Затем они пили шампанское, закусывая маслинами, потому что иного не нашлось. И Мокашов, пользуясь случаем, и про датчик спросил, на что Семёнов ответил, что дело, собственно, не в нём, а просто такие обстоятельства и против него лично он не имеет ничего. А вот с Вадимом им не жить, это как пить дать… Медицинский факт.
– Медицинский, – орали "сапоги".
– Отчего медицинский? – улыбался Мокашов, от шампанского ему вдруг стало хорошо.
– А вот этот, – кивал Семёнов, – уже медкомиссию прошел. – Женись, – наседал он на Игунина, – уверяю, тебя заставят.
– А сам, – отбивался Игунин, – покажи товарищу пример. Представляешь, утро, жена, розовая со сна, в кимоно подает тебе кофе в постель. Смеющиеся карие глаза…
– У меня иной идеал, – балаганил Семёнов, – голубые глаза и белая кофточка.
– А красная?
– Что?
– Кофточка.
– Не подходит, не гармонирует с голубым.
Временами Мокашов проваливался в своё. Казалось, что-то большое и грустное обволакивало его и поднимало, и было жалко себя и пуст обычный трескучий мир.
– Скажи, – начинал, блестя глазами, Игунин, – какова оптимальная стратегия знакомств? Знакомиться чаще, не тратя усилий, где повезет или направленно искать?
– Любовь, – перебивал гнусным голосом Семёнов.
– Причем тут любовь? Я не о любви.
– А ты посчитай. Обыкновенная вариационная задача.
– Многопараметрическая. Всего не учтёшь.
И Мокашов снова проваливался в свое. "Наргис" жила уже в нём неким призрачным образом, то возникая, то исчезая и всё же постоянно присутствуя. Она присутствовала деталями: отбросила волосы, прижала руку к груди. Она уже повсеместно присутствовала, и каждый шаг его сделался и совместным чуть-чуть.
– Женись, – настаивал Семёнов, – или совсем не соображаешь? Это твоя осознанная необходимость, говорю. Ты – туп, видно в детстве непрерывно играл в футбол или приставал к соседским девчонкам. Женись, умоляю тебя.
– И что?
– А потом мучайся из-за несоответствия интересов. И знаешь почему? Времени не хватает. Это во времена Ромео всё время тратили на любовь…
Рядом бубнили "сапоги", а Мокашов думал о своём: "Славные они. Обожглись с управлением? Но управление – наносное. Оно витало в воздухе, и там и сям возникали предложения. Причины ухода были иными. Игунин хотел попасть в отряд гражданских космонавтов через ИМБП, а Семёнову открылось стоящее в области информационных технологий, где пока ещё был чист горизонт и можно начать с нуля. А несли они полную чушь.
– Любовь – позор нашего общества, – шумели "сапоги", – такое важное дело и так неорганизованно. Энтропия ужасно велика… А Леночку необходимо пристроить…
Леночка осталась у них занозой в памяти. Они чувствовали перед ней вину. Они уходили теперь в свободный полёт. Они свободны как птицы, и их судьба совершает резкий разворот, а Леночка осталась укором совести. Они как могут помогут ей, станут трезвонить о ней на каждом углу. Вокруг ровесники, былые однокурсники, однокашники и однокорытники. И где-нибудь сработает. Обязательно. Но пока Леночка для них горчинкой вины.
– Слушай, – философствовал Семёнов, – может, с Севкой её свести? Ведь это счастье для женщины – иметь мужем такого чистосердечного лопуха.
Глава восьмая
Время от времени в комнату заглядывал Сева. Он был не от мира сего, этот Сева. Он считал себя математиком и обо всем, кроме уравнений, говорил:
– Это вне сферы моих профессиональных интересов.
Толку от него не было, и на него давно махнули рукой. Любое маленькое поручение он раздувал до гигантских размеров. Ходил советоваться, и все знали в отделе: Сева взялся за новую штуку.
