Я тут же поняла, что это был глупый вопрос. Но Ирина, видимо, не расслышала его, она была чересчур поглощена своим счастьем…
Через неделю Ирина стала женой Каргина.
В первый раз - хорошо помню - я почувствовала это, возвращаясь домой после нашей удачи с закалкой и признания Ирины.
Я знала, что Саша придёт сегодня поздно - его вызвали на какое-то совещание в райком, - и я шла не торопясь.
И вот тогда я впервые ощутила, что для полноты счастья мне чего-то не хватает. Всё было хорошо в моей жизни в тот вечер - удача на работе, счастье Ирины, - но вдруг я почувствовала, что мне чего-то не хватает, что есть во мне какой-то неиспользованный запас чувств, не применимых ни к работе, ни к Саше, ни к Ирине. И мысли мои снова, как это было часто за последнее время, обратились к Коле.
В ту минуту, когда я рассталась с Колей у подъезда большого серого дома, я вдруг поняла, что он всегда жил в моём сердце и что, даже когда рядом была Маруся, внешне так похожая на мою Любу, я и тогда любила маленького измученного Кольку…
На другой день после работы я пошла навестить Колю. Он жил теперь в детдоме, но с осени собирался поступить в ремесленное училище и переехать в общежитие.
Однажды я привела Колю на Нарвскую. Он деловито и с достоинством поздоровался с Сашей, осмотрел комнату и сказал улыбаясь:
- Здорово живёшь, тётя Лида.
Саша, всячески развлекая Колю, начал рассказывать о том, что было в этой комнате во время блокады, но Коля, узнав об артиллерийском наблюдательном пункте, возразил равнодушно:
- Так то в блокаду… А я про теперь. А в нашей комнате мертвяки лежали. Их со всей квартиры сносили… То в блокаду…
Вечером я проводила Колю домой и, возвращаясь, всю дорогу думала о нём. Я думала, что для полноты счастья мне не хватает этого круглоголового мальчика со спокойными, недетскими глазами. Я вырвала его у смерти, это мой, мой ребенок. Я хочу, чтобы он был около меня, хочу видеть, знать, как он растёт, как становится юношей, потом взрослым человеком.
Я видела в этом ребёнке частицу самой себя, мои усилия, моё прошлое, мою веру в победу, и в Сашу, и во всё самое лучшее.
Но я почему-то долго не решалась рассказать Саше о своих переживаниях. Наконец я всё же решила поговорить с ним.
В те дни он неизменно был в отличном, весёлом настроении. С работой у него ладилось. Саша рассказывал, как хорошо относятся к нему в редакции, в газете почти каждый день появлялись его статьи, и мне было очень приятно, когда в лабораторию приходили свежие газеты и кто-нибудь из наших, разворачивая номер, нарочно громко говорил:
- Ну-с, почитаем, что сегодня Савин пишет.
Иногда я думала: "Почему это так происходит? Почему для меня работа, как правило, приносит волнения, неудачи и только редко радости, а Сашина работа точно сплошной праздник?" И каждый раз казалось, что дело в том, что Саша - знаток в своей области, а я ещё очень мало знаю и большинство моих неудач - от неопытности и неуверенности в себе…
В тот день, отправляясь на работу, я твёрдо решила, что по возвращении поговорю с Сашей о Коле. Но днём произошло событие, которое отвлекло мои мысли.
Когда я вошла в лабораторию, Ирины не было. Я вспомнила, что она и вчера в полдень ушла куда-то и уже не возвращалась.
Ирина появилась только к концу дня. По её сосредоточенному взгляду, суровым губам я поняла: что-то произошло.
Но я ни о чём не спрашивала. Так повелось между нами: никогда ничего не выпытывать друг у друга.
Под вечер Ирина зашла в нашу комнату и чуть заметно кивнула мне. Я пошла за ней.
- Ты знаешь, зачем меня вчера вызывали? - спросила Ирина.
- Я даже не знаю, кто тебя вызывал и куда, - ответила я.
- В главк, - сказала Ирина. - Мне предлагают ехать работать в сибирский филиал.
Сначала я просто ничего не поняла.
- Как ехать? Тебе? - недоуменно переспросила я.
