На флот, как и всюду в державе, тоже проникла зараза воровства. Тащили все, что попадется под руку: холст и канаты, железо и тес, отборный корабельный лес, который ежегодно сплавляли из глубинки по рекам. Наживались на матросских желудках. Купцам якобы платили за добротную провизию, а на суда подчас везли тухлятину и плесень.
Корабли для вояжа в Испанию снарядили все-таки добротные, послали те, которые готовили в Индию.
Коммерц-коллегия выискала товары, грузили и отправляли отряд из Ревеля. Напутствовал Кошелева Наум Сенявин:
- Ты первый в Гишпанию следуешь, гляди, флаг российский не посрами. В тех краях бывал, порядки и обычаи их знаешь. В Кадисе первым делом с нашим консулом повстречайся. А там купцы свое дело знают. С Богом тебе, попутного ветра.
Корабли поплыли в Кадис, а Апраксин надумал снарядить такую же экспедицию во Францию.
Коммерц-коллегия воспротивилась, встала в позу:
- Нам французам нет выгоды нашенские товары продавать.
Вояж стоил денег, поэтому Апраксин пошел к Екатерине.
- Ныне наши кораблики топчутся в Котлине, государыня, а морячкам плавать надобно, познавать море. Приходилось мне снаряжать суда во Францию, четверть века тому, из Архангельска. С выгодой торговали. Ныне послать было бы нелишне, вся Европа лишний раз поглядит на наши товары, флаг российский прознает.
В этот раз императрица рассудила деловито, согласилась:
- И то верно, Федор Матвеевич. Пущай и наш народ прослышит, куда российские корабли плавают.
Апраксин не уходил.
- Еще, государыня, нынче флот в море выйдет, покойный государь, - Апраксин вздохнул, перекрестился, положил перед Екатериной исписанный листок, - назначил корабликов линейных пять и два фрегата, а флагманами обозначил Сиверса да Вильстера.
Екатерина повертела листок в руках, с трудом разбирая написанное. До сих пор она так и не научилась бегло читать, а писала кое-как, с ошибками.
Неожиданно она взяла перо и стала что-то выводить. Посыпав песком, протянула листок Апраксину:
- Пожалуй вместо Сиверса отправим Сандерса.
"Хрен редьки не слаще, - выходя, глядя на корявые буквы, усмехался про себя Апраксин. - Ни тот, ни другой по-русски не смыслят, опять переводчиков к ним определяй. - А вспоминая Екатерину, вздохнул, сплюнул досадно: - Надо же, ни уха ни рыла, а туда же тянется, во флотские дела суется. Может, Сиверс насолил ей чем-нибудь?"
Корабли под Андреевскими флагами повезли товары в Европу, а эскадра на котлинском рейде под кайзер-флагом командующего снималась с якорей.
Обычно спокойный Апраксин, переходя с борта на борт, вскидывая подзорную трубу, начал волноваться:
- Черти полосатые, засиделись на берегу, што ли. Матросики носятся без толку по палубе, на баке не видать боцманов, да и офицеров раз-два и обчелся.
Отовсюду с кораблей неслись истошные крики и ругань. Апраксин взглянул за корму.
- Один "Нептун" молодцом, якоря очистил, в авангард выходит. Ну там-то Бредаль, хоть и горяч, а капитан толковый.
Апраксин усмехнулся, вспоминая, как в прошлую кампанию Адмиралтейств-коллегия за пререкания с Вильстером отстранила Бредаля от командования королем и определила на берег в Адмиралтейскую контору. Там он месяц помаялся, денег-то платили в два раза меньше...
Генерал-адмирал поманил адъютанта, мичмана Петра Лаврова.
- Доставай тетрадь, записывай. - Апраксин еще раз взглянул на замешкавшиеся корабли. - Розенгафу, Весселю, Шмидту, - перечислял провинившихся капитанов флагман, - за многие непорядки на палубах, брань среди матросов, нерадивость офицеров и боцманов объявить выговор с денежным начетом. Отдашь в канцелярию, пускай приказ строчат.
