Антонову не давала покоя фигурка волка. Протоколы обыска ничего не дали. Свидетелей преступления, по сути, не было, хотя ограбление происходило днём. Сам ювелир Бронштейн пока ещё не приходил в сознание. Антонов пытался напасть хоть на какой-то след в картотеке, оставшейся ещё с царских времён, но она была настолько скудна, что Антонов быстро прекратил это бесплодное занятие - почти всю картотеку сожгли напавшие на полицейский участок амнистированные после Февраля уголовники. Кстати, интересно, а сам Антонов остался в полицейских архивах, или нет? Он стал разбирать бумажки, но снова быстро устал. И тут его осенило. Панкратов Константин Семёнович. Один из опытнейших сыщиков Тамбова, когда-то поймавший и посадивший его самого, Антонова. У этого человека наверняка остались какие-то списки уголовников. А если и не остались, то он их на всю жизнь мог сохранить в своей голове. Выяснить адрес места жительства Панкратова не составляло для него большого труда, но вот... как Панкратов отнесётся к нему, Антонову, лично, и захочет ли вообще с ним разговаривать? Впрочем, ведь Антонов теперь власть. И ссориться с ним бывшему царскому полицейскому не резон.
Антонов позвонил несколько раз. Спустя какое-то время тяжёлую дубовую дверь открыл невысокий, щуплый старичок с седой бородкой клинышком и в интеллигентном пенсне на переносице. Визит для него был неожиданным и он с любопытством снизу вверх осмотрел непрошеного гостя.
- Константин Семёнович? - Антонов также с интересом рассматривал старика. - Если бы встретил вас случайно на улице, ей богу, не узнал бы.
- Вы весьма комплиментарны, молодой человек, - уголки губ Панкратова изобразили жалкое подобие улыбки. - С кем имею честь?
- Впрочем, видимо, и я сильно изменился за те десять лет, что мы не виделись.
Панкратов промолчал в ожидании дальнейших слов гостя. Антонов тоже понял, что пора и представиться.
- Антонов Александр Степанович, заместитель начальника 2-й части милиции. В прошлом неоднократно ловимый вами эсер-боевик.
Панкратов поправил пенсне и снова, на сей раз внимательнее, присмотрелся к гостю.
- А, да, да! Что-то припоминаю. Чем обязан?
- Константин Семёнович, не будете ли вы так любезны пригласить меня в дом. У меня к вам профессиональный разговор.
- Не имею привычки впускать в свой дом воров и убийц.
Антонов мгновенно побледнел, но быстро взял себя в руки.
- Вы меня, видимо, не совсем расслышали. Я теперь сотрудник милиции и сам ловлю воров и убийц. А за то, в чём вы до сих пор меня упрекаете, я уже своё отбыл на каторге.
- Как в России всё быстро переворачивается с ног на голову. Бывшие преступники становятся следователями, а бывшие следователи вынуждены скрываться в своих норах. Но проходите, коли уж пришли, - Панкратов открыл пошире дверь, пропуская в прихожую Антонова. - Надеюсь, вы действительно пришли без злого умысла.
- Абсолютно! Мне нужно с вами посоветоваться.
Они прошли в гостиную и Панкратов жестом указал Антонову на стул, стоявший у стола, а сам уселся в стоявшее рядом кресло, накрывшись пледом.
- Извините, старческое недомогание. Зябну. Марфа! - позвал он домработницу. - Завари-ка мне и гостю чайку.
Пожилая домработница кивнула и тут же вышла на кухню. Панкратов устроился поудобнее и теперь уже по-хозяйски спокойно глянул на гостя.
- Ну-с, молодой человек, так я вас слушаю.
- Не знаю, слышали вы или нет, на Пензенской улице был ограблен ювелирный магазин Бронштейна. Сам хозяин тяжело ранен ножом в грудь.
Антонов сделал паузу и посмотрел на старого сыщика. По его лицу было видно, что он эту новость услышал впервые, но она его заинтересовала.
- И что с ним? Жив?
- Пока без сознания.
- Н-да, - побарабанил пальцами по подлокотнику кресла Панкратов. - Знавал я Моисея Соломоновича. Впрочем, кто в нашем городе не знает ювелира Бронштейна.
В это время Марфа принесла на подносе чай. Одну чашку с блюдцем и лежавшим на нём кусочком колотого сахару подала хозяину, другую поставила перед гостем.
- Спасибо, Марфа! Вы угощайтесь, Александр... как вас там?..
- Можно просто, товарищ Антонов, - Антонов придвинул к себе чай и смачно отхлебнул из чашки.
Панкратов брезгливо поморщился, взял сахар, бросил его в чашку и стал аккуратно, едва слышно размешивать ложкой.
- Ну, ну, я вас перебил. Прошу покорнейше извинить.
