Собственно морской кампании на Балтике в наступившем году не предвиделось. Казна опять не отпускала денег флоту.
Сообразуясь с таким положением, бригадир, гвардейский офицер, внушал Григорию:
- Нынче практика на кораблях не состоится, но тебе и товарищам твоим озаботиться надобно предстоящей экзаменовкой, ежели гардемаринское звание заполучить желаете...
У иных людей, далеких от флотской жизни, упоминание о гардемаринах вызывает видение образов молодых людей, обычно благородных повес, втянутых в придворные интриги, несущихся на взмыленных лошадях с любовными посланиями вельможных дам, сражающихся на шпагах за честь своих возлюбленных...
Дилетантам неведомо, что в ту пору воинское звание гардемарина надо было заслужить годами упорного труда, изучением весьма сложных предметов и, наконец, показать в многолетних кампаниях на кораблях отменную морскую выучку.
Одно перечисление регламента обязательных дисциплин, установленных указом Петра I, вызывало головокружение. Начинали с арифметики, геометрии с алгеброй, тригонометрии. Далее следовали морские науки - навигация плоская, меркаторская, круглая, астрономия, география, геодезия, артиллерия, фортификация, черчение, корабельное строение и многое другое. Напоследок преподавали рапирную науку и экзерциции солдатские с мушкетами. Как-никак, морской офицер должен уметь вести матросов на абордаж. Так что забот и волнений у будущих офицеров хватало. А без звания гардемарина невозможно было получить первый офицерский чин, мичмана...
В усердных занятиях как-то незаметно начался Великий пост, наступили весенние деньки, припекало солнышко, и в коридорах зашуршали учителя и наставники, перешептывались, разводили руками. Скоро и в гардемаринской роте стало известно, что императрица занемогла, и всерьез...
Близилась вполне ожидаемая развязка. Совсем недавно, когда денег на флот не хватало, она не скупилась на потребу своих развлечений. За последний год истратила на свои прихоти более шести миллионов рублей. Екатерина процарствовала с лишком два года благополучно и даже весело, мало занимаясь делами, которые плохо понимала, вела беспорядочную жизнь, привыкнув, несмотря на свою болезненность и излишнюю полноту, засиживаться до пяти часов утра на пирушках среди близких людей...
Некогда, при Петре I, отличалась она богатырским здоровьем, выносливостью, физической силой, сопровождала царя в походах, иногда выходила с ним в море. Но теперь она превратилась в рыхлую, невероятно располневшую даму со многими хворями. Болела все чаще, неделями и месяцами не покидала спальню. В апреле она слегла всерьез. В окружении, опасавшемся за ее жизнь, с новой силой разгорелись страсти о наследнике трона. Сама Екатерина и Меншиков с приверженцами желали передать престол Елизавете, но большинство их противников стояли горой за внука Петра I, одиннадцатилетнего Петра Алексеевича.
Раздоры нарастали, Екатерина искала выход, и в один из дней на доклад к ней пришел Андрей Остерман.
- Ваше величество, я долго размышлял, как примирить ощетинившихся противников и, кажется, нашел благоприятный выход. - Вице-канцлер положил перед императрицей исписанный убористым почерком листок.
По мере того как Екатерина вчитывалась в текст, лицо ее наливалось краской.
- Как можно такое даже подумать, Андрей Иванович? - смущенно отводя глаза, проговорила она. - Мыслимо ли, Лизанька ведь тетенькой приходится Петру Алексеевичу и вдруг женить его на ей. Сие противозаконно естеству и церковному уложению.
- Сие разумный выход сберечь для вашего потомства престол, ваше величество, - бесстрастно ответил Остерман. - Что касается церкви, то по библейскому сказанию, сам Бог создал впервые Адама и Еву из одной плоти, и здесь я не вижу препятствий.
- Разумей как хочешь, Андрей Иванович, но такое сватовство я не приемлю. - Екатерина стыдливо прикрыла рукой этот проект. - А Лизаньке я и без того намерена престол передать в завещании...
Остерман откланялся, но затеи своей не оставил. Не устраивало его такое престолонаследие. Как-то не сложились у него отношения с легкомысленной Елизаветой. Главное же состояло в том, что его недавно Верховный тайный совет назначил воспитателем к Петру Алексеевичу.
