"Большое Гнездо" - третья книга из задуманной автором тетралогии о владимирском князе Всеволоде Большое Гнездо, о Руси конца XII века и насущной потребности того времени в объединении обособленных княжеств, в прекращении междоусобиц накануне татаро-монгольского нашествия.
В первых двух книгах ("Богатырское поле" и "Огненное порубежье") повествуется о том, как Всеволод, проводивший объединительную политику, подчинил себе Ростов Великий и Киев, в третьей книге рассказывается, как он сумел покорить Великий Новгород - победил боярскую вольницу.
Содержание:
Часть первая - Новгород 1
Часть вторая - Князь и Владыка 58
форзац 112
обложка 112
Примечания 112
Отсебятина 113
Большое Гнездо
Часть первая
Новгород
Пролог
1
Давно это было. Шел год 6676 .
Молодых князей Михалку и Всеволода, возвращавшихся на Русь после долгого изгнания, встречали без пышности, но во Пскове их ждал боярин Полюд, присланный Лукой, новгородским владыкой .
В избе, где они ночевали, было душно, однако Полюд не снимал шубы, потел, вытирал лицо и шею влажным убрусом , осыпая крошки, ел пироги, чавкал и протяжно жаловался:
- Осерчал, шибко осерчал владыко на киевского князя Ростислава… А как было не осерчать? Ходил он к покойному ныне митрополиту Иоанну, просил отдать под его длань смоленскую и полоцкую епископии - упрямился Ростислав. Сказывают, шумел при передних мужах, у митрополита выхватил посох, кощунствовал, владыку (прости ему господи!) называл хитрой лисой и собакою и велел тем же вечером возворачиваться в новгородские пределы…
- Да как же это? - недоумевал юный Всеволод. Михалка (тот был постарше) слушал боярина молча.
- Шибко, шибко осерчал владыко, - не отвечая, продолжал вздыхать и потеть Полюд. - Но ведомо: сила - она завсегда сверху… Только в чем сила-то? Не о себе пекся владыко - о земле русской, о селянах и о купцах, коих обирают по всем дорогам: много нынче развелось неспокойного люда - опять же чудь голову подняла, шатучие тати зашевелились. Нет в сердце людском бога - ну и что?! Бог-от, он видит, где правда, а где кривда. Высоко он - посох у него не выхватишь. А как все впереди обернется - на то его воля. Но только одно скажу: Святославу, сыну Ростиславову, долго в Новгороде не усидеть. Широк у него зад, а - не усидеть. Спихнут его вечники. Нынче Мстислав Изяславич в Киеве, на него и надежа. К нему и пошлем за князем. Вота как!
Боярин даже прихлопнул ладонью по столу и, прищурившись, хитро, припухлыми глазками, поглядел на князей.
- Вы-то небось тоже Юрьева корня, а - намыкались. Зело своеволен братец ваш Андрей, не поглядел, что родная кровь, сослал за тридевять земель. Нынче хоть и смягчился, а близ себя не подпустит - не-ет. Даст городки на окраине, тощой же овцы - ни мяса, ни шерсти. Худо вам в бедности вашей, ой как худо-о…
- Погоди отпевать-то, - оборвал его Михалка. - Дай родным воздухом надышаться.
- Все в руце божьей, - согласно закивал Полюд. - Дышите, покуда дышится. Но помните: не принял вас ни Полоцк, ни Смоленск. Один владыко и пекся. Езжай, говорит, Полюд, встреть гостей с честью. Поспрошай, не обидел ли кто в пути, стражу возьми надежную, доставь на двор ко мне ночью ли, днем ли - завсегда, мол, рад видеть у себя в палатах молодых Юрьевичей. Натерпелись они от Андрея - нам же о том печись, дабы не очерствели у них сердца, не копилась обида на землю русскую.
- Благодарствуй, боярин, - сказал Всеволод. - Да и мы тож не забывчивы. А на брата нашего Андрея обиды у нас нет. Приедем в Новгород, примем благословение от владыки, а там как бог даст. И на том рады, что не чужая - своя земля под ногами. На своей земле, хоть и в малом городке, а - на родине.
- Хорошие слова говоришь, княже, - заулыбался Полюд. - Молод ты, да умом крепок. Подсказок тебе не занимать. Поглядишь вокруг - все сам поймешь…
Находчив боярин - вона как выскользнул! - но заметили молодые князья, что беседою он остался не очень доволен.
Ночью Всеволоду плохо спалось: донимали клопы. Накинув на исподнее кожух , молодой князь нашарил на кадушке возле двери берестяной ковшик, отпил водицы, вышел на крыльцо. Ночь была студеная, лунная, голубо поблескивали на дворе промерзшие лужицы. Возле баньки похрумкивал сеном чужой конь, в тени избы под крыльцом разговаривал с кем-то боярин Полюд. Всеволод сразу признал его по гнусавому, распевному голосу.