Из всего антуража работы уловил он лишь внешнее – суету и горячку. И когда он спешил, говорил, подражая другим, короткими отрывистыми фразами, ему самому казалось, что и в самом деле он спешит и занят. Слушал он, как правило, плохо, а последнее время вообще находился в подвешенном состоянии. В его расчетах определения местоположения межпланетных станций обнаружился солидный изъян. Обнаружил его Вадим, а начальник отдела Викторов издал негласный приказ: в командировки не посылать, не повышать, поручить конкретный кусок работ с целью выявления.
К "сапогам" Сева заходил "по делу", и это их нервировало. Теперь он составлял программу расчета расходов рабочего тела, но по привычке взялся немыслимо широко, учитывая чуть ли не реакцию теплового излучения и возмущение от возможных микрометеоритов. К "сапогам" он заходил посоветоваться.
– Какой совет, – еле сдерживался Семёнов, – у каждого – собственная метода.
Но Сева щурил наивные голубые глаза и вид при этом был у него глубокомысленный.
– А по-твоему?
– Ну, я бы сделал грубо большой рывок, – пожимал плечами Семёнов, – а потом подчищал зады. Это как у строителей. В страшном темпе строится забор, а затем можно ничего не делать. И никто не беспокоится, всех гипнотизирует забор.
– Ладно, – говорил Сева, – пойду, попробую методом Монте-Карло. Понимаешь, сам Иркин интересуется. Пойду ещё и его спрошу и время закажу на машину.
– Так у тебя и программы нет…
– Ничего, поговорю.
И Сева уходил, оставляя кавардак в сознании собеседников.
– Долго он здесь не продержится.
Однако на этот раз Сева был встречен словно желанный гость.
Сева пришел, – веселились "сапоги". – Великий машинист – Сева. Лучшие годы провёл с вычислительной машиной.
Сева улыбался, но настороженно смотрел.
– Отчего ты не женишься, Севка? – начинал в нетерпенье Игунин.
– Ему некогда, – подключался Семёнов, – он и ночи проводит с машиной. Отчего, скажи, ты работаешь по ночам?
– По ночам никто не мешает, – отвечал Сева скромно. Но "сапогов" это только возбуждало.
– Может лучше, чтобы мешали? Чтобы кто-то ворочался под боком и повторял: ну, Сева, ну, Себастьян?
– Тебе обязательно нужно жениться. У тебя будет куча детей.
– Детей и аспирантов.
– Детей, аспирантов, аспиранток, детей от аспиранток. Одним словом, масса детей.
– Тебе обязательно нужно жениться.
– Непременно. Не задумываясь. Ведь настоящие ученые женятся на домработницах и страдают из-за несоответствия интересов. А отчего? Времени у них, видите ли, не хватает. А рядом девка с крутыми бедрами, у которой одни солдаты в голове.
Шум и смех не остались незамеченными. Зашел Вася – Мешок Сказок. "Словно бабочки на огонь", – подумал Мокашов.
Появление Васи Мешка Сказок вызвало в комнате новый взрыв энтузиазма.
– Еще один холостячок пришел набираться опыта, – веселились "сапоги". – Платный совет? Фирма гарантирует.
– Вася, вам нравится Леночка?
– Это которая?
– Он Леночки не знает. А тебе, Себастьян?
– А что в ней хорошего?
– Мне кажется, и ты от эталона далёк.
– Ну, нет, – комментировал Семёнов, – к себе всегда лучше относишься. Эти холостяки непременно придирчивы. Создают себе абстрактный образ и ругают за то, что жизнь далека от выдуманного.
И так трёп-трёпом, пока Сева не завелся. Причем досталось в основном Мешку Сказок. "Злющий и шуток не понимает". Сева поправлял поминутно сильные, с толстыми стеклами очки, махал руками и брызгал слюной. Глаза его сделались маленькими, колючими, а лицо Васи пятнами пошло.
– Знаете что, конструктивное предложение, – не выдержал, наконец, Семёнов, – валите-ка вы оба отсюда и не появляйтесь больше вдвоем. И прочтите надпись в соседней комнате.
У соседей, знал уже Мокашов, висело над телефоном: "Разговоры, не связанные со служебной необходимостью, в рабочее время ЗАПРЕЩЕНЫ".
