Кроме того, ведь это был Каргин, - к другому я и сама бы не пошла. Мне кажется, что за это время я уже достаточно хорошо узнала Василия Степановича. Каргин был очень внимателен к людям и любопытен. Видимо, не холодный интерес исследователя руководил им. Каргин любил людей. В нём жило какое-то постоянное чувство ответственности за всё, что происходит вокруг. Создавалось впечатление, что он считает себя ответственным не только за свой завод, но и за всех людей, за всю страну.
Когда я вошла в партком, технический секретарь остановил меня.
- Подождать придётся, - предупредил он. - Тут один товарищ вызван.
Я уселась в сторонке у стены. Скоро через комнату быстрой походкой прошёл главный металлург Абросимов. Не замечая меня, он направился к двери Каргина, бросив на ходу;
- У себя?
- Ждёт, - ответил секретарь.
Мне вдруг показалось, что разговор пойдёт о нашей лаборатории.
- Привет, товарищ Абросимов, - услышала я из-за стены. Голос Каргина хорошо слышен из-за тонкой перегородки. Послышался шум отодвигаемого стула и снова голос Каргина:
- Мне хотелось поговорить с вами кое о чём, Николай Гаврилович, если хотите - посоветоваться, узнать ваше мнение
- К вашим услугам, Василий Степанович, - ответил Абросимов.
- Вот какое дело… - нерешительно начал Каргин, и я услышала то приближающиеся, то удаляющиеся шаги: очевидно, Каргин начал ходить по кабинету. - Вот какое дело, - после паузы повторил Каргин. - Вы помните, дня три тому назад мы проводили совещание в механическом цехе. Я пришёл в самом конце, должно быть, вы меня не заметили. Да и мудрено было заметить, дым стоял коромыслом, я тоже насилу разобрал, кто там присутствует. Спорили крепко. Вы помните, о чём?
- Ну, конечно, - ответил Абросимов, - это было одно из наших так называемых творческих совещаний. Речь, по-моему, шла о нормах для техконтроля.
- Правильно, о нормах. Вот я и зашёл. Сначала, повторяю, дым, ничего не видать, прямо какая-то газовая атака. И спорят, здорово спорят.
- Инженер Валуев очень толково выступал, - заметил Абросимов.
- Толково? - переспросил Каргин. - Вы преуменьшаете, товарищ Абросимов. Валуев выступал блестяще, талантливо. И разве он один? Когда я зашёл в кабинет и послушал минут десять, первой моей мыслью было: "Вот где бьётся творческая мысль, вот где настоящее горение". Вы помните, Николай Гаврилович, о чём конкретно шла речь?
- Если не ошибаюсь, о нормах для браковки крылатки насоса, - ответил Абросимов.
- Совершенно правильно, - подхватил Каргин. - Инженер Валуев доказывал, что, если рабочий сточит внутренний бортик на миллиметр больше, крылатку надо браковать. Вы знаете, всё это было так здорово, что меня прямо-таки захватило! Спорщики поворачивали в руках деталь, рассматривали чертежи, производили тут же на листах бумаги математические расчёты. На первый взгляд - настоящая классическая творческая дискуссия.
- Я немного не понимаю, Василий Степанович, - раздался голос Абросимова. - Вы что, иронизируете? Ведь совещание инженеров, естественно, отличается от заседания, скажем, парткома. Наверно, вы были бы очень удивлены, если бы, придя в тот же механический цех, услышали дискуссию о политической работе. Инженеры говорят о производстве: расчёты, детали - все это им необходимо. А насчёт дыма…
- Дело не в дыме! - вдруг резко повысил голос Каргин. - Я утверждаю, уважаемый товарищ Абросимов, что вся эта ваша творческая дискуссия гроша ломаного не стоит, что все это мимикрия, пусть неосознанная, но всё же мимикрия, эрзац-дискуссия, схоластика, вот что!
Шаги прекратились. Я почувствовала, что Каргин остановился возле самой двери, совсем около меня. "Пусть бы он говорил потише!" - подумала я. Мне было стыдно, что я уже второй раз невольно подслушиваю Каргина. И вместе с тем мне очень хотелось слышать этот разговор, не пропустить ни одного слова.