- Да, так вот. Я осмотрел место преступления и выявил кое-что интересное.
Панкратов молча пил чай, не сводя глаз с Антонова. Тот сделал ещё один глоток и отодвинул чашку подальше.
- Во-первых, сейф был вскрыт весьма необычным способом: замок был словно выплавлен неким аппаратом, способным разогревать металл до очень высокой температуры.
- Так, так!
- А во-вторых, - Антонов полез в карман кожаной куртки и достал деревянную фигурку волка. - Вот! - он протянул её Панкратову. - Вот это я нашёл в сейфе вместо драгоценностей.
Панкратов отставил в сторону на ломберный столик чашку с чаем, взял в руки фигурку повертел ею несколько секунд, затем вернул её Антонову.
- У меня тоже есть такая штучка.
Он встал подошёл к закрытому бюро из красного дерева, поднял крышку, поводил глазами, вынул откуда-то из глубины такую же фигурку и поставил на стол рядом с антоновской. Антонов с любопытством осмотрел второй экземпляр и удовлетворённо кивнул.
- Она! Один в один!
- Ну, не совсем один в один, ибо невозможно одному человеку сделать абсолютно идентичные образцы. Но то, что автор у этих игрушек один - несомненно.
- И кто же он? - Антонов заёрзал на стуле, даже не веря такой удаче - раскрыть преступление в один вечер.
- Видите ли... молодой человек, судя по почерку, по деталям, по вот этой фигурке и выплавленному замку, я бы мог сказать, что это - Лёнька Зверев, по прозвищу Волк, но меня смущает одно обстоятельство.
- Что за обстоятельство?
Панкратов снова вернулся в кресло и накрылся пледом. Он задумался ненадолго, потом спросил:
- Вы сказали, что ювелир Бронштейн ранен в грудь ножом?
- Совершенно верно!
- Так вот, Волк никогда не шёл на мокрое дело.
- Значит, кто-то хочет, чтобы мы подумали, что это Волк?
- Это ещё ничего не значит, молодой человек, - раздражённо ответил Панкратов.
- Почему?
- Да потому, что такой аппарат есть только один в нашем городе. И им обладает банда Лёньки Зверева. По крайней мере, до декабря шестнадцатого года обладала, когда я последний раз поймал его. Ему дали восемь лет по совокупности, но по милости революционеров, всего через каких-то полгода он уже вышел на свободу, и что в итоге? А в итоге мы имеем новое преступление.
Панкратов в очередной раз поднялся и стал нервно прохаживаться по комнате. Антонову страшно хотелось курить, но он почему-то (возможно, по старой памяти) боялся этого человека и даже боялся попросить у него разрешения закурить. Чтобы заглушить это своё желание, Антонов придвинул к себе чашку с остывшим чаем и сделал несколько глотков.
- Мне нужно побывать на месте преступления. Тогда я могу с большей или меньшей вероятностью ответить на вопрос: замешан ли в этом преступлении Волк. Как вы на это смотрите?
- Константин Семёнович, машина у подъезда и я буду весьма рад, если вы согласитесь со мной проехать к ювелирному магазину, - Антонов аж весь засиял от радости, потирая руки. Удача сама плыла к нему.
- Мне нужно пять минут, чтобы собраться.
- Я жду вас в машине, - Антонов поднялся и направился к выходу.
Десяти минут хватило Панкратову, чтобы осмотреть место преступления, при этом он недовольно качал головой.
- Это же безобразие! Так истоптать место преступления. Сколько ценных улик осталось на подошвах этих дилетантов.
Он вышел на улицу. Антонов за ним. Постояли несколько минут, дыша воздухом. Затем Панкратов направился к автомобилю. Остановился у самой дверцы.
- Процентов на девяносто - это Лёнька Зверев. А покушение на убийство ювелира? Возможно, он не вовремя появился в своём магазине. Впрочем, какие сейчас времена! Государственные перевороты, совершенные насильно никогда на пользу обществу не шли. Отвезите-ка меня домой, Александр... Степанович?
- Да, память у вас блестящая, Константин Семёнович, - усмехнулся Антонов.
Поймать Зверева было не так уж и сложно. Он особо и не пытался прятаться, полагая, что в этой анархии властям будет не до его персоны.
8
Начало июля 1917 года - пожалуй, первый момент истины для большевиков, наступивший после победы Февральской революции. Неудачная попытка государственного переворота едва не стоила жизни всей партии. Ведь тогда большевики были пока ещё на задворках социалистического движения. Так, на I съезде крестьянских Советов в мае семнадцатого года было всего лишь девять представителей РСДРП(б), а на I съезде рабочих и солдатских Советов в июне семнадцатого - всего лишь 105 делегатов из 1090. Да и в самих Советах заправляли меньшевики и эсеры, которые были на первых ролях и во Временном правительстве. Поэтому не мудрено, что любое недовольство проводимой правительством политикой автоматически списывалось на оппозиционеров-большевиков. И когда 3-4 июля в Петрограде вспыхнули стихийные волнения солдат, матросов и рабочих, в этом тут же обвинили большевиков. Справедливости ради нужно отметить, что последние не сразу определились с отношением к этим волнениям, но в конце концов возобладала точка зрения одного из большевистских вождей, Льва Каменева:
- Раз масса выступила на улицу, нам остаётся только придать этому выступлению мирный характер.