На этом злоключения не кончились. Кое-как добравшись до Красной Горки, эскадра по сигналу флагмана стала на якоря. После обеда Апраксин немного вздремнул, но не спалось. Он в одной рубашке вышел на адмиральский балкон и подставил лицо припекавшим лучам солнца. Сквозь полуденную тишину откуда-то донеслись вскрики. "Никак капитаны запировали, небось вместе съехались".
Потом оказалось, что капитаны не только гостили друг у друга, но кое-кто без разрешения флагманов съехал на берег. Глядя на них, потянулись на берег их помощники, корабли на рейде оставались под присмотром неопытных офицеров...
Генерал-адмирал вызвал флагманов, пропесочил англичанина Сандерса и шведа Вильстера. Раньше Петр сурово спрашивал за малейший проступок.
- Капитаны нынче вовсю разгильдяйствуют. Якоря не могут выбрать вовремя, канителятся, на экзерцициях в ордер баталии себя поставить на положенное место не изволят.
Флагманы, казалось, довольно безмятежно внимали Апраксину. "Почуяли, стервецы, раздолье. Рыба-то с головы гниет. Правители в столице, то в пьянстве то в разврате", - досадовал Апраксин. Но закончил без обиняков:
- О непорядках учиним приказ, с нерадивых взыщем деньгой.
Из приказа генерал-адмирала:
"Корабли непорядочно и своему командиру флагману не следуют. Понеже сего прежде мы видим на кораблях многие непорядки, при работах люди бранятся непотребно, не по делу, вижу, капитаны на берег самовольно съезжают, а корабли в худости оставляют..."
Завершая кампанию, президент Адмиралтейств-коллегии усмотрел и главное зло: "Даже в боевом строю некоторые капитаны шли не так, как по морскому искусству довлеет, как надлежит во время боя..."
В Петербурге на стапелях Адмиралтейства достраивался 100-пушечный линейный корабль "Петр I и II". Чертежи для него рассчитывал и вычерчивал сам Петр, а главным советчиком и строителем состоял Федосей Скляев. Генерал-адмирал Апраксин частенько заглядывал к нему.
Сутулую фигуру его на стенке заводского причала в вечерних сумерках Апраксин заметил издалека. Вместе с ним зашагали по мосткам на верхнюю палубу. В пустынных артиллерийских доках, протянувшихся на добрую полсотню саженей, гулко отражались звуки шагов. Год назад такого не было, до позднего вечера не смолкал гвалт мастеровых на стапелях.
- Нынче мастеровых и работных людей поубавилось вдвое, - пожаловался Скляев.
- Казна пустеет, - пожевал губами Апраксин, - деваться некуда. Воры кругом, тащат деньгу в открытую.
- А жаль, - грустно проговорил Федосей, поглаживая свежеструганые доски переборки. - Лебединая песня Петра Алексеевича. Сами аглицкие мастера хвалят. У них на верфях таких судов до сих не выделывают. А про деньгу верно молвишь, Федор Матвеич, где ей взяться? Данилыч заново хапает без зазрения. Мало того, Собакин жалится, тащит гвозди, железо, ничем не брезгует.
Вечером Апраксин наведался к брату Петру, президенту Юстиц-коллегии. В доме еще горевали по большой беде - внезапной кончине любимого сына, капитана третьего ранга Александра Апраксина.
- Скрутило его в неделю, - заливая печаль вином, ронял слезы Петр, - всех лекарей в Петербурге поднял, так и не докумекали, отчего косая его срубила.
- Все под Богом живем, - успокаивал брата Федор, - царство ему небесное. - Помолчав, скривился: - Вона, таких, как князюшка, лихоманка стороной обходит. Слышь-ка, Катерина ему мильонные долги списала, споро президентом Военной коллегии опять поставила.
Петр водил когда-то генералом полки в бой.
- Знамо, учуяли в полках силу. Под себя ее подминают. Нынче-то меж собой у них нет преграды. Вспоминают небось, как в постели валялись по молодости.
- Одного поля ягоды. Она-то из портомой вылезла, а Данилыч сам черт не разберет, из какой грязи произошел. А нынче державой верховодят. Мнят о себе без меры.