– Дело в том, – начал было Сева, но Семёнов его оборвал:
– Давай, давай…
И Сева, обидевшись, ушел.
– Надоели гуси, сил нет, – сказал откидываясь Семёнов.
– Сапог, ты почти что сотрудника вытурил, продолжателя…
– Действительно, вот уйдешь, а Сева такое здесь наворотит. Послушай, – сказал вдруг Семёнов, обращаясь к Мокашову, – а давай я над тобой наставничество возьму. Мы с тобой проведем серию тематических бесед. О "нечистой силе". О том, что Сева, например, нагородил с навигацией?
– А что? – не удержался Игунин.
– Не учел сноса от двигателей.
То, что теперь переделывали расчетчицы и Вадим, и составляло последний промах Севы. Суть автономной навигации заключалась в самообслуживании – определении маршрута межпланетной станции бортовыми средствами. Получить точность на удалении и перспектива – не нянчиться с объектами. Со стороны автономная навигация смотрелась отдельным, желанным куском.
– Двадцать пятый отдел, пожалуйста, – пригласила секретарша.
И они двинулись из просторной приемной Главного в первый огромный кабинет. Главный встретил их на полпути, и они встали перед ним, как баскетболисты перед тренером.
– Я посмотрел ваши предложения, – начал сходу Главный, – и определенно вам скажу: на ближайшие станции систему ставить не будем.
Они среагировали по-разному: Иркин вспыхнул, Воронихин потупился, Викторов отчего-то поднял руку и коснулся щеки, но тут же её опустил. И все внимательно посмотрели на Главного. Он бывал разным и прежде всего следовало убедиться, какой он теперь?
– Я недоволен работой отдела, – глухо произнес Главный, разбрасываетесь, наплодили кучу систем. А отработанных нет. Понимаете, отработанные нужны. Не журавль в небе, синица в кулаке.
Он не хотел, да и не мог ещё сказать всё. Однако замысел с передачей межпланетных станций уже вошёл в противоречие с рядом документов. Но заявлять пока ещё было рано. В подразделениях КБ передача станций могла быть воспринята неудачей.
Неудача в работе огромного коллектива – трагедия. Она рождает массу неудачников. Масса надежд, забот, планов внезапно движется под уклон. Изменение курса должно быть тщательно подготовлено. Но объяснять было рано, и он сказал насупившись:
– Автономную навигацию пока оставим в покое. Вы меня поняли?
Смятение отразилось на их лицах: Главный не понял, какую ценную игрушку, какую хрупкую мечту они ему принесли. А он с его обычной проницательностью, внешне маскируемой, с его неприкрытой грубостью, но ценным качеством – проникновением в самую суть – не понял. Они смотрели недоумевая, что случилось? Ведь самое страшное – потерять не опыт и знания, а интуицию, чутье, чувство целесообразности и красоты. Тогда всё в кучу: и не разобрать, что плохо, что – хорошо. В недоумении они толпились перед ним. И чтобы отсечь ненужное, он преднамеренно жестко сказал:
– Всё.
Затем добавил обычным голосом:
– Борис Викторович, я вам направил предложения Академии Наук по тяжелому межпланетному кораблю. Взгляните на свежую голову.
Викторов согласно кивнул, но Иркин вскинулся:
– А стоит?
Главный взглянул исподлобья.
– Стоит.
И добавил мягче:
– Обязательно. Мало ли что могут они нагородить. Мы всегда начинаем. Такова жизнь. – и добавил примирительно, чтобы закрыть предыдущее. – Лучшее – враг хорошего.
"Такова наша собачья доля", – подумал Викторов и кивнул, потому что планы планами, а жизнь жизнью, и не время ещё копья ломать.
– Кстати, по MB: у вас просчитан суточный вариант?
– Вы же знаете…
– Ничего я знать не хочу. Почему у вас не дело, а стоны вокруг? Даю вам три дня. В пятницу доложите.
В отдел Воронихин позвонил из приёмной Главного.