Однако и на этот раз, как и всегда в России, без кровопролития не обошлось. Подавление же беспорядков привело и к временному разгрому коммунистов.
По улицам столицы разъезжали грузовики с вооружёнными солдатами и матросами с развевающимися красными флагами. На одном из грузовиков висел плакат со словами: "Первая пуля - Керенскому!".
Кстати, Александру Фёдоровичу Керенскому в тот день по-настоящему повезло. Вооружённые матросы прибыли к зданию министерства внутренних дел, где почти целый день Керенский заседал вместе с другими министрами. Пытавшихся прорваться в здание большевиков остановили привратники.
- У нас есть приказ арестовать Керенского! - решительно произнёс старший из прибывших.
- Господин министр-председатель буквально несколько минут назад отбыли на железнодорожный вокзал, - ответил один из привратников.
Обвешанные пулемётными лентами люди почему-то безоговорочно поверили безоружным привратникам и, вернувшись к грузовику, скомандовали мчаться на вокзал в Царское Село. Но и туда они опоздали буквально на несколько минут, увидев лишь хвост уходящего поезда, в котором ехал Керенский.
6 июля правительственные войска захватили бывший особняк балерины Матильды Кшесинской, где находился штаб большевиков. Была закрыта газета "Правда" (впрочем, опять же, справедливости ради, спустя всего лишь несколько дней главный большевистский орган вновь начал выходить, правда, под другими названиями: "Рабочий", "Рабочий путь" и т.п.). Глава Временного правительства подписал приказ об аресте главных смутьянов. Среди руководства большевиков прокатилась волна арестов: в тюрьме оказались Лев Каменев, Анатолий Луначарский, Александра Коллонтай... Ленина и Зиновьева обвинили в том, что они не только проехали через Германию, но и получили от немцев крупные суммы денег. Поняв, что им угрожает смертельная опасность, оба вождя предпочли скрыться в шалаше на станции Разлив.
Лидер меньшевиков Церетели обозначил эту попытку государственного переворота следующими словами: "Это не только кризис власти; это - кризис революции. В её истории началась новая эра". С этими мыслями, но, естественно, в собственной трактовке, согласился и Ленин, уже укрывшийся в шалаше от ищеек Временного правительства: "4 июля ещё возможен был мирный переход власти к Советам... Теперь мирное развитие революции в России уже невозможно, и вопрос историей поставлен так: либо полная победа контрреволюции, либо новая революция".
Но преследования большевиков начались не только в столице. Телеграммы о немедленном аресте всех представителей РСДРП(б), кто будет замечен в антиправительственных и антивоенных митингах и демонстрациях, разлетелись по всей стране. Дошёл такой приказ и до Тамбова. Заместитель начальника Тамбовской милиции Александр Антонов самолично возглавил отряд по контролю за беспорядками в городе.
На события 3-5 июля тамбовские эсеры и часть меньшевиков отреагировали специальным выпуском местных "Известий" с разгромными антибольшевистскими статьями. Выступали с такими же погромными речами и многие ораторы. Так, на военном Пороховом заводе (точнее, номерном заводе №43) выступил известный в Тамбове эсер доктор Чарноцкий, приехавший туда за мобилизованными. Он знал, куда ехал. Один из самых многотысячных по количеству на нём работающих заводов Тамбова, тем не менее, имел очень маленькую коммунистическую ячейку, и Чарноцкий поэтому вполне обоснованно считал, что его слова упадут там на благодатную почву. Так оно, по сути, и было, с маленьким, впрочем, исключением: один из будущих тамбовских коммунистических лидеров Гаврилов и его товарищ Носов не побоялись выйти перед оратором и воскликнуть:
- Мы хотели бы, чтобы почтенный доктор знал - и на нашем заводе есть большевики. Вот мы, например. Пусть наши товарищи, кто здесь присутствует, скажут, что мы шпики.
Рабочие дружно занекали. Чарноцкий, немного спасовал от такого непредвиденного им поступка двух не очень молодых рабочих, но быстро взял себя в руки:
- Мне известно, господа, что на вашем заводе нет шпиков. И уж точно вы, господа-товарищи, во всяком случае, не германские шпики, а рабочие завода №43.
Под одобрительный гул и лёгкий смешок присутствующих, Чарноцкий раскланялся и сошёл с трибуны.
