10
А ветер, то есть беглый каторжный Комлев, в это время не в поле гулял, а сидел далеко от прииска, в зимовье, и рассказывал Столбову-Расторгуеву трогательную историю о том, как он угодил по жестокому судебному приговору в холодный сибирский край, где принимает муки мученические, отдуваясь безвинно за человеческое коварство, которое не ведает пределов и мало-мальского сострадания:
- Был я тогда молодой, красивый, тонкий и звонкий, кудри завивались, как у месячного барашка, и служил я истопником у господ Нетыкиных в славном городе Москве. Дом у них большой, каменный, и работы истопнику всегда вдоволь - дрова доставить, печки растопить, трубы закрыть вовремя, чтобы никто не угорел… Одним словом, летаешь, как пчелка, и некогда по сторонам глазеть. А на меня, оказывается, поглядывали, парень-то я видный был, хоть и руки иной раз в саже измазаны. И выглядели, значит, меня. Здесь пояснить требуется… Жили господа Нетыкины в большом каменном доме сами-двое, бездетные, да и откуда детишки могли взяться, если пребывал хозяин в весьма почтенном возрасте, подагра его мучила, и ходил он с палочкой всегда согнутый, будто переломили его. А вот супруга, госпожа Нетыкина, в самой благоуханной поре находилась - кровь с молоком, больше и сказать нечего. И вот однажды приходит она в мою каморку и объявляет с порога, без всяких подступов и ухищрений: дама, говорит, я здоровая и желаю детей рожать, а супруг мой, по немощи своей, помочь мне в этом не может. Будешь ты помогать, и желаю, чтобы дети на тебя походили, такие же красивые и кудрявые. Если же помогать не захочешь - вон со двора! А куда я со двора посреди зимы? Куда свою голову кудрявую приткну?! Вот и согласился. Года не прошло, рожает госпожа Нетыкина наследника, а он на истопника похож, будто две картинки одинаковых, даже сличать не надо. Понятное дело, притащили меня на конюшню по хозяйскому приказу, вложили плетями через заднее место господское неудовольствие по поводу наследника и на улицу выкинули, прямо в сугроб. Едва дух не испустил от порки и от мороза. Хорошо, что добрые люди нашлись, дали приют и масла конопляного, чтобы задницу помазать. Она у меня, страдалица, еще и не зажила как следует, а тут новое наказание - явились полицейские чины и волокут меня в участок. Кричу: за какие такие грехи честного человека забираете? Ответа не дают, волокут с усердием, даже ноги переставлять не успеваю. Приволокли и давай на меня грозиться: признавайся, сукин сын, как ты господина Нетыкина на тот свет отправил?! Еще и кулаком стучат, иной раз по столу, а иной раз - по роже! Оправдываюсь как могу, да кто же поверит! После и свидетелей привели, будто бы видели они своими глазами, как я ночью с ножом в хозяйскую спальню пробирался. Дальше - суд, и госпожа Нетыкина на первом ряду сидела, платье на ней черное было, и вуаль черная, и свидетельствовала она, что я будто бы не один раз грозился хозяина зарезать. А после, когда меня уже к каторге приговорили, прислала она мне в тюремный замок гостинчик на Пасху - кулича кусок да три яичка крашеных. И записочку. А в ней написано: "Пусть тебя Бог хранит и удерживает от темных помыслов, а я за твою душу всегда молиться буду". Еще бы не молиться! Муж-старик в могиле, наследство в руках, ребеночек растет и радует, а полюбовник - на каторге, чтобы под ногами не путался и жить не мешал. Вот она какая оказалась, госпожа Нетыкина! И скажи мне теперь, господин хороший, есть на этом свете справедливость или мы про нее только слышим?! Есть она или нет?!
Столбов-Расторгуев длинный рассказ Комлева ни разу не прервал, от души веселился и думал: "Жаль, Губатов, что тебя раньше времени пуля нашла, вот бы тоже послушал в удовольствие этого типа, он завлекательней рассказывает, чем в газетах пишут, будто фельетон сочиняет. Пожалуй, и столичным писакам фору даст". А вслух, перестав посмеиваться, строго спросил:
- По какой надобности здесь оказался? Кого искал?