- Ты, Кухта, шибко-то не своевольничай! - наставлял он собеседника. - То, что сговорено, на том и я, и владыко стоим крепко. Остальное не твоего ума дело.
- Или мне своя голова не дорога! - басовито отвечал Кухта. - Про что толкуешь, боярин?
- А про то и толкую, - перебил Полюд, - что промеж нами сказанное не для чужих ушей. И перечить не смей - худо будет. Тебе же мой наказ таков. Ни часа не мешкая, скачи в Новгород, собирай народ супротив Святослава. Пущай так говорят: продался-де князь Андрею суздальскому, тщится порушить святую вольницу, а сам творит богомерзкое: хулит церковь, не почитает владыку, пирует в монастырях со сластолюбивыми черницами…
- Не поверят, боярин…
- Пирует в монастырях с черницами, - возвысил голос Полюд, обрывая Кухту, - шлет челядинов своих на дороги ко Пскову, и те, останавливая своих и заморских купцов, грабят и убивают их. И пришла-де пора спросить с князя за все… Так ли понял?
- Понял, боярин.
- Да не забудь, чтоб говорили на вече: просим, мол, всем миром ехать посаднику нашему в Киев к Мстиславу Изяславичу - пусть отпустит к нам своего сына князем. Мы же учиним с ним ряд по обычаю, дабы жить в мире и добром согласии.
Полюд помолчал.
- С теми же, что почнут народ мутить: мы-де Святослава знаем, князь он доброй и справедливой, - проговорил он строго, - с теми вожжаться неча: на Великий мост их, да и - в Волхов. Вота как!
Зябко сделалось Всеволоду от случайно подслушанного разговора. Хорош боярин: не затем только, чтобы встретить молодых князей, направил его во Псков Лука - лживостью и коварством связала их одна забота. Ране-то и не думалось, как выкликают на вече угодного Новгороду князя…
- А теперь - ступай! - проговорил под крыльцом Полюд, и Кухта зашагал вразвалку к коню.
Долго не мог надивиться слышанному и виденному Всеволод. И, вернувшись в ложницу , опять не спал, ворочался с боку на бок - и не оттого, что жалили алчные клопы; виделось в полудреме: стоял перед его глазами сладкоречивый боярин Полюд - то распухал, то уменьшался, то склонялся над лежанкой, а то глядел из угла из-под теплой шубы горящим, как уголь, глазом…
Утром Полюд вошел в ложницу, как всегда, бодрый и улыбчивый.
- Вставайте, князья. Солнышко на дворе, а нам в путь-дорогу!
И верно: в приоткрытые оконца били золотые лучи; в соседней комнате мелькал распашной сарафан - хозяйка накрывала на стол; полы и лестницы поскрипывали - по избе взад и вперед ходили занятые люди, слышались близкие и далекие голоса.
Всеволод сел на лежанке, кулаками протер заспанные глаза: что за наваждение, да, никак, все привиделось?
Но Полюд стоял прямо перед ним, раздвигал в улыбке обросший неопрятной бородою рот, глаза его были внимательны, и мутным облачком висела в их глубине тревога.
Нет, не приснился Всеволоду странный сон: все, как помнит он, все так и было.
2
К Новгороду подъезжали на исходе дня. На дороге было людно: смерды , ездившие в город, возвращались в свои деревни, - свесив с телег обутые в кожаные поршни ноги, без любопытства глядели на встретившихся всадников. Да и чему дивиться! В Новгород со всех сторон земли стекается разный народ - оттого на улицах его не протолкнуться даже и в обычные дни.
Сдерживая играющего под седлом коня, Всеволод с волнением всматривался в бусеющее за островками голых березняков небо: вот-вот, по словам трусившего рядом Полюда, должны были показаться шеломы Софийского собора.
- Ты, княже, о правую руку гляди, - ласково наставлял боярин. - Вона, видишь, будто кто костерок зажег…
- Да где же, где? - нетерпеливо переспрашивал Всеволод, а сам уже видел и костерок, и разбегающиеся в стороны бревенчатые стены детинца , и крепкие избы, прилепившиеся у самого того места, где детинец могуче врастал в раскинувшиеся от края и до края земли, светлеющие под солнцем поля.
У Михалки глаза тоже блестели, и он тоже восторженно глядел по сторонам: вот оно, диво дивное!