- Ну да, мне, - повторила Ирина. - Что тут непонятного?
Между тем тоном, спокойным и только слегка раздражённым, которым говорила Ирина, и содержанием её слов был такой разрыв, что я никак не могла поверить в то, что она рассказала.
- Но как же так? - спросила я. - Почему именно тебе? И насколько? И как же Василий Степанович? Да расскажи же толком: что случилось?
Мы шли с Ириной по заводскому двору.
- Все очень просто, - ответила Ирина. - На филиале решено внедрить закалку в производственный процесс, - ты знаешь, ведь там поточный способ. Меня вызвали в главк и предложили поехать туда и помочь организовать это дело.
- Надолго?
- Об этом не говорили. Из беседы я поняла, что это поездка на несколько месяцев.
- Ну, а что же ты? - прервала я Ирину. - Разве ты не могла отказаться?
- От чего? - взглянув на меня, спросила она. - От чего я могла отказаться? Два года мы вместе работаем над закалкой, и вот представляется возможность заняться не экспериментом, а широким внедрением закалки в производство. Как я могла отказаться?
- Да что ты такое говоришь, Ирина? - снова прервала её я. - Ведь ты же теперь не одна. Разве Василий Степанович отпустит тебя? - Я подумала: "Неужели у них жизнь не налаживается?"
Ирина ответила не сразу.
- Ты помнишь, мы как-то втроём гуляли по парку и Василий вдруг начал говорить о том заводе? Ну вот, - продолжала Ирина, - как же ты можешь думать, что он меня не отпустит? У него нет двух правд, а только одна. И потом, что это за слова - "отпустит", "не отпустит"?
Мы вошли в маленький садик, разбитый в конце двора, и сели на скамейку. Я старалась осмыслить всё, что сказала мне Ирина. Это было так неожиданно и странно, что не укладывалось в голове.
- И ты едешь? - спросила я Ирину.
- Да.
- И тебе не жалко?
Ирина посмотрела мне в глаза и медленно покачала головой.
- Да, конечно, зачем говорить неправду… Он снова останется один, но ведь это же не навсегда. Ведь вот вы с Сашей тоже четыре года не были вместе. Когда я решала, то думала о вас.
- Так это же была война! - вырвалось у меня.
- Нет, - убеждённо сказала Ирина, - тут дело не в войне. Тут дело в жизни. В отношении к жизни. Ты всё ещё не согласна со мной?
От этого напрямик поставленного вопроса мне стало не по себе. Я вдруг поняла, что всё, о чём говорила Ирина, было правдой, нашей правдой, той самой, которой мы жили все эти годы, и мне стало стыдно оттого, что я сразу не смогла этого понять.
- Когда ты едешь? - спросила я.
- Очень скоро, может быть, на днях. Едет целая бригада.
- Может быть, ты зайдёшь сегодня к нам? - спросила я, стараясь, чтобы Ирина не заметила моего смущения. - С момента приезда Саши ты ни разу не была у нас.
- Хорошо, - согласилась Ирина, - может быть, я сегодня зайду…
Вечером я сказала Саше:
- Ты знаешь, Ирина уезжает в Сибирь, работать в филиале.
- То есть как это? Совсем?
- Нет, но всё же надолго.
Саша помолчал немного, а потом сказал:
- Жалко. Ты ведь говорила, что они с Каргиным поженились.
- Почему же жалко? - спросила я.
- Ну… я подумал, что, может быть, у них что-то разладилось, раз она уезжает. Ирину было бы жалко. Она столько испытала в жизни…
- У них ничего не разладилось, - выпалила я, и слова мои прозвучали зло. Мне почему-то стало неприятно, что Саша подумал то же самое, что и я, когда Ирина сообщила мне о своём отъезде. - У них ничего не разладилось, - повторила я. - Наоборот. И всё это не имеет никакого отношения к её отъезду. Ей вовсе не хочется расставаться с Каргиным.
Саша посмотрел на меня. Очевидно, его удивил мой тон.
- Кто же её заставляет? Главк?
- Совесть.
Саша улыбнулся.
- Непонятно говоришь, Лидуша.
- Ах боже мой, - прервала я его, - что же тут непонятного?