- Не к добру сие, - зевая, ответил Петр, - она-то без правоты на трон взгромоздилась, а светлейший вовсе правление переиначивает, власть его ослепила. Однако сколь веревочке ни виться...
Рождественские праздники 1726 года в Петербурге не обошлись без скандала. На одной из ассамблей, еще продолжающих иметь место, изрядно подвыпивший Петр Бредаль разбушевался. Его задела каким-то колким замечанием супруга англичанина, капитана Лоренца. Норвежец в долгу не остался, обозвал англичанку непристойным словом. За жену вступился капитан Лоренц и был публично тут же избит Бредалем. Под горячую руку получила пару оплеух и пришедшая на помощь мужу верная супруга...
Императрица повелела судить разбушевавшегося капитан-командора. Суд флагманов был скорый и приговор единогласный: "Подлежит разжалованию в матросы на три месяца".
Бредалю относительно пофартило. Три зимних месяца он отсиделся в своей квартире на матросском довольствии...
- Часом, как бы британцы за своего земляка не вступились, - шутили подвыпившие капитаны на квартире Бредаля.
И как в воду глядели. Еще снег не сошел на берегах Невы, из Лондона пришли депеши из посольства. Британское Адмиралтейство встревожено появлением в русском флоте 100-пушечного линейного корабля. Первый лорд Адмиралтейства вызвал адмирала Роджера:
- Готовьте к весне эскадру, пойдете к берегам России. Надо показать наконец-то русским, кто является владычицей морей...
После свидания с канцлером Головкиным президент Адмиралтейств-коллегии добился-таки приема у императрицы. За четыре месяца казна недодала флоту полмиллиона рублей. С этого и начал разговор Апраксин.
- Государыня, вам ведомо от Головкина, английские лорды в нынешнюю кампанию намереваются к нашим берегам отправиться. И хотя намерения их вам невестимы, но, видать, не с доброй волей.
- Так надобно встретить их подобающе. - Екатерина держала тон, но Апраксин сдвинул брови:
- Порохового зелья нынче в цейхгаузах на треть положенного, на корабликах паруса обветшали за два года, наполовину такелаж гнилой, офицерам и матросам жалованье не плачено.
Екатерина начала раздражаться:
- Ну так спроси у Меншикова, он деньгами распоряжается.
- Спрашивал, казна нынче пуста.
- Как подати соберут, все тебе будет, - закончила разговор Екатерина...
Выходя из приемной, Апраксин досадовал: "Вотчины и поместья раздаешь налево и направо, балы правишь, дворню плодишь, а служивым копейки не сыщешь. Видимо, не скоро от тебя дождешься".
Вызвал своего старинного помощника, вице-президента Адмиралтейств-коллегии адмирала Крюйса.
- Корнелий Иванович, сколь у нас не плачено по эскадрам ревельской да кронштадтской, не попомнишь?
- На круг, ваше превосходительство, тыщи две-три, не менее.
Апраксин потер переносицу.
- Многовато, да Бог с ними. Передай в контору, пускай казначей все сосчитает и мне доложит. Я из своих денег на флот пожалую. Кампания на носу, а какие вояжи без жалованья? И так офицеры нищенствуют, а матросы пропитанием положенным не довольствуются.
В конце мая командир ревельского порта прислал срочную эстафету: "У Наргена лавирует английская эскадра, двадцать два вымпела".
Наконец-то в Петербурге забегали, переполошились. Меншиков собрал Верховный тайный совет, образованный недавно взамен Сената. Как обычно, на его заседаниях вместо императрицы верховодил Меншиков. И всегда свои изречения выдавал за мнение Екатерины.
Президент Адмиралтейств-коллегии доложил коротко:
- Обе эскадры в баталии вступить не готовы. В крюйт-камерах пороху вполовину положенного, провизии на кораблях треть от потребного. Добрая половина офицеров без жалованья два месяца.
Сонные лица сановников вытянулись, но Меншиков приободрил их:
- Выводи, генерал-адмирал, эскадру на рейд, покажи англичанам, сколь вымпелов у нас.
