович, я прикажу им совсем не брать портфелей и проверять будет нечего?
– У вас обедают в рабочее время.
– Извините, в обед прорва народа. Мы прохронометрировали и отыскали окно, обедаем за пятнадцать минут, а отрабатываем в обед.
Невмывако покачал головой: знаем, как вы работаете в обед, но спорить не стал.
– Дежурство отделу не засчитано. Выделите на сегодня дежурного в столовую.
– Что же это такое? – горячился Вадим. – Сколько можно? Столовая, стройка, совхоз, дежурство по городу?
– О стройке не надо, очень вас прошу. – попросил Невмывако слабым голосом, – вы лучше мне объясните, что такое теоретик?
– Пожалуйста, рада бога, пожалуйста, – горячился Вадим, – был, например, такой теоретик Эйлер. Ослеп и уже по памяти написал теорию движения Луны. И ни прибавить, ни убавить. Мы пользуемся. И ещё массу томов. Причем непросто ля-ля, а сложнейшей теории. И ему в свое время так же мешали, вставляли палки в колёса.
– Вы, наверное, меня слепым считаете?
– Эх, Петр Федорович, – вздохнул Вадим, – не было вас и так было хорошо.
Старшего инженера отдела Станислава Терехова повсюду называли Славкой. Он и сам так по телефону звонил: "Это Славка Терехов, из двадцать пятого". До фирмы довелось ему поработать на авиационном заводе, отчего он к месту и не к месту повторял: "Вот у нас в авиации". Получить служебную на вход ему ничего не стоило. Он мог позвонить в соседний отдел или в КИС. Однако зачем в соседний? Он снова набрал свой номер. Ему ответили:
– Невмывако психует, а больше начальства нет.
Оставалось действовать на свой страх и риск. В проходной дежурила девушка со смазливым личиком. Он как-то её обидел, мартышкой назвал, но это было давно.
– Девушка, – улыбнулся Славка, – пропустите инвалида. В здравпункт иду.
– Ваш бюллетень?
– За бюллетенем и иду. Доступно?
Девушка оглянулась. Из глубины кабины выплыла старшая кабинщица.
– Чего торгуетесь? Опоздали? Запиши.
И Леночка записала.
Славка был расстроен. Надо же. В КБ с опозданиями не шутили. Придет бумага в отдел и начнется: обсуждения, объяснения. Затем отдел лишат премии, а его фамилию начнут склонять на каждом углу. И даже нормальные станут сочувствовать. Такой, мол, опытный и надо же. Как тебя угораздило?
Правда, завтра или послезавтра, а скорее всего через пару дней всё это далеко отлетит от него – начнутся кисовские испытания. Он перестанет появляться в отделе и само деление на день-ночь сделается для него условным. После КИСа обычная жизнь выглядит тягомотиной. Но всё дело в том, что до сих пор ему, основному исполнителю не оформили вкладыш круглосуточного прохода. Сколько он просил:
– Петр Федорович, как дела с вкладышем?
– Нормально.
– Что значит нормально? КИС на носу. Пойдут испытания, вас будут с постели поднимать.
– А не пугайте, – отвечал Невмывако. – Поднимут, а у меня, может бессонница и мне просто приятно сходить в КИС. И не морочьте мне голову. Получите вкладыш вовремя. Работайте.
"Собачья рожа, – ругался про себя Славка, – свалился на нашу голову".
Под кисовскую работу оформляли вкладыш на полгода, хотя она занимала от силы пару месяцев.
По объектам в КБ работали малыми силами. Сроки были дикими. За полгода порой проходился путь от идеи до полёта. Спасала молодость. Людям постарше напряжение напоминало войну, но война была в крови и у славкиного поколения.
"Гибрид" по-прежнему требовал внимания. Объединение "Марсов" и "Венер" влекло за собой множество согласований. А ведь известно – чуть тронь, задень любой вопрос, и всё, как куча песка, приходит в движение. Вот закапризничали "сапоги", и стало невмоготу. Отдел постоянно лихорадило. Начальство считало "Гибрид" теперь требующим дежурного внимания, занимаясь в основном пилотируемыми.
В обычной жизни Славка был отчаянным мотоциклистом и нередко ходил в синяках и царапинах, но в этот раз в воскресенье на водохранилище, на скутере он дал газ вместо тормоза и летел через пирс. Тело его теперь состояло из сочленения болезненных мест, но бинты вызывали смех.
– Чудак, – уверял Вадим, – тебе теперь любой документ ничего не стоит подписать, а выйдет загвоздка, начинай разматывать бинты с головы. А под бинтами, как у человека-невидимки, ничего нет.
Появившись в отделе, Славка спросил:
– Звонили?
– Срочно к Петру Федоровичу.
– Обойдётся. Ещё?
– Женщина домогается, звонила пару раз.
– Кто?
– Просто женщина. С приятным женским голосом.
– Я же просил записывать.