И все это не без протекции ныне всесильного Александра Даниловича. Вовремя и умело находил новых покровителей Остерман. В свое время предан был Шафирову, за то, что тот вызволил его на дипломатическое поприще. Стоило Шафирову покачнуться от гнева Петра I, и Остерман переметнулся к всесильному Меншикову. Теперь он при каждой возможности старался угодить князю. Обладая верным нюхом, он заглядывал вперед: ну как престол займет Петр Алексеевич, доверие которого он успел заслужить? Но как привлечь на свою сторону Меншикова? Уж больно он противится этому, как и граф Толстой. Здоровье Екатерины тает на глазах, ухудшается с каждым днем.
Начал хитроумный вестфалец издалека, зная слабинку своего покровителя. Нередко бывал у него князь, а в последнее время зачастил.
- Негоже, князь, ежели Елизавета Петровна взойдет на престол. В большой дружбе с ней состоит граф Петр Андреевич, в силу войдет.
- Верно говоришь, - нехотя отозвался Меншиков, - а что поделаешь, не в союзники же мне напрашиваться к Долгоруким.
- Сие не требуется, Александр Данилыч, потому как возможно быть в близости с Петром Алексеичем.
- Коим образом? - Меншиков скривился в улыбке.
- Породниться с ним. Выдать за него вашу дочь Марию.
- Кто же на это согласится? - Меншиков ничего не понимал. - К тому же Марьюшка давно помолвлена с Сапегой, ты ведаешь, и дело там все обговорено.
- С графом Сапегой все уладить несложно, такие дела в Европе не новинка. На худой конец, и отступного можно дать. - Остерман наклонился к Меншикову и вполголоса заговорил о главном: - В части бракосочетания с Петром Алексеичем надлежит заручиться согласием от императрицы. Чтобы она в завещании оговорила непременно этот брак.
Остерман прищурился, глядя на оторопевшего поначалу Меншикова.
Тот потер лоб, вскочил, заходил по комнате, потом приободрился: "Ежели такое свершится, я при царе регентом стану".
- А ведь ты, ей-богу, светлая голова, Андрей Иванович...
С того дня придворные, соперники-сенаторы и "верховники", как прозвали членов Верховного тайного совета, заметили, что Меншиков теперь редкий день не навещал Екатерину. Разговоры с ней оставались неизвестными, но все понимали, что связаны они с наследием престола.
Все это время Меншиков упрашивал, уламывал Екатерину, ворошил прошлое:
- Попомни-ка, Катеринушка, - после кончины Петра I он наедине всегда обращался с ней вольно, - из портомой я тебя вознес на престол.
Екатерина бледнела, краснела, пускалась в слезы, а светлейший наступал, требовал объявить в завещании о передаче престола малолетнему цесаревичу, но с обязательным условием жениться на его князя, дочери Марии.
Екатерина не сдавалась, отстаивая право Елизаветы на трон, - какая же мать не хочет добра своему ребенку...
- Как хочешь, Данилыч, а я Лизаньку без призора не оставлю. Вона и граф Петр Андреевич так же мыслит.
"Еще бы эта стерва, Толстой, по-иному судачил", - злопыхал про себя Меншиков. От Екатерины, как обычно в последние дни, он отправлялся советоваться к Остерману. И тот, выслушав князя, порекомендовал:
- Надумал я, Александр Данилыч, чем покорить Екатерину Алексеевну. Надобно свести всех правителей с Синодом, а для поддержки недурно и гвардейских офицеров привести. Они вам подотчетны.
Через два дня Меншиков собрал в царском дворце "верховников", Сенат и Синод, президентов коллегий. Вокруг них расселись приглашенные майоры гвардейских полков. Вельможи искоса поглядывали на гвардейских офицеров, переводили взгляд на ухмыляющегося президента Военной коллегии и помалкивали...
Сообщая Екатерине о единогласном решении назвать наследником Петра Алексеевича, князь напомнил ей о прошлом:
- Посему решать надобно, Катеринушка, а то вспомни, как при кончине Петра Алексеевича гвардия перед дворцом объявилась. Гораздо все по-доброму свершить, а Лизаньку я в обиду никому не дам. Вот тебе крест, - истово крестился князь.
После Меншикова, как всегда, к матери входила Елизавета, слезно просила не уступать.
- Знаешь, маменька, сама, во что горазд князенька. Сколь раз обводил вас вокруг пальца.