- Думаешь, Роджер о том не ведает? - насупился Апраксин. - Англицкие лазутчики поболее твоего разузнали все наши хвори.
- Так государыня порешила, - как всегда, прикрылся императрицей Меншиков.
- Весь оплот наш нынче на берегу, в цитаделях и батареях. О том я уже дал знать в Ревель. А ты свои полки изготовь, на всякий случай Кронштадт я сам проверю, - отрезал Апраксин...
Не откладывая, Апраксин вечером ушел на Котлин, увиденное не радовало. "Нашел крепость в великой неисправности, - докладывал он императрице, - а именно: батареи пушками не удовольствованы и во многих местах не готовы".
На борту флагмана "Святая Екатерина" собрался совет флагманов.
- За оборону сего места, как завещал великий наш создатель, флот должен живот положить. Посему, - Апраксин взглянул на вице-адмирала Сенявина, - тебе, Наум Акимыч, вручаю цитадель с тыщею солдат и всеми пушками, там их сотни три, не менее. Тебе, Петр Иванович, - кивнул Сиверсу, - тож тыщу солдат, две сотни пушек, оборудуй Военную гавань под оборону. Все к порядку приведите. Я останусь здесь, на эскадре, диспозицию для обороны займем, высовываться в море не будем.
В Петербурге услышали о приготовлениях в Кронштадте, переполошились. Вдобавок из Ревеля прискакал нарочный. К английской эскадре у Ревеля прислал подмогу датский король, восемь вымпелов. Морские державы прощупывали крепость морской мощи России после кончины Петра I.
Екатерина вызвала для порядка Апраксина, тот успокоил императрицу:
- Нам не след с ними связываться в открытом море. Я нынче выставил эскадру у Котлина. Ежели сунутся - отобьемся. У нас с крепостными пушками почти полторы тысячи орудий, поболее иховых почти вдвое. В Ревель я отправил с эстафетой Вильстера. Эскадра тамошняя в готовности, пушки, окромя батарей, заново расставлены по берегу. Не впервой, шведа в свое время отставили.
...В нынешнюю, четвертую кампанию, Григорий Спиридов опять попал к Бредалю, на 77-пушечный "Нептун", но загрустил было. Эскадра в море не выходила, отстаивалась на якорях. Правда, "Нептуну" повезло, две недели он крейсировал на видимости мачт эскадры, но дальше Гогланда не заходил.
Но вскоре Гриша воспрянул: у него появился интересный напарник, гардемарин Дмитрий Овцын. В академии он объявился в один год со Свиридовым, но был на пять лет старше. Сбитый, среднего роста крепыш пользовался среди однокашников уважением. Он успел два года поучиться в Москве, в Навигацкой школе, отменно знал геометрию и тригонометрию, охотно делился с товарищами своими познаниями. Навигаторские науки давались ему легко. Классный бригадир объявил ему, чтобы готовился сдавать экзамен на гардемарина. Но прошлой весной вдруг потребовались штурманские помощники для дальнего похода. Еще повелением Петра в Испанию готовились отплыть несколько судов под военным флагом. На те суда и определили Овцына. Вернулся Овцын поздней осенью и всю зиму вечерами делился с однокашниками впечатлениями о долгом плавании по четырем морям, с заходом в европейские порты, увиденным в далекой, неведомой еще для всех земле. Но разве все перескажешь! Теперь, на "Нептуне", Овцын то и дело вспоминал подробности своего первого вояжа. Грише запомнились порядки у собратьев - испанских гардемарин.
- У них в Кадисе також Морская академия, - рассказывал Овцын, - науки подобны нашим - навигация плоская и круглая, астрономия, география и протчая. Однако геодезию, как у нас, не преподносят. Житье и жалованье у них не в пример благополучней нашего. - Дмитрий, вдруг вспомнив что-то, заулыбался: - Одна строгость у них по уставу ихнему: гардемарину воспрещается жениться. Ежели ослушается, офицером ему не бывать.
Еще что нравилось в Овцыне - неистовство в штурманском деле. Много перенял у него Гриша.