- Мне не понятны ваши слова, - с обидой в голосе сказал Абросимов.
- Я вам объясню, я вам всё объясню, дорогой Николай Гаврилович, и, уверен, вы поймёте меня. Я не против споров: пусть спорят, пусть курят, пусть костры из самой ядовитой махорки сжигают, - я буду приходить и сидеть в противогазе, и вы от меня слова жалобы не услышите.
- Так в чём же дело? - раздался нетерпеливый голос Абросимова.
- В болтовне, товарищ Абросимов, в болтовне, оторванной от жизненного, практического опыта. Вспомнили ли вы во время вашей прекрасной творческой дискуссии о том, что делается в самом цехе, за перегородкой той комнаты, в которой вы сидели? Ведь не может же быть секретом для вас или для того же Валуева, что в цехе, рядом с вашим кабинетом, слесари забивают детали чуть ли не кувалдой! А ту самую злополучную крылатку насоса токарь обтачивает резцом, давно уже потерявшим свою первоначальную форму. Разве можно этим металлическим огрызком достигнуть хоть какой-нибудь точности? Конечно нет! И все это под аккомпанемент творческих разговоров в соседней комнате. Хотите дальше? Слушайте! В механическом же работает токарь Саютин. Он применяет скорость резания сорок миллиметров в секунду. А рядом токарь Андрюшин при тех же данных глубин и подачи увеличил скорость до ста двадцати миллиметров! В пяти шагах от них работает девушка, токарь Турбина. Она пользуется победитовым резцом, но и на пятьдесят процентов не использует его свойства для повышения производительности. Все это в соседнем цехе! А ваши инженеры гораздо охотнее спорят о перспективах высокого технического процесса и не видят этих мелочей. Конечно, куда легче разыгрывать творческие феерии в кабинете, чем взяться за конкретные дела по освоению новой технологии.
- Нет, уж извините, - раздался голос Абросимова, и я поняла, что главный металлург раздражён до крайности, - нет, позвольте, я тоже буду резок и скажу, что это поклёп. Так можно приостановить всякий технический прогресс! Это, это клевета на наших инженеров!
- Докажите, - внезапно мягко ответил Каргин. - Докажите, дорогой товарищ Абросимов, защищайтесь, я прошу вас, защищайтесь или сами нападайте, бейте меня фактами, конкретными фактами, если они у вас есть. И давайте начистоту, Николай Гаврилович. Хотите, я вам скажу, откуда у некоторых наших людей этот разрыв между теорией и практикой? Быть человеком практических дел труднее, чем фантазировать и создавать себе репутацию прогрессивной и творчески мыслящей личности. А сочетать умение смотреть вперёд с практическими повседневными делами - это самое трудное, понимаете, трудное!
Наступило молчание.
- Вы молчите? Не защищаетесь? - снова заговорил Каргин. - Может быть, вам мало было фактов, которые я привёл, или они недостаточно убедительны? Скажите же, не стесняйтесь, и я прибавлю вам фактов. И, уж если на то пошло, я спрошу вас: почему вы, товарищ Абросимов, упорно и методически проваливаете лабораторию в её попытках внедрить на заводе высокочастотную закалку?
Как только я услышала эту последнюю фразу, сердце моё заколотилось. Я была уверена, что разговор подойдёт к этому, не может не подойти.
Снова наступило молчание.
- Мне очень больно слышать всё это, - сказал Абросимов. - В конце концов я тоже коммунист. Единственное, что утешает меня, - это сознание, что вы преувеличиваете. Неужели вы не видите, как много сделано на заводе? Восстановленные мартены? Новые цехи? Не мне все это говорить, не вам слушать.
- Правильно, - прервал его Каргин, - правильно. Но разве могло быть иначе? Весь Ленинград, вся страна будет восстанавливаться, а для нашего завода это пройдёт бесследно?
- Подождите, товарищ Каргин, - с укором в голосе остановил его Абросимов, - ведь я вас не перебивал. Ну, поговорим спокойно, как инженер с инженером. Вот вы подняли вопрос о высокочастотной закалке. Но ведь этот аргумент против вас. Лаборатория хочет заниматься именно этой темой. И это в то время, как есть сотни других, практических, до зарезу нужных сегодня! Защищая лабораторию, вы идёте против самого себя, товарищ Каргин. Вы ругаете Валуева…
- Я сам становлюсь на него похожим? - перебил его Каргин.