- Да што поделать, Лизанька, видать, по-ихнему получится, у них силушка. Как бы с тобой худого чего не сотворили! Замуж тебя сватают за князя Карла Августа так ты не противься. Все жених - родич мужу нашей Аннушки, будете припеваючи княжить неподалеку от Голштинии. Стерпится, слюбится.
Прошла Пасха, и все поняли, что дни императрицы сочтены - она то и дело теряла сознание. Когда на пришла в себя на несколько минут, Меншиков успел подмахнуть указ о ссылке его ненавистников: Толстого, Девиера, Бутурлина. В тот же день загрохотала по булыжнику колымага, увозя восьмидесятилетнего Толстого на вечное заточение в Соловецкую обитель...
Перед самой смертью спешно составлено было завещание, подписанное Елизаветой вместо больной матери. Одного дня не дожила она до годовщины коронации.
Завещание огласили 7 мая в торжественном собрании правящих вельмож и генералитета. Первым пунктом Екатерина завещала трон Петру Алексеевичу, затем обязывала его жениться на дочери Меншикова, а Елизавету - выйти замуж за князя-епископа Карла Августа...
Занявший трон одиннадцатилетний мальчик, выросший без родителей, толком не знал, что делать на новом поприще, но кое в чем он успел себя проявить, и его эскизный портрет живо набросали иноземные дипломаты - француз и испанец, австриец и саксонец. "Собою он был очень красив и росту чрезвычайного, не по своим летам", "один из самых красивых принцев", "искусство притворяться составляет преобладающую черту характера", "он не терпит пререканий, делает, что хочет, разговаривает в тоне властелина".
По сути же, на первых порах малолетний царь был игрушкой в руках Меншикова и Остермана.
Александр Данилович с ходу крепко взял царя в свои руки. Спустя две недели Петр II явился во дворец Меншикова и попросил руки его дочери Марии, зная, что она на четыре года старше его. Помолвка состоялась тут же, а на следующий день Александр Данилович проснулся генералиссимусом и полным адмиралом.
Для жениха своей дочери он установил строгий порядок занятий, каждый день по три-четыре часа. Опасаясь влияния своих недругов, он поселил Петра II у себя во дворце. Правда, император покидал иногда вотчину князя: два дня в неделю заседал в Верховном совете, в свободные часы скакал на лошади, стрелял по мишеням. В такие часы компанию с ним разделял его гоф-юнкер, молодой князь Иван Долгорукий, юноша довольно легкомысленный и разгульный. По этой части он получил соответствующее "воспитание" у прожигающей жизнь польской шляхты. До 15 лет он жил при дворе польских королей, где его дед, а потом дядя, состояли послами. Долгорукие через Ивана нашептывали владельцу трона каверзные мысли о его правах и прелестях, которых он лишается, будучи затворником у Меншикова... Остерман тоже осторожно намекал Петру II о его подчиненном положении и начал давать ему послабление в науках.
О Меншикове же придворные говорили в открытую, что-де вот-вот он возьмет верховную власть в свои руки. Его уже на деле признавали таковым - правителем в государстве. Один генерал-адмирал Апраксин не сдавал позиции.
В начале лета Меншиков при случае показал и ему, президенту Адмиралтейств-коллегии, свою силу.
- Мишуков Захарий донес мне из Астрахани, - как бы между прочим сообщил Меншиков Апраксину и протянул депешу.
"Доношу вашей Светлости, - читал про себя Апраксин, - в Астрахань прибыл благополучно сего текущего мая двадцатого дня..."
Апраксин недовольно нахмурил брови. "Опять прохиндей Захарка козыри выставляет, другой раз обходит меня и Данилычу доносит". Давно он знает этого ловкача, почитай, с самого начала его службы. В 1710 году, при осаде и взятии Выборга, молодой поручик Мишуков знанием штурманского дела зачаровал Петра I... Тут же в Выборге он втюрился в дочку бургомистра. Не любитель откладывать такие дела, Петр I стал сватом и объявил о помолвке. Но Мишуков, видимо, вскоре поостыл в чувствах, и свадьба не состоялась. Но с той поры царь его всегда держал под рукой. Взял с собой на войну с турками. На пути войск лежали водные преграды, надо было обустраивать переправы. Прутский поход окончился крахом, но Мишукова царь пожаловал подполковником гвардии, "за участие в турецкой акции". На следующий год Захарий удостоился быть шафером на свадьбе царя, а потом угодил в "полон" к шведам. Петр I послал его сопровождать на бригантине под белым флагом генерала Горна, которого освободил из русского плена. А шведы задержали русского офицера и продержали два года вместе с судном.