- В классах, брат, одно, - прищурив левый глаз, покачивая квадрантом, баском говорил Овцын, - а на деле частенько через руки-ноги наука иным образом в человека входит.
Когда Гриша усваивал твердо тот или иной штурманский прием, Овцын обычно подбадривал:
- Все это тебе на пользу пойдет, а вскорости, мабуть, и на экзаменах сгодится. Чины там великие, но многое позабыли, а ты, глядишь, и подивишь их практикой.
Во время одного из галсов "Нептуна" матрос вдруг крикнул:
- На весте два паруса!
Через минуту-другую Бредаль стал на шканцах с подзорной трубой. Спустя полчаса все прояснилось.
- Англичане пожаловали! - опуская трубу, почесал затылок капитан, вскинул голову на паруса, начал командовать: - Шкоты и магерман стянуть! Булинь слева потрави! К пава-аро-оту!
Через три часа "Нептун" был на кронштадтском рейде, подошел на четверть кабельтова к 66-пушечной "Святой Екатерине" и лег в дрейф. Бредаль, увидев вышедшего на палубу Апраксина, прокричал в рупор:
- На весте в семи милях два аглицких фрегата!
Апраксин поманил командира:
- Крикни Бредалю, все понято, пускай отходит к зюйду.
"Нептун", подбирая и обтягивая снасти, наполнил паруса, увалился под ветер, отошел в сторону.
Апраксин, перейдя на другой борт, без подзорной трубы рассматривал белевшие на солнце паруса англичан. Подумал немного и, хитро прищурившись, показал командиру:
- Зришь британцев? Подпусти на двадцать-тридцать кабельтов и дай одним деком бортовой залп, холостыми.
Спустя полчаса борт "Святой Екатерины" сверкнул огнем, окутался голубовато-дымчатыми клубами. Дым еще не рассеялся, а сигнальный матрос озорно прокричал с марса:
- Корабли на весте ворочают на обратный галс!
- То-то, - усмехнулся Апраксин, - пошли, командир, обедать. Да изволь мне шлюпку изготовить, пойду в Петергоф к матушке-государыне.
На берегу в Петергофе Апраксина встречал встревоженный Меншиков, рядом с ним с вытянутой физиономией стоял новоиспеченный вице-канцлер Андрей Остерман.
- Что за пальба в Кронштадте, генерал-адмирал? - не скрывая беспокойства, первым делом начал разговор Меншиков.
"А ты, однако, трусоватым ныне сделался. Трясешься за мошну свою, - зло подумал Апраксин, поглядывая на шагавшего рядом с князем Остермана. - И немца, шельму, себе в подручные подобрал по делам иноземным".
- Наше дело, Александр Данилыч, аглицких отваживать, а ты сам ведаешь, они лавируют на ветре исправно, но коли порохом запахнет, на рожон не лезут.
Меншиков приободрился, переглянулся с Остерманом.
- Верно подметил, Федор Матвеич. Днями из Лондона депеша приспела. Король Георг поясняет свои намерения.
- Ну, мы-то его хитрости все ведаем, потому для острастки холостыми отпугнули.
Императрица, приветливо поздоровавшись, протянула бумагу:
- Читай, Федор Матвеевич, аглицкий король нам отписал.
Король сообщал, что его флот прислан "не ради какой ссоры или несоюзства, а только из желания сохранить мир, а то, мол, опасаемся, не есть ли угроза от российского флота".
- Поделом ему, государыня, - возвращая депешу, высказался Апраксин. - Слава Богу, сии заморские гости незваные помнят еще поступь создателя и благодетеля нашего. Пускай страшатся. - Апраксин помолчал, видимо перебирая в памяти минувшие годы. - Да токмо нам с ними ныне не след в распрю вступаться. Не готовы наши эскадры к такому делу. Ежели бы ихов король ведал про худое состояние наше досконально, глядишь и разговаривал бы по-иному...
Рождество 1727 года привнесло изменения в жизнь Григория Спиридова. На пятую кампанию его определили в гардемаринскую роту.