- Да я уже рассказывал, господин хороший, тем людям, которые меня чуть не прибили. Честно, как на духу, рассказывал.
- Еще раз расскажи, не ленись, если жить хочешь.
- Жить я очень хочу, господин хороший, и лениться не стану. С самого начала расскажу, как я с каторги сбежал… Ничего не утаю!
И дальше поведал он Столбову-Расторгуеву и про свой побег с каторги, и про ограбленный бакалейный магазин, и про недолгое, но сытое и теплое житье в бане, и про урядника, от которого удалось убежать, а затем с его же помощью спастись, и про сидение в подвале приисковой конторы, где надоело ему тосковать, и решил он выйти на волю…
- Кто про зимовье рассказал? Зачем сюда приехал?
- Знать я не знал про это зимовье, господин хороший! Выскочил с прииска и погнал куда глаза глядят. Гнал, гнал - и заплутался. А тут след вижу, думаю - куда-то он все равно выведет, вот и поехал…
- Вот и приехал, - передразнил его Столбов-Расторгуев. - Ладно, оставайся пока здесь, под моим присмотром, а дальше решу, чего с тобой сделать. Или в печке зажарить, или сырым съесть…
- Нет, нет, господин хороший, - заторопился Комлев, - не пригоден я для пищи ни в каком виде! Одни жилы да мослы - не разжевать!
- Я разжую, у меня зубы крепкие! Ступай. И помни - зубы у меня очень крепкие!
Шагом, шагом, не оборачиваясь, Комлев выпятился за дверь. Перевел дух и быстрым, внимательным взглядом успел стрельнуть по сторонам, желая запомнить, куда его на этот раз запихнула судьба.
Зимовье, по всему видно, построено было недавно, из толстых, хорошо обтесанных бревен. Крепко построено, надежно. В конце небольшого коридора виднелись тяжелые двери, срубленные из толстых плах и обитые широкими полосами железа. В сторону этих дверей и направился Комлев, оказавшись в узком коридоре, но легла ему сразу же на плечо тяжелая рука, и хрипловатый голос остановил:
- Не туда копыта направил, за мной шагай!
Комлев послушно двинулся следом. Определили его в маленькую и низкую комнатушку, посредине которой стоял самодельный стол, а по бокам от него, прибитые прямо к стенам, красовались лавки, застеленные овчиной.
- Вот здесь и пребывать будешь, а я рядом. И не вздумай баловать, головенку махом оторву! - молодой еще, крепкий мужик говорил спокойно, даже как бы лениво, но вид у него был такой угрюмый, что Комлев невольно подумал: "Этот и вправду оторвет и не чихнет, надо будет с ним аккуратней обращаться…" Вслух подобострастно сказал:
- Все понимаю, господин хороший, и огорчений никаких не доставлю, только спросить осмеливаюсь: как мне вас называть?
- А никак меня называть не надо. Понял?
Комлев послушно кивнул, выражая полную и абсолютную понятливость.
- Сиди здесь, - приказал мужик, - и жди меня.
Оставшись один, Комлев несколько раз обошел стол, хотел присесть на лавку, но передумал: вдруг угрюмому мужику не понравится, что он здесь расселся? Но время шло, а мужик все не возвращался. Комлеву надоело топтаться вокруг стола, и он сначала присел на лавку, затем прилег и даже не заметил, как уснул - крепко, будто младенец, и сны ему снились детские: розовые, с цветочками; цветочков было очень много, они собирались в большие букеты, и падали эти букеты прямо к его ногам. Надо же такому видению сочиниться!
- Хватит дрыхнуть! - хрипловатый голос прервал сон, и крепкая рука бесцеремонно встряхнула за плечо.
Комлев вскочил, как солдат по тревоге, и протер глаза. Стоял перед ним все тот же мужик угрюмого вида, смотрел исподлобья, и взгляд глубоко упрятанных глаз под широкими нависшими бровями был холодным и острым, словно обломленная ледышка.
- Я, извиняюсь, прилег маленько, без вашего спроса… - заторопился Комлев.
- Ступай за мной, - не дослушав его, приказал угрюмый мужик.
И первым вышагнул за порог, направившись в конец узкого коридора, где мутно виднелась в полутьме толстая дверь, обшитая полосами железа.
- Берешь там кадушку, в которой золото булькает, и выносишь на улицу. И не вздумай хоть каплю на пол пролить, по шее накостыляю. А вынесешь, оттащи подальше, чтобы у крыльца не воняло…
Угрюмый мужик замолчал и только сопел, открывая тугой запор и распахивая дверь, а когда ее распахнул и явственно накатил застоявшийся запах мочи, он сморщился и толкнул вперед Комлева. Тот, не морщась от привычного запаха, который нюхал годами, шагнул в тесную каморку, увидел в углу невысокую деревянную кадку с двумя ручками, направился к ней и вдруг начал чихать без остановки, зажимал рот и сгибался, будто кланялся. И вот так, чихая-кланяясь, чуть придвинулся к лавке, на которой сидели и смотрели на него изумленно Жигин и Земляницын, и успел шепотом, мгновенной скороговоркой, сообщить между чиханиями:
- Не отчаивайся… выручу…
- Долго ты там?! Хватит чихать! Тащи! - поторопил угрюмый мужик.
- Сейчас, сейчас, извиняйте, прямо нос пронзило, - Комлев подхватил кадку и потащил ее к дверям.
Назад не оглядывался и не видел, что Жигин и Земляницын смотрят ему в спину с таким удивлением, будто возник у них перед глазами дух бесплотный. Комлев же тем временем пронес кадку по коридору, не уронив ни капли, вылил содержимое в сугроб, подальше от зимовья, вернулся и сунул пустую кадку в каморку. Дверь захлопнулась, лязгнул запор, и угрюмый мужик отвел его на прежнее место, буркнул:
- Позову, когда жрать…
Не обманул, и вечером Комлев оказался за одним столом с обитателями зимовья, только Столбова-Расторгуева не было.
Четверти часа не прошло, а за столом сначала стали посмеиваться, затем похохатывать, вскоре и вовсе схватились за животы, слушая очередную историю, которую рассказывал им Комлев.
И откуда ему было знать, что посадили его за этот стол благодаря Катерине, которая гонцу, срочно прибывшему из зимовья, сказала:
- Да нет, не врет он, урядник его привез и в подвал посадил. И Тимофея он облапошил - тоже верно. Тот еще ухарь…
- Ладно, так и доложу, - больше гонец ни о чем не спрашивал и заторопился обратно в зимовье, где слова Катерины передал Столбову-Расторгуеву, а тот этим словам, видно, доверился.
Вот и оказался Комлев за общим столом.
11
Репортер "Губернских ведомостей" Христофор Кудрявцев отличался не только редкостной пронырливостью, но и крайней нетерпеливостью. Не дождался он трех дней, которые отвела ему Магдалина Венедиктовна, явился за ответом через два дня, да еще и ранним утром. Дверь ему открыла Марфа, которая ночевала у Магдалины Венедиктовны, потому что вечером засиделись допоздна, и домой она не поехала. Увидев на пороге столь раннего гостя, удивилась:
- Что же вы без предупреждения, как снег на голову… Мы еще и не одеты…
- Вы вполне в приличном виде, Марфа Ивановна, тем более что под венец я вас не поведу. Понимаю, что нарушаю приличия, но обстоятельства не позволяют мне поступить иначе. Итак, скажите мне сразу, без экивоков - Магдалина Венедиктовна дала согласие?
- Да, она согласилась, но ждала вас только завтра, а не сегодня…
- Прекрасно! Вы заслужили, Марфа Ивановна, полное мое благорасположение. Передайте Магдалине Венедиктовне, что я приду завтра, ровно в полдень. А в благодарность, лично вам, Марфа Ивановна, имею сообщить нечто весьма неожиданное, что непременно вас заинтересует. Желаете узнать? Надеюсь, чашка чая у вас для меня найдется, а то на улице мороз сильный, продрог…
- Что мне с вами делать, раздевайтесь, проходите на кухню, я сейчас самовар поставлю.
Два раза Кудрявцева приглашать не требовалось - мигом скинул пальто, шапку и Марфа не успела глазом моргнуть, как он уже сидел за столом на кухне и, торопливо потирая озябшие руки, жаловался:
- Пришлось до вас пешком добираться, извозчики по такому морозу совсем с ума сошли, такие цены заламывают, будто я близкий родственник Ротшильда. А я в средствах весьма и весьма ограничен, гонорары у нас в провинции скудные… А вот и чаек! Благодарствую, Марфа Ивановна, а еще больше благодарствую, что помогли Магдалину Венедиктовну уговорить. Очень я на ее воспоминания надеюсь, очень. Вот увидите, они всколыхнут нашу глухоманную ярскую жизнь, они ее острым перчиком наполнят…
- Вы хотели что-то мне сказать, - вежливо напомнила Марфа.
- Да, да, сказать я вам должен… - Кудрявцев перестал прихлебывать чай и попросил без всякого перехода: - Марфа Ивановна, а вы не сможете мне одолжить рублей двадцать до моего будущего гонорара, я обязательно верну, долги я всегда возвращаю. Одолжите?
- Одолжу, - кивнула Марфа, - но только тогда, когда узнаю, что вы мне хотели сказать.
- Извольте. Сказать я хотел следующее, - Кудрявцев отломил кусочек печенюшки, тщательно разжевал его, запил чаем и лишь после этого, выдержав длинную паузу, продолжил: - Сегодня ночью наш полицмейстер, господин Полозов, лично проводил обыск, разумеется, вместе со своими подчиненными, но лично. Обыск проводился в одном неприметном домике, в котором, как ни странно, не оказалось ни хозяев, ни постояльцев - ни-ко-го! И двери были открыты, будто полицмейстера приглашали - милости просим, заходите! Полицмейстер зашел и обнаружил два баула, а на них проштамповано - Сибирский торговый банк! Про ограбление, которое недавно случилось, конечно, слышали. Так вот, эти самые баулы и оказались. А в них - можете долго смеяться, но это правда! - в них вместо денег обнаружилась аккуратно нарезанная бумага. Два полных баула! Каково?!
- Зачем мне про это знать?!
- А вот тут вы глубоко заблуждаетесь, Марфа Ивановна! Домик-то принадлежит господину Азарову, хотя он в нем и не проживает, потому как для проживания у него другой дом имеется, на Почтамтской. А служит господин Азаров в Сибирском торговом банке. А раньше он служил правой рукой у Парфенова-старшего и был единственным человеком, который допускался с деловыми докладами к хозяину на дом. Никого Парфенов-старший в свои хоромы не пускал, а вот для Азарова делал исключение. Вы, Марфа Ивановна, в последнее время безотлучно с Лаврентием Зотовичем находились, поведайте мне - какие они разговоры между собой вели, какие отношения у них были, как хозяин к Азарову относился?
- Помилуй Бог, вы меня с кем-то спутали! Я ведь кухаркой была у Парфенова, а не секретарем. И знать не знаю, кто такой Азаров! Может, видела в доме, да только не моего ума это дело - хозяйскими знакомцами интересоваться. Напутали вы, господин Кудрявцев, крепко напутали.
- Жаль, - искренне огорчился Кудрявцев, - очень жаль, я на вас крепко рассчитывал.
- Зря рассчитывали, про свои дела Лаврентий Зотович при мне никогда не обмолвился. Не того я полета птица для него была.
- Может, все-таки вспомните, Марфа Ивановна? Случается такое, выскочит из памяти, а после - раз! - и вспомнилось!
- Да нечего мне вспоминать, - мило улыбнулась Марфа и ближе подвинула к Кудрявцеву тарелку с печенюшками, - угощайтесь. А денег я вам займу, подождите минутку, сейчас принесу.
Уходил Кудрявцев, доев все печенюшки и выпив пять чашек чаю, совершенно расстроенным, хотя и лежали у него в кармане двадцать рублей.
Марфа закрыла дверь за ранним гостем, вернулась на кухню и там, задумавшись, долго смотрела на пустую чайную чашку, словно не знала, что с ней делать - или не трогать, или помыть и поставить на место? Не заметила, как вышла из спальни Магдалина Венедиктовна, и поэтому вздрогнула от громкого и сердитого голоса:
- Я все слышала! Слышала, что говорил здесь этот газетный прохиндей! Вижу, как ты встрепенулась! Я догадываюсь, хоть и скрываешь от меня, что ты задумала новую месть. Хватит! Военные не зря говорят, что в одно и то же место снаряд два раза подряд не падает. Что ты еще задумала? Отступись!