Я говорила раздражённо и в то же время прекрасно сознавала, что недовольна Сашей только потому, что он выглядел в этом разговоре так же, как выглядела я в разговоре с Ириной.
- Что же тут непонятного? - повторила я. - Завод наш, там плохо с кадрами. Поедет не одна Ирина, а целая бригада.
- Понимаю, - кивнул Саша.
Теперь я пристально посмотрела на Сашу. Я вдруг почувствовала, что где-то в глубине сознания мне очень хочется, чтобы он сказал что-нибудь очень важное, правдивое, главное в эту минуту.
И в эту самую минуту в дверь постучала Ирина.
Наша встреча превратилась в вечер воспоминаний, и я только и слышала: "А помните?", "А это вы помните?"
- Вы подумайте, Ирина, - говорил Саша, - как все получилось! Ведь это полное исполнение желаний, как говорили гадалки. Ну, кто бы из нас поверил в тысяча девятьсот сорок втором году, что мы втроём будем тихо и мирно сидеть в комнате, и не просто в комнате, а в этой самой, пить чай и вспоминать обо всём. Ведь так только в романах бывает, да и то авторов потом упрекают в неправдоподобии. - Он засмеялся и добавил: - А теперь вот всё стало на свои места. Впрочем, вы, кажется, срываетесь с места?
Меня покоробил его каламбур.
- Да, я уезжаю, - просто ответила Ирина.
- И все действительно обстоит так, как мне рассказывала Лида?
Ирина посмотрела на меня и улыбнулась.
- Я, собственно, не знаю, что вам успела рассказать Лида, но думаю, что именно так.
- И вы действительно бросаете всех нас? - полушутливо продолжал Саша.
- Бросаю, - в тон ему ответила Ирина. - Здесь теперь не страшно: не стреляют.
- Ну хорошо, - не успокаивался Саша, - я готов допустить, что разлуку с нами вы переживёте. Но ведь есть ещё кто-то?
Глаза Ирины вдруг стали строгими и брови сдвинулись.
Но Сашу это, видимо, не смутило. Он продолжал негромко и спокойно:
- Не буду скрывать, Ирина, мы с Лидушей только что говорили о вас и о вашем отъезде. У нас даже возник на этой почве небольшой спор. И раз вы сами тут, то тем легче будет его разрешить.
- Не надо, - вырвалось у меня, - ну, не надо споров! Ирина в первый раз пришла к нам…
- Но этот первый раз легко может оказаться последним, - с улыбкой проговорила Ирина, - ведь я уезжаю. Не зажимай рта мужу, - добавила она, чуть усмехаясь, - а то вдруг я уеду - и ваш спор останется неразрешённым. Итак?
- Мы говорили о вашем отъезде, - начал Саша, - и я… словом, я удивился, когда узнал об этом. Я понимаю, что человек ради любимого дела может поехать хоть на край света. Я пойму и того, кто поедет туда, подчиняясь приказу, дисциплине. Я почти пять лет пробыл на фронте и видел, как люди шли на самые опасные дела по приказу и без приказа. Все это бесспорно. - Он замолчал, подыскивая слова.
- Так о чём же спор? - спросила Ирина.
- Видите ли, - медленно продолжал Саша, - мне непонятно, как же можно сразу поехать за тридевять земель только потому, что и там можно с пользой работать. Я понял бы это, если бы вы здесь сидели без дела, но ведь я знаю, что вы работаете, больше того, вы ведёте большую, важную работу.
- Я могу ответить вам тремя словами, - сказала Ирина: - там я нужнее. Да и уезжаю я не навсегда, а на сравнительно короткий срок. Вот и все.
- Нет! - возразил Саша. - Вы кривите душой, Ирина, это не похоже на вас. Вспомните, в какое время мы виделись с вами в Ленинграде! - воскликнул Саша, и я поняла, что он искренне взволнован. - Страшно подумать… И мне так радостно видеть вас сейчас вот такую, красивую, полную сил, - уж кто-кто, а вы-то имеете право на счастье. Поймите же, мне хочется, чтобы люди вроде вас, которые вынесли на своих плечах так много, получили бы наконец возможность пользоваться засуженным счастьем.
Он замолчал.