Много стран исходили князья, но такого не видывали нигде, разве что только в Царьграде, а немецким городишкам, к примеру, до Новгорода вовек не дотянуться - велик, зело велик, и срублен добротно, и хозяин, по всему видать, живет здесь крепкий и заботливый.
У немцев, бывало, едешь - грязи коню по самое брюхо, а в Новгороде и главная и боковые улочки выстланы широкими деревянными плахами, по бокам вычищены и выметены канавки, у изб стоят на случай пожара врытые в землю бочки с водой. На одном из шумных перекрестков плотники, потеснив толпу, сидели верхом на расколотых вдоль кряжах и выдалбливали в них желоба. Чуть подале четверо мужиков, наложив выдолбленные половинки друг на друга, старательно запеленывали их в мягкое лыко. Много таких запеленутых стволов лежало вдоль всей улицы.
Дивясь увиденному, Всеволод даже попридержал возле мужиков коня.
- Али громом поразило? - оторвавшись от работы, добродушно спросил его один из плотников. Остальные посмотрели на князя приветливо - гордились тем, что удивили чужака: ишь как вперился, морщит лоб, а невдомек ему, пришлому, что ведут они от Ярославова дворища в Волхов отвод для лишней воды, скапливающейся на улицах и на вечевой площади по весне после таяния снегов…
- Чудеса-а! - качал головой Всеволод, радуя Полюда. - Ну и хитрецы у вас мужики.
- Один к одному, - щурился от удовольствия боярин. И тут же омрачал молодых князей:
- Оттого все и глядят алчным взором за Ильмень-озеро, что - чудеса. Не своим горбом добыто, а - сладко. Ничего, - он резко дернул удила, и конь его часто застучал по деревянному настилу, - и Святослава пристегнем, и Андрею озоровать не позволим…
Вчерашнее уже стало забываться за разговорами (дорога была далекая), а тут боярин сам воротил к тому ночному недоброму наваждению. Когда бы сон - еще полбеды, а и вправду кажется, будто сон (много раз ловил себя на этом Всеволод), - да разве забудешь идущего вразвалку к своему коню свирепого Кухту!
Почувствовал Полюд - не то сказал. Всеволод, хоть и молод, а не простак, боярин сразу об этом смекнул. Сызмала не уготовили ему ни высоких хором, ни сладких яств, ни книжной мудрости - все брал у жизни сам, и брать будет (оно по всему видно - упрям), оттого и морщина старческая пересекла высокий лоб. Где уж было догадаться боярину о том, что подслушал Всеволод его беседу с лихим Кухтой!
Меж тем кони, будто чуя предстоящий скорый отдых, легко одолели подъем к детинцу.
Вдруг обитые медью высокие створы ворот распахнулись, воротник, испуганно прикрывшись локтем, отскочил в сторону, под сводами загрохотало, заржал взвившийся на дыбки серый конь, и мимо князей вихрем промчался небольшой отряд. В голове его промелькнуло синее корзно , кто-то крикнул обидное - Полюд замотался в седле, в сердцах сплюнул в сторону.
Темнело быстро. В детинец, за высокую стену, уже не доставали солнечные лучи; с низинки, от реки, поднималась прохлада; лужицы, разлившиеся от стаявшего снега по всему двору, кое-где подернуло тонким, как паутинка, ледком.
У крыльца Владычной палаты боярин и молодые князья спешились и кинули поводья в руки подоспевших служек. Поднялись по сложенному из крепких дубовых кряжей всходу.
- Да благословит вас бог, отроки! - раздался густой бас, и из полутемных сеней навстречу молодым князьям вышел сам владыка. Лицо его, иссеченное многочисленными мелкими морщинками, все светилось елейной улыбкой, на груди, впалой и немощной, болталась тяжелая, украшенная драгоценными каменьями панагия , но одежда была проста, как у мужика; большие жилистые руки, соединенные на животе, перебирали кипарисовые четки.
- Будь здрав, владыко, - сказал Михалка, выступая вперед и склоняя голову. Всеволод встал под благословение с ним рядом. Лука мелко перекрестил их и трижды, по обычаю, облобызал, касаясь их щек сухими теплыми губами.
- Каково дошли до Новгорода? - спрашивал он, давая князьям знак следовать в покои.
- С божьей помощью, - отвечал Михалка за обоих.
Всеволод метнул беглый взгляд в сторону присмиревшего боярина. Владыка в Новгороде - всему голова, и, ежели Полюд в чем виноват, пусть благодарит князей за мягкость их, забывчивость и доброту. Еще не один день и не два обитать им на берегу Волхова, еще будет время оглядеться да прикинуть что к чему.
Меж тем у Михалки с владыкой завязалась добрая беседа. Лука был любознателен, выспрашивал, допытывался о виденном и слышанном, радовался, что новгородских купцов принимают на чужбине с почетом и лаской.