– Я так и спросила их, – обиделась лаборантка, – но оне не соизволили отвечать.
На перекидном календаре Невмывако значилось "с. маш. ост.", что означало "секретарь-машинистка, остеохондроз". Запись касалась очередной кадровой проблемы. Недавняя проверка обнаружила в КБ нарушение финансовой дисциплины. В ряде отделов секретари и машинистки числились техниками. Доводы: кто же возьмется за эту нервотрёпку при таком жаловании? – проверяющих не убеждали, потребовали соответствия. В отделах среагировали по-своему, ответили: у нас ни секретарей, ни машинисток. И на вопрос: кто у телефона? – секретарь теперь отвечала: дежурная. А машинистки и в самом деле были редкостью в КБ. Каждый печатал, как мог.
Когда Невмывако позвонили:
– Где ваша машинистка?
Он ответил:
– В отделе нет машинистки. Может, предложите?
Но ему ответили:
– Давайте не будем. Сотрудница вашего отдела, конструктор третьей категории Парамонова взяла в здравпункте бюллетень. С каким, думаете, диагнозом?
– Что я – доктор?
– А я вам сообщу: остеохондроз. Типичная болезнь машинисток.
– Отвечу, печатаем инструкции, – вздохнул Невмывако, – и не могу я запретить ей подрабатывать в свободное время любым доступным ей способом.
– Наше дело – предупредить.
Позвонили из КИСа.
– Стенд можете забирать.
– Какой стенд?
– УС.
Невмывако многого ещё по делу не знал, но то, что стенд УС-5 в КИСе – этакая трехэтажная громадина, было ему известно.
– Так ставите вопрос, – начал он, чуточку посмеиваясь, – точно я с мешком за ним к вам приду.
Но в КИСе не склонны были шутить, ответили:
– Приезжайте хоть на установщике. Порубим.
Принесли телефонограмму: "В одиннадцать ответственному представителю по изделию ведущего тов. Окуня А.П. явиться на совещание к Главному конструктору". Указаны были и корпус и кабинет. Этого ещё не хватало. Невмывако уже пробовал ходить на неответственные совещания. Перед этим его нашпиговывали сведениями точно фаршированную колбасу. Он вёл себя там по считалочке: "да и нет – не говорите, не смеяться, не улыбаться", а тут "к Главному".
Многое удивляло его в КБ и прежде всего – начальство, дотошное, работавшее больше всех. В Невмывако всё возражало против этого каторжного труда. Зачем? Подобное лишено смысла. Каждому следует решать на своем уровне. Тогда начальство – вроде огибающей и появлялась прелесть венчающего труда.
В отсутствие Викторова (улетел в Москву), Воронихина (убыл туда же из-за диссертации), Иркина (пропадал у смежников, маркируя кронштейны) совещание у Главного вырастало в проблему. По делу следовало бы послать Терехова, но тот почему-то околачивался возле проходной.
Через полчаса Терехов все-таки появился в отделе, но повёл себя вызывающе, заявил: "не пойду". Он мог бы сказать: "не могу" и объяснить почему, но он сказал "не пойду", и это меняло дело.
– Тогда я вас отстраняю от работы, – сказал Невмывако, – пишите объяснительную и можете не работать.
Терехов вышел и Невмывако подумал: "начинается битье посуды", но тут позвонил Иркин.
– Громче, ещё громче, Петр Федорович, – кричал в трубку Иркин, хотя самого его было отлично слышно. – Я тут окончательно застрял. Какие проблемы? На совещание? Сейчас Терехова пошлем.
Славка Терехов был и сам не рад затеянному: раскричался, раскапризничался, как беременная женщина, и перед кем? Звонку Иркина он обрадовался, хотя для видимости буркнул:
– Может, вопрос не по зарплате?
Однако Иркин тотчас перевел Славку в партер.
– Не по зарплате, говоришь? – повторил он с веселостью в голосе. – А мы, может, повысим зарплату тебе.
Ещё пара фраз не по существу, а вокруг да около, и всё разрешилось само собой. Славка записывался в журнал, когда зазвонил телефон.
– Тебя, – позвала лаборантка, – та женщина.
– Скажи, меня нет.
– Я уже сказала, что ты здесь.
– Послушайте, – схватил Славка трубку, – у меня минута, да и та прошла.
– Славочка, – услыхал он непередаваемый голос Инги, – извини меня бессовестную, бросила товарища в беде. А минуты мне мало, мне нужен вечер. Приходи к нам на городскую квартиру, я пораньше Димку уложу.
– Что значит практичный женский ум. Мы с твоим мужем уже два года собираемся…
Но она не дала ему договорить.
– Причем тут муж? Он улетел в Москву. Придёшь?
Славка даже вспотел.
– Ты что заснул, Славочка?
Сердце его заколотилось, и, пытаясь успокоиться, он медленно сказал:
– До вечера нужно ещё дожить.