- Послушайте, Саша, - тихо отозвалась Ирина, и я с радостью заметила, что в голосе её нет ни раздражения, ни обиды, - я тоже могу кое-что вспомнить. Был вечер… Вы помните тот вечер, когда все ушли и мы остались там в комнате, на заводе?.. Помните?
- Конечно.
- И я спросила вас: "Если бы вы нашли свою Лиду, вы были бы совершенно счастливы?"
- И я ответил: "Конечно", - прервал её Саша, взглянув на меня.
- Да, вы ответили "конечно", но я сказала вам в ответ, что и мне, и Иванычу, и многим другим было бы уже мало просто возвращения старого. Для вас встреча была бы завершением всего, идеалом, исполнением всех желаний. А для меня, если бы даже вернулся тогда мой Григорий, эта встреча была бы началом чего-то нового, трудного, опять какой-то борьбы и стремления к лучшему.
- Ну хорошо, - согласился Саша, - может быть, я тоже так думаю, только не говорю об этом. Однако речь идёт о поступках. Неужели кто-нибудь, даже с позиций самой чистой морали, смог бы упрекнуть вас, именно вас, в том, что вы воспользовались бы маленькой частицей того счастья, которое завоевали? Ведь сейчас мир.
- Не знаю, - задумчиво ответила Ирина. - Я думаю, что дело здесь глубже. Для меня он, этот сегодняшний мир, не менее сложен, чем война. И принципы, по-моему, одни и те же. А кроме того, я не приношу никаких жертв. Я живу так, как считаю единственно возможным.
Снова наступило молчание. Саша тихо постукивал по столу костяшками пальцев, а мне уже давно хотелось прервать этот разговор, изменить его направление. Я уже несколько минут перебирала в мыслях слова, которые надо произнести, чтобы покончить с этим разговором, и, как назло, ничего не могла придумать.
- Счастье?.. - с какой-то лёгкой усмешкой тихо проговорила Ирина. - Неужели вы верите, что счастье - это что-то вроде синей птицы, которую хотят поймать мальчик и девочка? Но ведь это сказка. Её и во МХАТе-то только днём рассказывают, для вечера она уже недостаточно серьёзна. Нет, Саша, счастье нельзя поймать и посадить в клетку. Настоящее счастье такое огромное, что не уместится ни в клетке, ни даже в самой уютной комнате.
Она снова замолчала. Я чувствовала, что слова Ирины, в особенности последние, обидели Сашу. Наконец он медленно встал из-за стола и сказал:
- Что ж, есть споры, которые никогда не кончаются. Во всяком случае, я желаю вам всего самого хорошего… Я пойду купить папиросы.
Он снял с вешалки кожанку и вышел.
Я поняла, что он ушёл, чтобы прекратить этот разговор.
Мы остались с Ириной вдвоём. И как только ушёл Саша, мне стало не по себе. Я чувствовала, что не могу посмотреть Ирине прямо в глаза.
- Ты не думай, - сказала я с трудом, - ты не думай, что он… - Я не могла подобрать нужных слов.
- Ничего, - ответила Ирина, подходя близко ко мне, - ничего, я понимаю… Он просто хотел поспорить.
- Да, да, - подхватила я её слова. - Ты ведь знаешь его, он всегда любил спорить.
Слова, которые я произнесла, показались мне ненужными и смешными.
Ирина попрощалась:
- Я пойду, Лидуша, уж поздно. До завтра.
Она ушла, не дожидаясь моих прощальных слов.
Через несколько минут вернулся Саша.
И вдруг меня охватила тревога. Ничего не изменилось в нашей комнате, по-прежнему жёлтый мягкий свет наполнял её, и Саша по-прежнему сидел в кресле, внимательный и нежный ко мне, как всегда, но я почувствовала смутную тревогу.
"Я должна наконец поговорить с Сашей о Кольке, - сказала себе. - Не могу, не имею права ничего скрывать от него".
И я сказала:
- Саша, есть одна вещь, которая мучит меня, не даёт мне покоя. Я думала сначала, что это пройдёт, но ничего не проходит.
- Что случилось, Лидуша? - спросил он, наклоняясь ко мне.
- Коля… - едва выговорила я.