- Я не хочу делать выводы.
- А я хочу, - заявил Каргин. Он снова начал ходить по комнате. - Вот вы предлагаете говорить как инженер с инженером. А я предлагаю говорить как коммунист с коммунистом. И напрямик. Хорошо? Товарищ Абросимов, вы пережили блокаду. Но не думаете ли вы где-то там, в тайниках души, что, пройдя через блокадные испытания, вы уже можете, имеете право жить, так сказать, на малых скоростях? Разве вам не ясно, что после всего того, что пережили здесь люди, их желание новой, лучшей жизни будет непреоборимо? Вы не думали о том, что человеку усталому, не желающему бороться и побеждать, здесь будет, по-человечески говоря, просто трудно жить, воздух для него окажется слишком разреженным, как на больших высотах.
- Вы что хотите, чтобы я… ушёл с завода? - глухо спросил Абросимов.
- Нет, - звонко ответил Каргин, - я хочу только, чтобы вы поняли меня, чтобы вы боролись со мной, если я не прав, и шли бы вместе с нами, если согласитесь, что мы правы. И знаете что? Давайте считать наш разговор неоконченным. Поговорим на досуге каждый сам с собой. А потом встретимся. Хорошо?
- Хорошо, - сказал Абросимов своим прежним, спокойным, чуть хрипловатым голосом. - До свидания.
Абросимов вышел из кабинета и прошёл мимо меня, высокий, подтянутый, чуть размахивая на ходу руками. Он не обратил на меня никакого внимания.
Я продолжала сидеть, потому что никак не могла заставить себя встать и войти в комнату Каргина. Я знала, что ни за что не смогу сделать вид, будто не слышала его разговора с Абросимовым. Мне захотелось как-нибудь незаметно уйти отсюда, только бы не попадаться на глаза Каргину.
- Что же вы, заходите! - обратился ко мне техсекретарь, кивая на дверь.
- Уже пора обратно… - начала было я, но в этот момент на пороге показался Каргин.
- К вам, товарищ Каргин, - сказал техсекретарь, кивая на этот раз в мою сторону.
- А-а, лаборатория, - протянул Каргин, смотря на меня и чуть улыбаясь. - Ну, заходите, заходите.
И, когда я нерешительно зашла в его кабинет, Каргин спросил:
- Ну, как идут дела?
Мне показалось ужасно глупым и нелепым, что я пришла к нему по совершенно частному делу. Но Каргин вдруг сказал;
- Ну, поздравляю вас с возвращением мужа., Вы не удивляйтесь, что я знаю. Мне просто рассказала Ирина Григорьевна.
Эти слова - "Ирина Григорьевна" - Каргин произнёс каким-то особым голосом. И от этого я сразу почувствовала себя увереннее.
- Я ведь к вам не по служебному делу пришла, товарищ Каргин, - начала я. - У меня есть просьба.
- Значит, просительница? - с весёлой усмешкой пошутил Каргин.
Я подумала: "Какое смешное и совершенно вышедшее из употребления слово - "просительница", - и сказала:
- Вроде. Вот… понимаете, мой муж. Он журналист. Вернулся из армии, вы знаете. Вот мы и подумали, что, может быть, ему можно будет работать здесь, на нашем заводе, в редакции. Может быть, там нужны люди… У него опыт.
- Люди нужны, - подтвердил Каргин, - в особенности люди с опытом. Да, так что же?
"Чего же ему ещё надо? - подумала я. - Ведь все уже сказано".
- А ему… словом, ему самому хочется работать на заводе? - Каргин посмотрел на меня в упор своими немигающими спокойными глазами.
- Да, конечно, - горячо ответила я.
Мне вдруг захотелось все откровенно рассказать Каргину.
