- Здравствуй, Ратмир! - степенно вымолвил он и, не выдержав, выпалил главное. - Я - князь!
За те три месяца, что они не виделись, Александр изменился, стал словно взрослее и строже, да и росту прибавил. Он как-то по-особому важно произнёс эти слова, и Ян переспросил:
-А что случилось?
- Я княжу вместо отца и Феодора! - сообщил Александр. - Их нет, они уехали.
- Куда? - первым порывом Яна было помчаться вдогонку.
- Весть пришла из Владимира от Великого князя Юрия. Он полки на мордву сызнова ведёт. Отец сейчас полки собирает, а Федя их поведёт... Я тоже просился, - простодушно добавил он, - но меня не пустили. Отец сказал - я тут нужнее!
- Ты и впрямь нужен, князь Александр, - стараясь придать голосу спокойную уверенность, ответил Ян. - Но мне надобно отца твоего повидать. Вести к нему. Он обещался вернуться в Новгород?
- Фёдора проводит - и назад. К весне, должно!
Мчаться в Переславль или ещё куда, где Ярослав собирал вместе с сыном полки, самому было глупо, хотя, будь Ян помоложе, он бы уже завтра сидел в седле. Отправив вслед князю гонца, Ян остался в Новгороде подле своей семьи и юного княжича ждать вестей от Ярослава и Юрия Мстиславича.
...Маленький ростом и от того казавшийся ещё толще, чем был, монах-цистерцианец просеменил навстречу гостям и, низко поклонившись, молвил по-латыни:
- Благородные господа, вас ждёт его преосвященство!
Ярославко от облегчения улыбнулся и бросил на стоявшего подле Бориса Негоцевича победный взгляд. Боярин, знавший латынь ненамного хуже, постарался придать себе любезный вид. Он не очень-то верил в помощь епископа Николая Магдебургского.
Епископ Альберт фон Буксгевден, которому когда-то служил Владимир Мстиславич Псковский и которому в своё время был представлен юный Ярославко, скончался четыре года тому назад. На его место прибыл Николай Магдебургский, до того бывший скромным каноником одной из тамошних церквей. Он никогда не мнил себя так высоко и, в отличие от своего предшественника, действовал не столько осторожно, сколько робко и неуверенно. Все те, кому не сладко жилось при Альберте, теперь поднимали головы. Но не потеряли ничего и те, кто был в милости у Альберта - они сумели втереться в доверие к новому епископу Рижскому, убедили его в своей значимости и ныне продолжали жить так же вольготно, как и раньше.
- Одним из таких счастливчиков был Дитрих фон Буксгейден, племянник покойного Альберта и муж сестры Ярославка, Августы. После смерти Владимира Мстиславича Дитрих держался с его сыном холодно, но с недавних пор, узнав, что Ярославко собирает большой поход на русские земли, переменил мнение. Он переговорил кое с кем в окружении нового епископа, и вот псковский князь-изгой и его спутник стоят перед высокими резными дверями.
Двое монахов-служек распахнули створки, и гостей пригласили в зал для приёмов. Строгие прямые стены, почти лишённые украшений, мозаичный холодный пол, узкие стрельчатые окна, забранные витыми решётками, в которые пробивался свет серого зимнего дня, прохлада - епископ Николай отличался строгостью жизни и не любил нежить плоть в тепле, - всё это должно было действовать на сознание просителей, кем бы они ни были.
Епископ уже сидел в кресле, опираясь на посох, и, склонив голову набок, смотрел на подходивших русских. Он уже не хотел от жизни ничего - только бы наслаждаться славой, выпавшей на его долю, он был уже стар для того, чтобы желать чего-то большего.
Когда князь и боярин подошли и отвесили глубокие церемонные поклоны, он благословил их вялым движением пухлой руки и взглянул на просителей без выражения. И по его пустому рыбьему взгляду Борис Негоцевич ещё прежде, чем было сказано хоть слово, понял, что помощи от епископа они вряд ли дождутся.
Ярославко начал говорить с пылом молодости.
Помилуйте, святой отец, то земля моего рода! Там княжил мой отец, коего земля сама призвала к себе. Я сам княжил там, а ныне вынужден терпеть унижения и скитаться, не имея своего угла, в чужой земле!.. Святой отец, именем земли моей прошу я у римской церкви помощи и заступничества, - горячо и жадно расписывал он. - Неверные пошли на меня, и принуждён я, аки иудеи, бродить по земле, ища приюта!