- Что с ним?
- Мне трудно, невозможно сознавать, что он где-то близко от меня и в то же время не со мной.
Я встала, и Саша тоже встал, и на минуту мне показалось, что в его глазах мелькнул испуг.
- Саша, - сказала я, стараясь не глядеть ему в глаза, - давай возьмём Кольку.
Он ответил не сразу. Он смотрел куда-то в землю, словно избегал встретиться со мной взглядом.
- Ты хочешь, чтобы мы взяли его… совсем? - спросил Саша, по-прежнему не поднимая глаз.
- Да, - тихо промолвила я и сразу почувствовала облегчение.
Саша молчал. Он поднял голову и стал медленно ходить взад и вперёд по комнате. Наконец он остановился рядом со мной.
- Но ведь он всё уже понимает и всё помнит. И я для него совершенно чужой человек!
- Он привыкнет, привыкнет! - воскликнула я. Мне казалось, что Саша уже готов согласиться, что нужно только убедить его - и всё будет хорошо. - Он обязательно привыкнет, - ещё раз повторила я. - Он ведь тогда, в детдоме, и меня долго дичился. Но теперь он такой общительный, ты же видел, как он быстро с тобой освоился…
- Лида, - прервал меня Саша, - я не понимаю… Зачем нам чужой? Ведь у нас может быть свой ребёнок?
- Да, да, - торопливо ответила я, - но его ещё нет, а Коля есть, он существует. И у него уже никогда не будет родителей.
Я подошла и обняла Сашу. Но он, пожалуй, в первый раз, осторожно, но настойчиво отвёл мои руки и спросил:
- Лидушка, зачем тебе? - В его голосе звучали сожаление и обида.
Я замолчала, чувствуя, что уже больше ничего не могу сказать, села на подоконник и стала глядеть на улицу…
В тот вечер мы не произнесли больше ни слова.
Я проснулась ночью, почувствовала, что Саши нет рядом, и, открыв глаза, увидела, что он сидит у окна и смотрит на меня. Должно быть, он ещё не ложился. За окном горели фонари, и голова Саши казалась резко очерченной на светлом фоне окна.
И мне захотелось выскочить из постели, обнять его и сказать тихо, на ухо, что всё прошло, что пусть всё будет по-старому.
Но я не смогла этого сделать, что-то заставляло меня неподвижно лежать в темноте и молчать.
В ту ночь я так и не ложился спать.
"Как мог я проглядеть все это? - думал я. - Ведь Лида сказала, что уже несколько недель думает о мальчике, мучается, а я ничего не видел, не замечал. Почему я ничего не почувствовал?"
Под утро я задремал. Меня разбудила Лида. Она сидела на перильце кресла, обнимала меня и говорила:
- Ну, не надо, не надо, Сашенька, я понимаю, что была не права. Я была эгоисткой, теперь я понимаю. Забудем, я никогда не буду больше об этом говорить!
Она смотрела мне прямо в лицо и улыбалась открытой и ясной улыбкой. Это была по-прежнему моя Лида, такая, какой я её знал и любил.
- Нет, - возразил я, - тебе не в чем оправдываться передо мной. Ты была права.
- Ну, не будем говорить об этом, Сашенька, - повторила Лида.
Больше мы о Коле не говорили. На завод поехали вместе.
В тот день я должен был написать очерк о заводской новостройке.
Уже вскоре после моего поступления в редакцию, осматривая завод, я увидел, что он имеет как бы два лица. С первого взгляда, "со стороны", он казался большим, спокойным, размеренно работающим заводом. Но оказалось, что позади действующих цехов возводились два новых - инструментальный и прокатный. Когда я в первый раз попал туда, были уже возведены стены одного из цехов - красные невысокие стены. Закладывался фундамент для второго цеха, и экскаватор со скрежетом вгрызался в землю.
Было странно видеть это строительство бок о бок со старым, планомерно действующим заводом. Впервые придя сюда с Андрюшиным, я подумал, что не только здесь, на заводе, я вижу это сочетание старого с новым. Ведь и наш дом тоже ещё строится, как и вообще каждый дом в Ленинграде: хоть что-нибудь в нём изменяется или возводится заново.