- Вы понимаете, - начала я, - мы не виделись более четырех лет. Теперь мы наконец вместе. Но, по правде сказать, целыми днями не видим друг друга. А нам бы хотелось быть вместе по-настоящему, то есть чтобы было какое-то общее дело. Ну, словом…
- Хорошо, - кивнул Каргин. - В нашу газету действительно нужны люди. - Он помолчал и добавил: - Честные, боевые люди. Пусть ваш муж зайдёт ко мне. Его фамилия?
- Савин.
- Хорошо, - ещё раз кивнул Каргин и, перегнувшись через стол, черкнул что-то на отрывном календаре.
- Ну вот, - с облегчением вздохнула я, - теперь насчёт лаборатории.
- Насчёт лаборатории мы поговорим в другой раз, - возразил Каргин и встал. - Ведь дело терпит, да? - Он улыбнулся.
Он был прав. Я начала про лабораторию для того, чтобы Каргин не подумал, что я пришла только по личному делу. Это была маскировка, и, очевидно, он это понял.
- Вы простите, что я по сугубо личному делу, - извинилась я, вставая.
- Личное? - переспросил Каргин и добавил: - Это очень важная штука - личное. Так я жду товарища Савина в пятницу, к двум.
И Каргин протянул мне руку.
Я выехал в полдень. Трамвай долго вёз меня по берегу Невы, и если глядеть влево, то казалось, что едешь не на трамвае, а на пароходе. Мы проехали бесчисленное количество мостов, и весь город, казалось, проплыл мимо нас, пока трамвай подъехал к заводу.
Мне никогда не приходилось ездить на этот завод трамваем. Я и был-то здесь всего один раз, в январе 1942 года. Тогда мы шли сюда с Ириной пешком, через город, и замёрзшая Нева казалась нам тогда не рекой, а узким полем, загромождённым военными судами.
Завод так изменился, что я сразу и не узнал его. У входа была сооружена деревянная арка, асфальтовая дорога вела в сад, в котором я увидел несколько небольших каменных зданий. По шуму, который доносился откуда-то из-за зданий, из глубины, я понял, что стою перед заводом, но это был явно не тот завод, который я искал.
Сомнение исчезло только после того, как я узнал в бюро пропусков, что пропуск мне уже заказан. Я прошёл по длинному коридору со множеством дверей, в которые ежеминутно входили и выходили торопливые люди, и, шагнув в указанную мне дверь, очутился на заводском дворе.
Передо мной вырос целый город. Находясь там, у деревянной арки, и видя перед собой только асфальтовый двор и несколько небольших зданий, невозможно было себе представить, что за всем этим скрывается. Это был именно город, с лабиринтом улиц, огромными зданиями, иногда в несколько этажей, и даже уличным движением: я видел, как проехали несколько полуторок и легковая машина. Прямо передо мной возвышался памятник Ленину…
В парткоме меня попросили войти в кабинет секретаря. У небольшого письменного стола стоял худощавый немолодой человек. Он посмотрел на меня, - я заметил необыкновенно спокойное и пристальное выражение его глубоко посаженных глаз, - протянул мне руку.
- Ну, будем знакомы. Каргин. Вы недавно из армии?
Я ответил утвердительно.
- Так, - сказал Каргин. - Нам очень нужны опытные журналисты в газету. - Он помолчал. - Вы, кажется, воевали на Ленинградском фронте?
- На Волховском, но бывал и в Ленинграде.
- Наша газета, - продолжал Каргин, - ещё плохая газета, вы это сами увидите. Дело не в технике печатания и даже не в литературном качестве материалов. Дело в другом… Впрочем, вы это сами увидите, - повторил он, внимательно глядя на меня. Потом встал, прошёлся взад и вперёд по кабинету и остановился возле меня. - Ну вот и всё… Не будем предвосхищать событий. Кое-что я знаю о вас от Лидии Федоровны. С райкомом я согласую. - Он улыбнулся. - Теперь вы поговорите с редактором.
Каргин подошёл со мной к двери и, открыв её, сказал техсекретарю:
- Покажите, пожалуйста, товарищу Савину, где у нас редакция. - Затем он протянул мне руку. - Ну, мы ещё увидимся…
Редактор оказался весёлым парнем лет тридцати, с широким, улыбчатым лицом, на котором почти терялись маленькие глазки. Лицо редактора было таким красным, точно его только что вынули из печки.
Помещение редакции состояло из двух комнат, но редактор помещался в третьей - маленьком закутке, отгороженном фанерой. Окон в закутке не было, и там горел днём и ночью свет. Редактор занимал собой весь закуток. Остановившись на пороге, нельзя было себе представить, что там может поместиться ещё один человек.
- Ну, давай, давай сюда, - гостеприимно пригласил редактор, когда я с порога назвал свою фамилию. Видимо, ему уже говорили обо мне.
В отличие от Каргина, он подверг меня тщательному опросу по части биографии, и, отвечая, я вспомнил многое такое, что, казалось, и сам забыл.
- Ну вот, - заключил редактор, отдуваясь, хотя устать должен был бы я. - Хочешь к нам в литсотрудники? Завод у нас боевой, первостепенный, да и газета неплохая…
Он о чём-то подумал, потёр между пальцами и повторил убеждённо:
- Да, неплохая газета. Ну?
Направляясь на завод, я не думал, что всё решится так быстро, и внезапно ответил:
- Согласен.
- Вот и ладненько, - улыбнулся редактор. - Порядок, думаю, примем такой: сейчас иди оформляться, а завтра на работу. Только смотри не опаздывай. - Он поднял свой толстый, похожий на сардельку, палец. - Впрочем, ты ведь человек военный.
Затем редактор потянулся в сторону двери и крикнул:
- Андрюшин, поди-ка сюда!
Через минуту на пороге показался паренёк лет двадцати трёх в выцветшей военной гимнастёрке.
- Помоги-ка новому товарищу оформиться, покажи ему, где что, - приказал редактор, кивая в мою сторону. Затем он протянул мне свою толстую руку. - Ну, бывай, до завтра.
Вдвоём с Андрюшиным мы вошли на заводской двор.
- Значит, у нас будете работать? - спросил Андрюшин. У него были очень светлые волосы, светлая кожа на лице, и весь он казался каким-то светлым.
- У вас, - ответил я.
- И очень хорошо, - сказал Андрюшин, - а то у нас совсем нет опытных журналистов со стажем.
- А откуда вы знаете, что я со стажем?
- А я вашу биографию из-за перегородки слышал. Все знаю. Вы рассказывали и про то, где в Москве работали, и про фронт, а я сидел и думал: "Нет, не пойдёт к нам такой журналист работать. Газета всё же маленькая".
- Почему маленькая? - возразил я. - Большая, четырёхполосная газета.
- Да, да, - подхватил мои слова Андрюшин, - наша газета только кажется маленькой. А на самом деле она большая. Завод-то огромный.
- А где у вас тут лаборатория? - спросил я.
- Лаборатория? Это в другом конце. А зачем вам?
- Нет, это я просто так. Куда же мы сейчас?
- В отдел кадров.
Пока мы обошли разные отделы, раскинутые на необъятной территории завода, и я заполнял разные анкеты, прошло не меньше полутора часов.
Когда наконец всё было закончено и я получил временный пропуск на завод, Андрюшин сказал:
- Ну вот, всё в порядке. Завтра принесите две фотокарточки и получите постоянный пропуск. А теперь, вы извините, мне надо в редакцию. Должен ещё передовую сдать. Придётся посидеть до вечера.
Было не больше трёх. Я подумал: "В передовой многотиражки не больше шестидесяти - восьмидесяти строк. Неужели Андрюшин собирается писать их до вечера?" Но вслух я произнес:
- Это из-за меня вам придётся задерживаться. За то время, что мы ходили, вы бы успели написать две передовые.
- Что вы! - воскликнул Андрюшин. - Ведь я с вами не более двух часов!
- О чём передовая? - спросил я.
- О бытовом обслуживании рабочих. Тема очень важная. Все материалы я уже подобрал. Остаётся только написать. Часов трёх мне будет вполне достаточно.
"Ещё бы!" - подумал я и проговорил:
- Вот что, услуга за услугу. Вы потратили на меня время, а я помогу вам написать эту передовую. Идёт?
- Что вы! - замахал руками Андрюшин. - Вам ещё хватит работы, сначала осмотритесь. А передовая поручена мне.