- Ты просишь помощи у матери нашей, святой римско-католической церкви? - тихим неуверенным голосом уточнил епископ Николай.
- Да, святой отец, - Ярославко наклонил голову.
- Святая мать наша готова оказать помощь всем страждущим, кто приходит к ней. Она также заботится о своих детях, их благе и процветании. Но являешься ли ты сыном нашей святой матери?
- Я христианин, святой отец, - ответил Ярославко. Он собирался перекреститься в доказательство, но епископ Николай остановил его.
- Нет, - промолвил он каким-то странным голосом, - ты не христианин - ты язычник! Ты закоснел в своём невежестве и ереси православия! Мне доносили, что ты, живя столько лет у нас и имея жену, исповедующую католичество, сам отказался принять нашу веру! Стань одним из нас, поклянись на святом Евангелии, что и земля твоя отринет заблуждения ереси и примет свет католичества, - и тогда мы дадим тебе полки. А до сей поры ступай!
Он сделал знак рукой, показывая, что гости могут идти.
Ярославко стремительно вылетел из зала. Путающийся в полах подбитого мехом корзна Борис Негоцевич еле поспевал за ним .
- Что делать будем, княже? - вымолвил он на ходу.
- Что-что! - возбуждённо махал рукой Ярославко. - Слыхал, боярин, что епископ-то мне говорил?.. Про помощь?..
- Надо же веру свою отринуть!
- И отрину! - Ярославко раздул ноздри, - Я всё отрину, чтоб на стол отца моего, во Пскове, снова сесть!..
- Но он и про народ баял! Чтобы наши храмы позакрывать, а ихние соборы выстроить! Он велел народ перекрестить!..
- А то разве трудное дело? Вон Владимир Святой целую Русь крестил!.. А Ярослав Всеволодич? По его наущению попы в корельские земли ходили... Неужто я один Псков не перекрещу?
- Прости, княже, но не верю я, - развёл руками, останавливаясь, Борис Негоцевич. - Народишко наш крут нравом, а псковское вече тебя не поблагодарит и не послушает!..
- И что же! Покараю отступников! - Ярославко притопнул ногой. - Я князь!..
- Покамест нет ещё! И по моему разумению надо так - сперва сесть в городе, а уж потом обещать веру поменять. Да только, боюсь, не больно-то епископ на слово поверит!
Они спорили ещё долго - весь остаток дня. Ярославко твёрдо решил стоять до конца и, если надо, принять латинскую веру хоть завтра. Но на другое утро выяснилось, что прав оказался вовсе не боярин Борис. В дом князя-изгоя явился посланный от епископа Николая и передал, что в пятницу короля Псковского хотят видеть во дворце.
В назначенный срок Ярославко снова был в том же зале для приёмов. На сей раз он явился один, не призвал с собой никого - ему казалось, что никто не в состоянии правильно понять его чувства.
В зале, кроме епископа Николая, его ждал высокий статный рыцарь в тёмных одеждах и белом плаще Ордена Меченосцев. На плече его был знак отличия, говорящий, что в своём Ордене он занимает далеко не последнее положение. На вид он был ровесником Ярославку или даже чуть помоложе.
- Сын мой, - торжественно начал епископ, приняв приветствие псковского князя. - Мы подумали о твоей просьбе. Сердце моё обливается кровью при одной мысли о том, что такая богатая и обильная земля вынуждена пребывать во мраке ереси и язычества. Было решено оказать тебе помощь. Присутствующий здесь магистр Ордена Меченосцев благородный рыцарь Даниэль фон Винтерштеттен поведёт с тобой рыцарское войско...
При этих словах молча стоявший рядом рыцарь кивнул.
- Благодарю вас, святой отец, - не в силах поверить услышанному, Ярославко наклонил голову. - Я готов на всё за эту помощь!
- Исполни то, о чём говорили мы последний раз!
Сорок дней, занятые подготовкой войска рыцарей Меченосцев к походу, пролетели быстро. Борис Негоцевич и Пётр Вадовик только качали головами, удивляясь неслыханной щедрости епископа и плывущей в руки их князя удаче. Мало- помалу они сами начали верить, что перемена веры всерьёз улучшит жизнь всех, и она не просто нужна, а важна и даже жизненно необходима. Смущала лишь явная недомолвка в речах епископа и поступках рыцарей - что будет с псковской землёй после вокняжения Ярославка: войдёт ли она в состав Священной Римской Империи или останется сама по себе. Ясно было одно - с Русью ей будет больше не по пути.