- Богата, зело богата земля Новгородская, - удовлетворенно кивал владыка. - Да и мастера у нас искусны: мечи куем всем на зависть, а новгородских замков хитрее во всей земле не сыскать. Щедра земля наша - мехами кого хошь удивим, зверя в лесах наших видимо-невидимо…
Хвалился Лука перед князьями, ровно перед чужестранцами. А какие же они чужестранцы? Землю свою покинули не по доброй воле, а вернулись сами. Никто их не звал, посулами не заманивал. Что ждет их здесь, одному богу ведомо, а не прельстило их ни чужое богатство, ни чужая слава. Ведомо ли это владыке?
"Ведомо", - прочел по его прищуренным глазам наблюдательный Всеволод.
Лука перехватил его пристальный взгляд. И потом, продолжая беседовать с Михалкой, все чаще вскидывал на Всеволода вопрошающие глаза.
"Ох, прилипчив княжич, - думал он с тревогой. - Одно слово: крепкий мономахов корень".
И бог весть еще какие мысли рождались в его голове! Но в одной утверждался владыка: с этим держи ухо востро.
"Змееныш", - думал о Всеволоде Полюд; вдруг ослепило его догадкой: знает, чертяка, боле, чем говорит. На языке-то у него добро, на устах улыбка, а что за пазухой?
Но Всеволодовы хитро прищуренные глаза не давали проникнуть в его мысли. Глядел он на Полюда ясно, а слова были чудные:
- Есть лукавый, который ходит согнувшись, в унынии, но внутри он полон коварства.
- Сии слова из "Книги премудрости Иисуса, сына Сирахова", - одобрительно качал головой владыка.
"О чем он?" - удивлялся Михалка, глядя на брата. Полюд хихикнул. Ни один мускул не дрогнул на лице Всеволода. Поудобнее устроившись на лавке, он стал рассказывать о том, как они добирались до Колывани. Путь их лежал в распутицу, ночевать приходилось на грязных дворах. За коней брали втридорога.
Владыка слушал внимательно. Полюд поддакивал и мотал головой.
Служки внесли в палату подносы, на столе расставляли блюда с яствами, кувшины с дорогими винами. Глаза Всеволода заблестели, иссякла речь: внезапно он почувствовал сильный голод. Владыка пригласил их к трапезе.
Пока ели гусей и уток, пока пили меды и вина (Михалка, притомившийся с дороги, совсем почти не ел и не пил: зато Всеволод ел и пил за двоих), пока вели неторопливую беседу, на дворе стемнело; в горнице запалили свечи.
От сытости и разговоров, от запаха горячего воска и сладкого хмеля по телу растекалась приятная истома, клонило ко сну. Владыка заметил это, улыбнулся и сказал, что жить князьям определили у боярина Полюда, и ежели они того желают, то могут хоть сейчас отправиться за Волхов - кони их кормлены и поены.
Боярин проворно поднялся из-за стола и поклонился князьям:
- Все так и есть, как владыкой сказано. Для меня сие - великая радость.
Лука благословил дорогих гостей, проводил до двери, что делал не часто, и тем оказал им еще раз немалую честь.
За Волхов князья с Полюдом перебрались уже в полной темноте.
3
На дворе у Полюда по утрам - шум и гвалт. В распахнутые, железными полосами обитые ворота въезжали заляпанные грязью возы с добром из боярских ближних и дальних деревень. Расторопные юркие мужики в драных штанах и латаных рубахах споро переносили в кладовые мешки и кадушки, осклабясь, увертывались от плети краснорожего городского служки с маленькими, утопленными в щеки глазками. Служку звали Порфирием, был он из пришлых с юга и слыл на усадьбе Полюда верным псом… Молодым князьям Порфирий говаривал:
- Кто меня изручь кормит, тому из рук гляжу. В день страшный вся милостыня, тобою сотворенная, соберется в чашу твою.
Два добрых коня у князей: у Всеволода - белый, в желтых яблоках, у Михалки - каурый. Выезжая по утрам на прогулку, в который раз уж князья примечали: живут новгородцы прочно, избы новые, крытые не щепой, а досками, церкви нарядные, всему свету на удивление (есть чем похвалиться!), но за деловитостью и праздничным многоцветьем, которое наперед всего пленит пришлого человека, нет-нет да и промелькнет настороженный взгляд, проникнут холодом в душу высверкнувшие из толпы усмешливые, а то и злые глаза. То, что Полюд говорил, что Лука сказывал, - все верно: возвысился над северной Русью древний город на Волхове, но вот что высказывал Михалка Всеволоду, брату своему: