- Мы связали их на подходе к аулу, когда они возвращались из гостей…
- Отпустите!..
* * *
Все это было вчера… Ага-султан Конур-Кульджа оторвал глаза от пышных бедер своей молодой жены, перевел их на висящую у двери ременную плеть. Восьми вершков длины была она и в добрых два пальца толщиной. Как раз подходит к этим бедрам. Он представил сочные, набухающие рубцы на белом теле и сладко зажмурился…
Однако этого сейчас делать нельзя. С родственниками Зейнеп шутить не приходится. Она - младшая сестра ага-султана Каркаралинского округа Жамантая и дочь султана Тауке. По закону не полагается бить женщин из рода султанов. Если что-то случается, муж должен, по принятому обычаю, отвезти ее в родительский дом с той же пышностью и почетом, с какими везли ее к нему. Карать ее имеет право один лишь отец. Так что с плетью все равно ничего не получится: она висит здесь для рабынь. На них и приходится отводить душу…
Он перехватил жадный ожидающий взгляд Зейнеп. Она не спала ночью, когда он вернулся. Ей больше нравился сейчас огромный, как старый жеребец, Конур-Кульджа, чем юркий, легковесный стригунок Чингис. Она долго и громко ворочалась на русской никелированной кровати у дальней стены, но он прошел на почетное место юрты, повалился на подушки и сразу же захрапел.
Когда он уже к полудню открыл глаза, то увидел ожидающую у ног Зейнеп. Она не отрывала взгляда от его измаранной накануне рубахи. Конур-Кульджа выпростал из-под одеяла огромные волосатые ноги.
- Разотри!
Ни слова больше не сказал он. А Зейнеп сидела в ногах и лишь время от времени поднимала свои длинные ресницы. Глубоко вздохнув, так что приподнималась вся грудь под шелковой кисеей, она снова принималась растирать ему мясистые волосатые икры.
Потом уже хорошо отдохнувший ага-султан приподнял ногу, уперся большой шершавой пяткой в ее оголенное бедро. Полежав так, он задышал еще тяжелее.
- Ладно… Застегни дверь на крючок и раскройся!
Обрадованная Зейнеп вскочила, быстро накинула крючок на дверь. И в этот момент кто-то постучал. Она прижалась лицом к щели:
- Мой султан, пришли Чингис с Жанадилом… Открыть им?
- Ничего… Не сдохнут, если подождут!
Всласть навозившись с молодой ненасытной женой, он велел впустить к себе сыновей. Хоть они приехали сюда на отдых из корпуса, у обоих были похудевшие, измученные лица. Особенно плохо выглядел Жанадил: глаза запали, щеки ввалились, словно только что встал после тифа. Он стоял с опущенной головой и не мог поднять глаз на отца, как будто сам был виноват в случившемся.
Конур-Кульджа в упор посмотрел на него… Как он думал, так и вышло. Этот бесхребетный щенок не то чтобы накричать - глаз поднять не решается. Теперь уже не пойдет больше к своей Кумис. Небось весь свой любовный пыл выплакал за ночь. Стоит как курица после купания. Таков был и его дед по матери - безвольный и чувствительный, как родившая баба…
Чингис по счастливому виду своей мачехи сразу догадался, что примирение состоялось… Что же, у него от этого не убавится. А старый шакал, его отец, вполне может простить их маленький грешок, хотя бы в память тех преступлений, которые сотни раз совершал на своем затянувшемся веку. Его тоже не убудет от того, что родной сын пользовался тем, чего у отца предостаточно. Главное, чтобы из семьи не уплывало!..
Равнодушным взглядом скользнул по нему отец. Значит, пронесло или просто ни о чем не догадывается…
Конур-Кульджа достал из ковровой сумы приказ генерала Талызина, нацепил на глаза очки и медленно прочитал его сыновьям. Закончив чтение, он снял очки и строго посмотрел на них:
- Вы по существу уже являетесь офицерами белого царя, нашего отца и благодетеля, поэтому обязаны беспрекословно выполнять все, о чем говорится в этом приказе. Выделяю вам каждому по сотне сарбазов. Поезжайте в мятежные аулы. Сумеете уговорить их - превосходно, нет - действуйте без пощады, как требуют от нас присяга и приказ. И помните, что этим летом вам должны присвоить соответствующий чин. Вся ваша дальнейшая служба будет зависеть от того, как справитесь с этим заданием!..
- А если не хватит сотни? - быстро спросил Чингис, сразу догадавшийся, куда метит достойный отец. - Не часто бегал Кенесары от наших сарбазов…
- Эти слова недостойны настоящего офицера! - отрубил ага-султан. - Не запятнайте только чести своего предка Самеке!
Чингис понял, что отец все знает и ничего не простил. На верную гибель посылает он их, пожертвовав для этого двумя сотнями сарбазов. Убедившись в бесполезности дальнейших разговоров, оба поклонились и вышли. Спустя некоторое время раздался стук копыт их коней, быстро удаляющихся в сторону Кара-Откельской крепости.
Конур-Кульджа слушал этот топот, пока он не затих где-то вдали, потом повернулся к Зейнеп.
- Доколе он будет держаться за подол мачехи? - сказал он, ласково глядя на нее. - Пора уже Чингису показать себя…
У Зейнеп похолодело в груди. Значит, он действительно все знает. Поэтому и приехал так неожиданно. И то, что сыновей отправляет в зубы к Кенесары, тоже с этим связано. Ну и матерый волк!..
Может быть, и не точно так она думала, но в глазах ее было восхищение. Все, выходит, из-за нее. Ей даже захотелось попросить у него прощения, но она не забыла, что относится к потомкам самого Букей-хана. С равнодушным видом она спросила:
- А чем провинился бедный Жанадил?
- Он слишком много знает обо всех нас: о мачехе, брате… И еще позорится с простолюдинкой, забывая, чьего он рода.
- Когда же вы отвезете меня обратно к родителям?
Конур-Кульджа с интересом посмотрел на нее:
* * *
- Сын - моя плоть от моего племени. Поэтому и карать его мне ничего не стоит. А жену я купил за сорок девять голов скота. Это недешево, и я должен сначала получить с нее все с прибылью.
Маленькие глаза его весело заискрились.
- Пить почему-то захотелось. Подай кумыс!
Она на пальчиках направилась к двери, взяла висевшую рядом серебряную кумысомешалку, так же бесшумно пошла к сшитой из цельной лошадиной шкуры сабе с кумысом.
Если выпьет из ее опоганенных грехом рук, значит, простит… Не такие еще грехи водятся в ханских родах. К чему убиваться?
Кто-то за ее спиной вошел в юрту.
- Ассалаумагалейкум!..
Конур-Кульджа просиял, вытянув вперед обе руки:
- Ты ли это, славный Ожар?
- Желаю вам крепкого здоровья, мой ага-султан!..
- Значит, жив-здоров, мой дорогой!.. Откуда же сейчас, каким добрым ветром принесло?.. Ну, садись на самое почетное место в моем доме!
Ожар уселся, подмяв подушку своим плотным тяжелым телом, оглянулся на разливавшую кумыс Зейнеп.
- Из Омска я сейчас. К тому же не один…
- Кого же везешь с собой?
- Да бабу свою…
- А чья дочь?
- Тайжана.
- Тайжана?.. Какого Тайжана? - Конур-Кульджа даже привстал от удивления. - Не того ли самого, который бунтовал и был расстрелян! Сына Азанбая, что ли?
- Да, его дочь…
- Разве имел он дочь?
- Осталась девчонка… Алтыншаш. Когда семью Тайжана сослали, она где-то там осталась. Купил ее у конвойных какой-то купец, потом отдал генералу Фондерсону… Сейчас ей шестнадцатый год…
- Вот так новости у тебя!.. Но как ты сумел на ней жениться? Случаются же чудеса!.. А где она, почему не зовешь сюда?
Ожар снова взглянул на безмолвную Зейнеп, готовящуюся разливать кумыс. Ага-султан понял его намек.
- Эй, токал! - Он специально употребил это пренебрежительное слово, означающее младшую жену. - Сходи там, прикажи заколоть барана. И пусть побыстрее ставят самовар!..
Зейнеп понимающе улыбнулась и, плавно поводя бедрами пошла из юрты.
Ожар деловито, с подробностями рассказал, как удалось схватить батыра Сейтена.
* * *
- Две недели пришлось просидеть в омской тюрьме! - Он как-то необычно тонко хихикнул. - Решили судить нас каждого по отдельности… Однажды и наведался ко мне в тюрьму сам генерал Фондерсон - весь в золотых пуговицах и с усами. Очень хвалил меня за поимку Сейтена, обещал все, что захочу… А в Омске я как-то видел эту Алтыншаш. Вот и попросил у него. Говорю: "Отдайте мне, ваше превосходительство, ту прислугу-киргизку, что живет в вашем доме!" Сначала не хотел - привыкли они к ней. "По уложению двадцать пятого года, говорит, девушка вольна выйти замуж, за кого пожелает. Так что я могу, лишь если сама…"
Когда я сказал, что насчет согласия девушки препятствий не будет, генерал только глаза вытаращил: "Как же пойдет она за того, кто является погубителем ее семьи?" Я снова успокаиваю его. Ничего не осталось ему…
- Ну, и как же ты? - с интересом спросил Конур-Кульджа.
- А вот послушайте, мой ага-султан… От урядника - крещенного татарина, который был у нас надзирателем, узнал я, что молоденькая прислуга Фондерсона несколько раз спрашивала у него обо мне. Она даже хотела через него передать мне какой-нибудь еды. Ведь я попал под стражу вместе с ее дядей, и она считала меня своим человеком. Я сразу догадался об этом…
Почуяв вкусное, даже еж разворачивается. Сунул я немного денег уряднику и попросил устроить встречу с ней. Тот уж, кто веру променял, чего за деньги не сделает. Пустил он как-то ко мне Алтыншаш. Оказывается, она меня связанным вместе с Сейтеном видела, когда вели нас мимо ее дома. Сказала, что всю ночь проплакала потом.
Короче говоря, хоть и выросла она среди чужих, готова жизнь отдать за сородичей. А меня считает сподвижником отца и дяди, согласна бежать со мной в родные степи.
Когда я сообщил о нашем решении Фондерсону, тот заартачился, хотел даже наказать Алтыншаш за неблагодарность. А потом махнул рукой: "Сколько волка не корми - все в лес смотрит!" К тому же, отправляя меня с таким заданием к мятежникам, он рассудил, что, если вернусь я в степь с дочкой самого Тайжана, мне больше веры будет. Вот я женился на ней и еду сейчас в стан Кенесары…
Конур-Кульджа, слушая его, только руками взмахивал от восторга:
- Ай, молодец!.. Значит, и волки сыты и овцы целы. Да еще молодая жена в придачу!
Ожар ухмыльнулся:
- Как говорят мудрые люди: "Если время хитрит, как лиса, - превратись в легавую, чтобы настигнуть его!"
- А ты не забыл, что становящийся ногами на две лодки - тонет? Будь осторожней, особенно в ауле Кенесары. У этого волка зоркий глаз. Кроме того, не один Кенесары опасен…
* * *
- Кто там сейчас из видных людей, помимо родственников старого Касыма?
- Многие склоняются к нему. - Конур-Кульджа помрачнел. - Я слыхал от верного человека - продавец всяких мелочей он у них там… Из известных батыров у него сейчас конечно же Агибай, затем из рода алтай - Тулебай; из табына - Бухарбай, из баганалы - Кудайменде, кипчак Иман-батыр. Недавно Жоламан-батыр, сын Тленчи, прислал к нему своего племянника - молодого батыра Байтабына - и заверил, что тоже присоединится к нему с табынцами…
- Да, времена настали! - Ожар усмехнулся. - Это правда, что даже баб принимает он в свое войско? Говорят, его сестра Бопай оставила мужа-султана, отпрыска самого Вали-хана, захватив шестерых детей и весь свой скот, чтобы помогать ему…
- А чего тут удивляться. Если сыновья Касыма - волчьей породы, то и дочери - волчицы. Эта Бопай таскает при себе всегда копье и командует джигитами получше любого батыра. Сейчас она кружит все вокруг аула Вали-хана, куда ее выдали замуж…
Ожар задумался, потом почесал себя за ухом.
- Если Бопай в стане своего брата, то Жанайдар-батыр тоже там…
- Почему ты так думаешь?
- Разве ты не слышал, мой ага-султан, о Бопай и Жанайдаре:
- Слышал что-то в молодости…
- Прямо вторые Козы-Корпеш и Баян-Слу они были. Только старый Касым-тюре не отдал ее Жанайдару, потому что из черни был он.
- Уж за это винить его не приходится! - воскликнул Конур-Кульджа.
- Да, но, несмотря на шестерых детей от другого, она до сих пор с коня падает при имени Жанайдара. Да и он бледнеет при одном упоминании о ней. Так что они наверняка сошлись у Кенесары. Об этом не мешает помнить…
- Ты что, хорошо знаешь ее:
- Нет, просто видел как-то на поминках усопшего Байгобека. Такая же, как брат, - светловолосая, с серыми глазами. На белом коне все ездила, и ни один джигит не мог обогнать ее…
Вспомнив о чем-то, Ожар внимательно посмотрел на ага-султана:
- За исключением Жоламана Тленчи-улы, все перечисленные вами батыры - люди прямолинейные, с распахнутой душой. Да и богатством особым никто из них не располагает…
Конур-Кульджа согласно кивнул.
- А примкнул ли кто-нибудь к нему из состоятельных людей - наших или киргизских манапов?
- Из состоятельных немного, да и то под угрозой. Среди них Муса Шорманов, Елемес Жакупов, Бабатай Асылгазин. Остальные выжидают событий… Да, еще из Каркаралинского округа Кудайменде Казин, а из баян-аульцев Таймас Бектасов, которого столкнули недавно с должности волостного управителя…
- Таймас Бектасов?
Видно было, что невозмутимого до сих пор Ожара взволновала эта новость.
- Что это с тобой? - спросил Конур-Кульджа, искоса глядя на Ожара.
- Нет, ничего. Просто я немного знаю его…
- А отчего ты так испугался? - не отставал ага-султан. - Вы что, враждуете с этим Таймасом?
- Нет, мы плохо знаем друг друга… - Ожар оглянулся на дверь, и наконец решился. - В прошлом году, когда схватили нас с Сейтеном и везли в Омск, мы ночевали в доме этого самого Таймаса…
- Ну и что?
- Я все боялся тогда, как бы не унюхал он чего-нибудь. Теперь, если он у Кенесары…
- Если не боишься еще кого-нибудь, можешь ехать. Неделю назад этот Таймас направился от Кенесары к батырам Жоламану и Иману, на берега Иргиза и Тургая. К Кенесары, очевидно, присоединятся и аулы, кочующие по Светлому Жаику и Ори. Так что вернется этот Таймас оттуда не раньше осени. Пока топором замахнется, полено вывернется. За это время сам сумей войти в доверие, чтобы клеветой казалось все, что скажут про тебя плохого… Ну, а если пронюхают кое-что, покайся тоже наполовину. Скажи, что хочешь искупить вину, жену бери в свидетели собственной искренности!..
Конур-Кульджа даже хрюкнул от удовольствия, рисуя будущую картину поведения Ожара в стане Кенесары.
- Если Таймас далеко, то не страшно… - Ожар явно приободрился. - Больше никого я не опасаюсь. На всем пути до самого Омска и потом, пока не повесили Сейтена, мы ни с кем не встречались. А он все унес в могилу, что думал обо мне.
- Вот видишь! - согласился с ним Конур-Кульджа.
Ожар продолжал говорить о том, что ему делать и как вести себя у мятежников.
- Значит, вокруг Кенесары в основном те, у кого отобрали земли или лишили пастбищ. - Он прищурился. - Если под котлом сильный огонь - он быстро закипает. Но быстро закипевшее быстрее и стынет…
Ага-султан помрачнел, покачал головой:
- На этот раз мятеж не похож на случайную вспышку, которая гаснет сама собой. Сам знаешь, кто встал во главе. И давно уже молчат они. Видно, готовят что-то. А у него там, кажется, неглупые советники…
* * *
- Какие советники?
- Разные… Не слышал, наверно, что у него отдельный отряд из беглых русских и башкиров? Среди них, говорят, такие, что умеют лить пушки, изготовлять порох и пули. А в советниках у него Сайдак-ходжа, изгнанный из Бухары, и какой-то польский офицер, из сосланных за бунт. Похоже на разбойничью шайку, куда принимают всех, кто захочет.
- Ну, что будет, то будет! - Ожар, словно отметая все свои сомнения, махнул рукой. - Остается договориться, как я буду передавать все начальству. Главное мое поручение - сообщать о всех планах Кенесары. Это не просто…
- Да уж… Я знал, что кто-то должен приехать из наших людей для этого, но не думал, что ты. Значит, растешь, возвышаешься. Скоро меня, старика, по службе обгонишь!
- Только с вашей помощью, мой ага. Ваш ум и достоинства всегда служили мне примером!
- Ладно, присмотрись еще. Может быть, и не полностью выучился. - Конур-Кульджа снова хрюкнул от самодовольства. - Как же будешь доставлять мне свои донесения?
- У меня имеется три верных человека, помогавших взять Сейтена. Самен, Жакуп и Сакып зовут их. Все они давно уже у Кенесары. Их я и использую, а на месте найду еще кого-нибудь…
- А как мне узнать их? Не станешь же им, как барану перед случкой, надевать мешочек для отличия?
- Надевать не стану, а вот когда не будет кысе - для украшения, чакча же и нож будут прицеплены к поясу с правой стороны, а не так, как обычно, значит, это мои люди.
- А почему не будет кысе?
- Ведь молодым людям ни к чему украшения на поясе, и это сразу бросится в глаза.
- А ты, оказывается, науку до конца усвоил. Тут и я бы не догадался так осторожничать!
- Покуда жив Кенеке, разве забудешь эту науку. - Ожар хоть и назвал шутливое прозвище Кенесары, говорил очень серьезно. - У него глаза беркута, с красными жилками…
Он встал, чтобы попрощаться.
- Ты не будешь есть? - удивленно спросил Конур-Кульджа.
- Нельзя попадаться людям на глаза. Жене я сказал, что у меня здесь дело есть к одному аульному жителю. Теперь пора идти. Так будет лучше…
- Ну, тогда счастливого тебе пути.
* * *
Четыре дня пронежился Конур-Кульджа на пуховых подушках у молодой жены и только потом вернулся в Акмолинскую крепость к своей байбише…