– Лаборатория моделирования? Воронихин говорит. Понимаю, что рабочий день закончился. Задержитесь, я буду через пятнадцать минут. Понимаю, что вам не начальник. Передаю трубку Борису Викторовичу. И не рассказывайте сказки, что никого уже нет, и отсюда слышно, как стучат в домино.
У теоретиков трубки не поднимали. Известное дело, теоретики не могут лишней минуты пересидеть.
– Алло. Это Воронихин говорит. Кто это?
– Мокашов.
– Отчего к телефону не подходите.
– А я из соседней комнаты. Здесь пусто, все уже ушли.
– Я вам сейчас продиктую. Отнесите задание на модель, и не уходите, дождитесь меня.
И далее цифры. Сердце у Мокашова ёкнуло: вот оно, только бы разобраться. Обычно стартовый импульс давался "гибриду" на первом, неполном околоземном витке. Объект уходил с орбиты вне зоны видимости. Но было заманчивым, – задержаться, провериться на орбите и выдать импульс тоже на виду. Тому препятствовали внутренние сложности: гироскопы, хранившие опорное положение, имели ограниченный ресурс, ошибка ухода получалась большой, а сориентироваться по звёздам у Земли мешали помехи. Пылинки, порхавшие рядом после разделения, играли роль ложной звезды. Тут нужен был новый принцип.
Воронихин диктовал:
– Работа по Солнцу и ионному потоку, записывайте. Точность – полградуса, пороги…
Мокашов тщательно записал.
Диктуя задание, Воронихин надеялся задержать лишь сотрудников лаборатории моделирования. Мокашову, как почтовому голубю, оставалось только лишь задание отнести. Но Мокашов наткнулся на Семёнова, крутившего телефон в пустой комнате секретаря. Вместе разобрали задание.
Отношения с Семёновым в последнее время наладились. Мокашов даже его официально наставником утвердил, так как фирму захватила в те дни эпопея наставничества.
– Итак, начинаем серию тематических бесед, – объявил накануне Семёнов. – Не технике нужно учить, а жизни. Технике многие учат, а жизни – никто. Вопросы есть?
– Есть, – отвечал Мокашов. – С чего начать.? Чем заняться сперва?
– Я честно тебе скажу: занимайся комсомольской работой. Совсем не шучу. Со всеми перезнакомишься. Не только ведь знания нужны. Конечно, и знания, но не одни. Работа у нас – коллективная и важны отношения. Здесь все повязаны и впряжены…
Семёнов выдрючивался, но походило на истину. По коридору вечно сновали люди с напряженными лицами, в соседних комнатах надрывались телефоны. Только в их комнате застыла благостная тишина.
– Итак, – продолжал Семёнов, – открываем серию тематических бесед. Первая тема – подвиг… Упорный труд миллионов людей, и человек в космосе. А знаешь, сколько я за этот подвиг получил? Тридцатку новыми.
– Это надо же, – встрял в разговор случившийся рядом Вадим, – у тебя порочное представление о подвиге. За подвиг, видите ли, ему нужно получить.
– Отстань, – огрызался Семёнов, – не мешай учёбе. Учу обыденности. В газетах пишут: миллионы людей, а делает конкретный инженер и получает конкретные тридцать рублей премии.
– Ему, видите ли, мало. Сказал бы, пятерку добавили тебе.
– Я даже готов эту тридцатку на память, под стекло.
– Вы слышали? – обводил Вадим глазами комнату, – он говорит о полноценных тридцати рублях, как о тридцати сребренниках.
– А что в народе говорят…
– В народе правильно говорят: земной поклон вам, строители звездных кораблей.
Теперь многое для Мокашова выглядело по-иному. Если прежде он считал "свободолюбивые сапоги", то теперь точно знал: Игунин не очень успешно карабкается в космонавты, а Семёнов рвётся в начальство по блату на стороне.
… Они прошлись по заданию дважды. Прямо по анекдоту: раз объяснил – не поняли, два объяснил. Сам уже понял, а эти ни в дугу.
– Не нравятся мне фокусы с ионкой, – говорил Семёнов. – Как поведет себя этот самый ионный поток? Иная идея нужна. Смелый кавалерийский наскок. Слушай, а что если? Вот что…. Дарю идею из прежних разработок. Смотри, на отлёте работает датчик по Земле, когда Земля размером с футбольный мяч. Работают две зоны по бокам. Смотри, одну из этих зон выключим, и датчик сработает на орбите по краю Земли. Сечёшь?
Семёнов остановился и гордо посмотрел вокруг, хотя вокруг сейчас никого не было. Наверное, это был для него особенный момент.
– Земля в зону, а её выталкивает, и датчик бьется у края планеты. Скорость косинусом. Объект колотится у края, как муха о стекло. Но скорость все же к экватору затухает, и объект успокаивается. До этой точки вообще не стоит начинать. Здесь ложный захват при ограниченном времени поиска. А в общем считай, тебе здорово повезло. На днях нештатную моделировали, с отказом зон. Модель, я думаю, не успели разобрать. Сразу не разбирают. Мало ли? Попёрло, словом, тебе. Это я определенно говорю. Другие неделями в очереди стоят. Заняться бы этим самому, да ты ведь знаешь. Я здесь – отрезанный ломоть. А с этим можно застрять. Так что, дерзай, а я умываю руки. В моем теперешнем положения, сам понимаешь, мне эти подвиги ни к чему. И не забудь выключить свет.
– Какой свет? – удивился Мокашов. В комнате было светло.
– А тот, что ты включишь потом. Пока.
Насчет новичка Воронихин не строил иллюзий. Он просто хотел сэкономить ближайшие полчаса и чтобы с модели не ушли. А Мокашов действовал на свой страх и риск. Он спустился ниже этажом к огромной железной двери лаборатории моделирования и надавил кнопку звонка. Звонок отозвался где-то очень далеко. Дверь распахнулась, но за дверью никого не было. Он двинулся длинным коридором. С одной стороны его была обычная стена, с другой – стойки моделирующих машин. За ними слышался стук домино. На высокой капитальной стене распластывались огромные линзы аквариумов, в которых в яркой подсветке змеились изумрудные водоросли, ворочались пучеглазые вуалехвостки.
Ему указали на девушку, склонившуюся над выдвинутым аналоговым блоком, утыканном штекерами в разноцветье проводов. Она взглянула в листок задания.
– Вон там корзинка, пожалуйста. Можете выбросить.
Мокашов в недоумении посмотрел на неё. Девушка копалась в блоке, не глядя на него.
– Что? Правил не знаете? Отпечатайте на машинке. И не подписано.
– Кем?
– Тётей.
У неё было строгое, классически правильное лицо, выступающий подбородок, английский стиль.
– Да, я, – заторопился Мокашов, – я вам печатными буквами распишу, готическим шрифтом, славянской вязью.
– Не возьму. Один на днях тоже от вас пришёл, неделю моделировали, а дальше крик на три этажа: в исходном, мол, цифра не та.
– Вы же знаете, девушка…
– Не канючьте, пожалуйста.
Он попытался включить обаяние. "Но существует обратный закон: чем больше – страшилка, тем больше ломается. А эта была все-таки ничего, и ресницы длинные, загнутые".
– Поверьте, девушка, я – признанный каллиграф, я распишу.
– Знаю, нацарапаете куриной лапой…
– Куриной это у того, кто кричал, – пытался изменить ход событий Мокашов, – а у меня…
– У вас что, гусиная? И что вы свои порядки вводите?
Ну, что с ней поделаешь? Помощи ждать было не от кого. Кругом стойки моделирующих машин. Он полагал было встретить здесь чудеса техники: самонастраивающиеся автоматы с речевым вводом и терминальной настройкой, а перед ним обычные стойки ЭМУ, которые они в студенчестве называли буфетами.
– Девушка…
Она встала, и всё вдруг разом встало на свои места. Она была чрезвычайно высока, и он со своим стандартным ростом, пожалуй, ей чем-то вроде муравья. Она порылась в шкафу, сравнила бумагу, а он с замиранием следил.