Впрочем, на территории завода коммунисты могли чувствовать себя в относительной безопасности. За пределами же своих предприятий им следовало быть гораздо осторожнее.
Захар Устинович Подберёзкин вернулся с фронтов первой мировой членом партии большевиков. Штык в землю и братание с немцами - вот чем занимался он и его товарищи в последние месяцы. Затем он просто взял и ушёл. Ушёл в тыл. Вернулся в родной Тамбов и сразу же явился в губернский комитет РСДРП(б). Ознакомившись с его биографией, его тут же кооптировали в члены губкома и ввели в губернский Совет рабочих и крестьянских депутатов. И вот первое настоящее испытание выпало на долю Захара Подберёзкина. Он ходил по лезвию ножа, зная о существовании указа об аресте любого большевика, замеченного в подстрекательстве к беспорядкам. Но Захар любил рисковать - это разгоняло в его жилах кровь и насыщало его дух и тело новой энергией борьбы.
На рабочей окраине Тамбова собрался митинг, в котором участвовало две-три тысячи рабочих. Правда, не все из них сочувствовали большевикам. Немало было просто любопытных. Тем не менее, сам факт их присутствия на митинге позволял надеяться на то, что в будущем они вольются в ряды большевиков. Место было выбрано довольно удачно: с двух сторон находились заводские корпуса, с третьей стороны шумели ветвями на ветру деревья в парке. И лишь одна-единственная улочка соединяла это место с центром города.
- Товарищи! Предательская политика Временного правительства не позволяет России завершить войну с Германией и приступить к мирному строительству социализма!
Захар Подберёзкин стоял на импровизированной трибуне, а проще говоря, на поставленной стоймя бочке. Одет он был в простую косоворотку и в руках держал фуражку, скрывавшую и придававшую строгий вид его рыжим курчавым волосам, которые сейчас, на ветру, взъерошились и стали похожи на непоседливого мальчишку.
- Но если правительство не хочет что-то менять, а мы, рабочие и крестьяне уже не хотим жить по-старому, то налицо, товарищи, революционная ситуация. Только революция, только вооружённое выступление пролетариата способно разворошить этот улей соглашателей и капиталистических прихвостней.
В этот момент вдали послышалось ржание коней и цоканье копыт по булыжной мостовой. Охранявшие митинг рабочие замахали руками и закричали митингующим.
- Товарищи! Конная милиция!
Толпа загудела, подалась из стороны в сторону, но пока не расходилась, в ожидании команды оратора.
- Что делать, товарищ Подберёзкин? - спросил у Захара стоявший рядом с бочкой председатель заводского стачкома. - Вы ведь рискуете больше других.
- Ничего, я член исполкома Совета рабочих депутатов. Авось не тронут... Вот, товарищи, вам ярчайший пример демократии по-керенски. Нам, представителям губернского Совета рабочих депутатов, не дают даже просто выступить перед вами на митинге.
Конный отряд милиции приближался. Рабочие, охранявшие митинг уже смешались с толпой - охранять дальше не было смысла.
- И всё-таки я надеюсь на нашу с вами революционную победу, товарищи рабочие! - продолжал бросать лозунги Подберёзкин. - А сейчас, дабы не подвергать вас бессмысленной опасности, прошу разойтись. Но только без паники. Это всё-таки не царские казаки, а советская милиция. Стрелять и махать нагайками авось не станут.
Рабочие начали довольно быстро разбегаться в разные стороны: кто-то в парк, кто-то через проходную на территорию завода, желая там укрыться. Подберёзкин едва успел спрыгнуть с бочки, как на площади осадили коней милиционеры под командованием Александра Антонова.
- Ведём агитационную подрывную деятельность, товарищ большевик? У вас есть разрешение на проведение митинга?
- У меня мандат члена исполкома Совета рабочих и крестьянских депутатов, - с вызовом произнёс Подберёзкин.
- А у меня ордер на арест любого, кто нарушает спокойствие в городе, - спешившись, начал приближаться к организаторам митинга Антонов. - Любого, невзирая на все его должности.
- Митинг уже закончен, товарищ, - прикрывая собой Подберёзкина, которого потащили в толпу рабочие, заговорил председатель стачкома. - К тому же, митинг проводился практически на территории завода, и ничьего спокойствия мы не нарушали.
- Ладно, Никитич, - остановился Антонов. - Только из уважения к твоим заслугам перед пролетариатом я сделаю вид, что ничего не видел. Но предупреждаю, ещё раз нарушишь порядок и приведёшь на митинг большевистских провокаторов, арестую и тебя, и их. Понятно?
- Отчего ж не понять, Александр Степанович, - пожал плечами председатель стачкома.
- Ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю.
Антонов снова подошёл к своему коню и легко, вставив одну ногу в стремя, запрыгнул в седло.