Марфа подняла на нее глаза, полные слез, и тихо, медленно, словно из последних сил, с трудом выговорила:
- Помню я, что говорили мне: есть третий путь - мстить! Вот я и буду мстить… А еще помню, что чашку - вот так!
Сдернула со стола чашку и с размаху, с силой, швырнула на пол. Брызнули осколки и полетели к ногам Магдалины Венедиктовны. Она отшатнулась, отступилась назад и воскликнула:
- Да ты во вкус вошла! Еще раз говорю - остановись!
Но Марфа останавливаться не желала. Ее несло, будто на крутой волне, и душа заходилась от сладкого предчувствия мести, которая обязательно должна была свершиться. А иначе - как? Давняя рана не зажила, она лишь подернулась сверху слабенькой кожицей, а внутри продолжала болеть, и боль эта не отпускала порою даже во сне. Чем бы ни занималась, какое бы дело ни делала, даже в самые душевные минуты, проводимые с Магдалиной Венедиктовной, ставшей для нее единственным родным человеком на свете, боль эта не давала забыть прошлого - даже самой малости.
Порывисто поднялась, крепко обняла Магдалину Венедиктовну и прошептала на ухо:
- Простите меня, да только я ослушаюсь. Не получится у меня совет ваш исполнить. Никак не получится…
Магдалина Венедиктовна молча погладила ее по голове. Мудрая, прожившая длинную и пеструю жизнь, она прекрасно понимала, что иногда отговорить человека от задуманного им просто-напросто невозможно. Никакие слова, никакие доводы не помогут - все равно что дамской пилочкой для ногтей толстое бревно перепиливать. Отстранила Марфу от себя и перекрестила. А после долго стояла у окна и провожала тревожным взглядом быструю фигурку, пока она не скрылась за соседним домом, где обычно стояли на углу извозчики.
Марфа села в первые же санки, которые оказались ближе, и от волнения даже не расслышала, что ей говорит извозчик.
- Куда едем, красавица? - еще раз спросил молодой парень, разбирая вожжи.
- В трактир едем, к Капитонычу. Знаешь дорогу?
- Я все знаю! - весело откликнулся парень.
- Счастливый, - позавидовала ему Марфа.
В трактире у Капитоныча мало что изменилось. Прежняя публика сидела за столами, прежний буфетчик стоял за стойкой, и запах был прежний - приторно пахло вареной требухой. Только и новшеств, что на отдельном столике в углу появился граммофон с большой медной трубой. Граммофон был новенький, и на трубе весело играли солнечные блики.
За стол Марфа не присела, прямиком направилась к буфетчику:
- Хозяин здесь?
Буфетчик молча кивнул и показал на занавески, которые отделяли общий зал от остальной части трактира. Но не успела она и шага сделать, как занавески колыхнулись и стук костыля известил, что идет Капитоныч.
- Ой, да кто к нам пожаловал! - едва ли не запел трактирщик, изображая несказанную радость. - Какие пути-дороги привели, Марфа Ивановна?! Вы теперь у нас птица высокого полета! Наслышаны, что с самим генерал-губернатором разговоры разговариваете! Чего подать изволите?
- Спасибо, я сытая. С глазу на глаз бы нам посидеть…
- Да как скажете, Марфа Ивановна, как скажете! Проходите! - Капитоныч широко и радушно распахнул перед ней засаленные занавески.
В небольшой комнатушке, плотно прикрыв за собой дверь, он усадил ее в старое кресло и даже предложил снять шубу, но Марфа отказалась, только верхнюю пуговицу расстегнула.
- Я, Наум Капитонович, накоротке забежала, и рассиживаться мне некогда. Дело у меня простое, и сделать его надо быстро. Служил в Сибирском торговом банке один господин по фамилии Азаров, а недавно потерялся, нигде его нет. Так вот просьба имеется - разыскать бы его, где он обитает…
- Так розыском-то у нас полиция занимается…
- Ты мне петли не вяжи, Наум Капитонович, и про полицию не рассказывай, я к тебе пришла. За деньгами не постою, задаток могу хоть завтра выдать.