На сороковой день произошло то, к чему Ярославко втайне готовился больше, чем к сборам в поход. В этот день он, попостившись с ночи, отправился в собор Святого Петра, заложенный ещё при епископе Альберте, где принял крещение и наречён был Петром - в честь апостола Петра, коего Иисус Христос называл камнем, на котором будет воздвигнута новая вера. Крестивший русского князя епископ Николай Магдебургский верил, что на этом новом Петре римская церковь воздвигнет на русской земле своё здание.
На следующий день должно было произойти ещё одно важное событие - посвящение нового католика в рыцари. Без этого, как говорили, нельзя ему было идти вместе с Христовым воинством на битву.
По обычаю, новообращённый должен был провести последнюю ночь в молитвах и бдении, размышляя о выбранном пути, в полном одиночестве. Всю ночь, облачённый в белые одежды как знак непорочности, Ярославко должен был простоять перед алтарём пустого мертвенно-торжественного собора Святого Петра. Нельзя было присесть на каменные ступени, тем более нельзя заснуть, тем самым нарушив обряд. Одна за другой гасли, догорая, свечи, и тьма понемногу выползала изо всех щелей. Она заполняла собой пространство собора, и в памяти князя оживали забытые детские страхи и истории, которые рассказывала старая кормилица, - о человеке, который однажды захотел ночью прийти в Божий храм, уверенный, что увидит сходящих к престолу ангелов. И Бог поразил его за столь кощунственное желание слепотой.
Подумав об этом, Ярославко помотал головой, отгоняя непрошенные сомнения. Раскинув руки, словно стараясь обнять каменное распятие, возвышающееся над алтарём, Ярославко до боли в глазах всматривался в него и повторял про себя своё новое имя вперемешку со словами молитвы на русском и латыни. Начиная привычно "Отче Наш" или "Богородице" по-русски, он торопливо поправлялся" крестился, просил прощения и начинал сызнова - по-латыни, решив для себя, что, коли всё пройдёт хорошо и он сядет на столе Пскова князем, то поставит в городе собор Святой Марии и собор Святого Петра - в честь тех, кого избрал своими покровителями.
- Я всё сделаю, что Ты потребуешь от меня, Боже, - шептал он. - Всё сделаю ради Тебя и во славу Имени Твоего! Только сделай так, чтобы я стал псковским князем!.. Я должен стать князем Пскова во что бы то ни стало!
Ему должно было повезти - иного просто не дано. Ярославко верил в это так сильно, что, отдавшись мыслям о будущем, не заметил, когда, наконец, с первым лучом солнца со скрипом, отворились тяжёлые створки церковных врат, и за ним пришли магистр Ордена Меченосцев Даниэль фон Винтерштеттен и комтур Робер фон Криг, долженствующие посвятить его в высокий рыцарский орден. Следом за ними вошли остальные. Собор наполнился людьми, но служба началась лишь когда прибыл сам епископ Николай, решивший особо почтить это знаменательное событие - добровольное отречение первого русского князя от ереси православия и переходе его в священное лоно католической церкви.
Окружённый новыми людьми, Ярославко-Пётр стоял у алтаря, как во сне. Он почти не слышал службы, не понимал обращённых к нему слов, не запомнил клятвы, которую говорил в гробовой тишине и опомнился только когда рыцарь Даниэль одел ему рыцарские шпоры и перепоясал мечом.
Когда ему было положено преклонить колени, ноги его дрогнули, и он чуть не упал, еле выровнявшись. А потом холодное тяжёлое лезвие меча легло ему на плечо.
- Во имя Божие, во имя святого Михаила и святого Георгия я делаю тебя рыцарем, будь храбр и честен, - послышались глухие, словно доносящиеся издалека, слова. Ярославко-Пётр поднял голову, как сквозь туман, взглянул на лицо рыцаря Даниэля.
- Клянусь, что не посрамлю честного рыцарского звания, - прошептал он, чувствуя себя как никогда счастливым.
Ему позволили подняться, и рыцарский меч, его собственный, лёг ему в руки. Для Ярославка он сейчас был не просто оружием - он был знаком ожидающей его новой жизни. И, не в силах побороть охвативший его восторг, князь припал губами к прохладному металлу.
Через несколько дней войско, ведомое магистром Даниэлем фон Винтерштеттеном, выступило из Риги. С ним вместе шла и дружина псковского "короля" Ярославка-Петра. Несколько тысяч рыцарей и пеших воинов, отягчённых обозом, двинулись напрямик к Изборску. Князь хотел сначала отомстить городу, нанёсшему ему первое поражение.
Евстафий ждал нового нападения, но не думал, что оно начнётся до лета. По опыту он знал, что рыцари, сражающиеся в железных доспехах, плохо переносят морозы, особенно если приходится долго стоять на одном месте, ожидая начала боя. Кроме того, весна выдалась ранняя, а она тоже должна была помешать немецкой коннице. Весной кони проваливаются в рыхлый снег, упряжь быстро намокает от талой воды, на копыта и колеса обозных телег налипает мокрый снег, а лёд на реках уже слабеет. Днём под тёплым солнцем всё тает, а ночью подмораживает, как в декабре. Не очень-то легко ходить походами в такую пору.
Поэтому изборский князь был очень удивлён, когда нежданно-негаданно - нежданно потому, что на сей раз ничто не предвещало беды, - в виду города показались дозорные отряды рыцарей. Он не знал, что рыцари заранее вызнавали, где находятся погосты и селения и нападали на них ночами, хватая сонных жителей, чтобы никто не мог уйти и предупредить Изборск о нападении.
Дозорные отряды рыцарей вели люди Ярославка, немного знакомые с этими местами. Они прошли берегами Смолки и Кудеби, схватывая город в кольцо. Когда сторожа донесла князю о рыцарях, с разных сторон появились сразу два полка, двигающихся на город. Не захваченной ими оставалась только дорога на Псков, но как потом узналось, по ней шли основные силы рыцарей.
Времени у изборского князя оставалось очень мало - день или два. Город спешно открыл ворота жителям посада - они бежали кто в леса, в надежде, что немцы, занявшись городом, не найдут их, а кто и в сам детинец. С собой уводили скот, уносили добро, а то, что не могли спрятать или забрать, сжигали. Посад запылал, и к тому времени, когда ливонцы подошли к стенам города, там их встречали головни и пепелища. Лишь кое-где огонь дожирал остатки изб или присыпанные землёй от пожара клети.
Ещё не забывший последнюю осаду, город приготовился мгновенно. Не уходивший со стен всё это время Евстафий ненадолго заехал домой.
Василиса встретила мужа на пороге терема. Сын Иван был вместе с матерью, младшие, две девочки, оставались с кормилицей и бабушкой Любавой. Увидев мужа, княгиня всхлипнула и обхватила его за плечи, широкие и твёрдые от брони.
- Что деется-то, что деется! Матушка Пресвятая Богородица, за что напасть такая? - задыхаясь от сдерживаемых рыданий, прошептала она.
Евстафий погладил её по вздрагивающей спине, из-за плеча жены нашёл взгляд Ивашка, улыбнулся сыну.
- Ну-ну, не плачь, не то бронь проржавеет, - грубовато-взволнованно пошутил он. - Отобьёмся! Впервой, что ли? Вы, главное, себя берегите - нашим накажи, чтоб со двора ни на шаг!.. А ты особливо берегись - ты мне второго сына родить должна... Ивашка, - чуть отстранив Васёну, он поманил сына, - матерь и брата нерождённого береги! Головой отвечаешь!
Мальчик сглотнул и несмело кивнул. Евстафий нахмурился. Запоздало вспомнилось, что можно было попробовать отослать жену и детей прочь. Но тут же одёрнул себя - куда их везти? А вдруг бы на них наткнулись рыцари, что рыщут по округе? Нет уж, пусть лучше будут подле!
Кое-как успокоив Василису и передав последний привет матери, Евстафий вернулся на крепостные стены.
Посад горел, и удушливый дым клубами наползал на город, окутывая стены. За его Тёмно-сизой пеленой почти невозможно было разглядеть подходящие войска, но дружинники и с ними городское ополчение, чуть не ложась грудью на косяки бойниц, до боли в глазах всматривались вдаль.
Совсем рядом с Евстафием какой-то парень, по виду совсем ещё отрок, закашлялся от дыма и полез обратно, растирая глаза. Двигаясь вслепую, он чуть не наткнулся на князя и отскочил, ойкнув.
- Ты тут откуда? - спросил Евстафий. - Среди своих дружинников он не первый раз встречал этого зелёного юнца. - Как звать?
- Демидом, - немедленно отозвался парень. - Ты, княже, меня и не помнишь - я вовсе не в дружине. В холопах я... А до того на погосте жил, да забрал меня в закупы боярин Станимир Бермятыч.