Вернувшись из плена, на пиру у царя Мишуков на радостях напился и вдруг прослезился. Когда Петр спросил о причине, Захарий ляпнул с пьяных глаз:
- Не бережешь ты себя, государь, а вдруг что с тобой стрясется, на кого ты нас горемык покинешь?
- На кого же еще? - благодушно ответил царь. - Наследник у меня, царевич.
- Ох, да ить глуп он, все расстроит, - вошел в раж захмелевший Мишуков, и тут же получил затрещину от царя:
- Дурень, об этом при всех не говорят.
Минул еще год, и царь был почетным гостем на свадьбе Мишукова. Сметливый Захар женился на племяннице князя Меншикова и пошел в гору. Кончина царя не повлияла на карьеру, в чине капитан-командора Меншиков послал его в Астрахань главным командиром порта. - Потерпи там годик, заберу тебя в Кронштадт или Ревель. - Но Мишуков еще с дороги в донесении из Казани намекнул своему дальнему родственнику, что на Каспии засиживаться не намерен...
Апраксин знал об этом письме, но тогда промолчал, а теперь в сердцах сказал Меншикову, не скрывая недовольства:
- Не по регламенту твой Мишуков действует, положено по прибытии по форме мне, президенту, рапортовать.
Недавно испеченный генералиссимус полушутя намекнул:
- Нам с тобой, Федор Матвеич, неча пенять Мишукова. Он-то субординацию блюдет, старшему доносит, титлы различает.
"Вот подлец, - чертыхнулся про себя Апраксин, - доподлинно из грязи в князи. Далее-то что с ним станется, ежели с царем породнится?"
А светлейший князь с каждым днем проявлял все больше амбиций. Ни с того ни с сего Петр II возвел сына Меншикова, Александра, в обер-камергеры, наградил орденом Андрея Первозванного. Своей невесте, дочери князя, Марии, царь пожаловал орден Святой Екатерины, младшей дочери, Александре, - орден Святой Александры. Семью Меншикова теперь обслуживали более трехсот слуг.
Все бы ничего, да вмешалась матушка-природа, не рассчитал Александр Данилыч свои силенки. В конце июня он внезапно занемог, хлынула кровь горлом, и вскоре он сочинял завещание. Полтора месяца не поднимался с постели, а когда врачи разрешили ему выезжать из дома, обнаружилось, что будущий зять отбился от рук, не признает его опеки.
Развязка наступила 7 сентября, когда Остерман монотонным голосом зачитал в Верховном совете царский указ:
- "Понеже мы восприняли всемилостивейшее намерение от сего дня собственною особою председать в Верховном тайном совете и все выходящие от него бумаги подписывать собственною нашею рукою, то повелеваем под страхом царской нашей немилости не принимать во внимание никаких повелений, передаваемых через частных лиц, хотя бы и через князя Меншикова".
На другой день Меншикову запретили выезжать со двора, а еще день спустя курьер привез именной указ. Князь лишался всех "чинов и кавалерии" и подлежал высылке из столицы...
Любая власть бессильна без военных рук.
Гвардейские и армейские полки квартировали в казармах, припечатанные намертво к суше. Другое дело - флот. Кому-то взбредет в голову сыграть аврал, выбрать якоря, поднять паруса и - айда в море, ищи-свищи.
Меншиков еще собирался в дорогу, а морякам спешно привезли первый указ нового императора. Из высочайшего рескрипта Адмиралтейств-коллегии 1727 года, сентября 11: "Указали мы из той коллегии к нам в Верховный тайный совет немедленно рапортовать о подлинном состоянии адмиралтейства, флота... а о прочих высших военных чинах докладывать нам, а военных кораблей никуда без указа нашего Верховного тайного совета не посылать... а о новых делах, какие бы иногда случиться могли, о всем докладывать нам в Верховном тайном совете".
"Боязно Остерману и Долгоруким, - читая рескрипт, посмеивался Апраксин, - а ну светлейший от них улизнет в иные земли. Чаю, у него в Аглицком банке не один мильон".
Вице-президент Адмиралтейств-коллегии Петр Сиверс, похоже, даже обрадовался указу. Неохоч он был посылать в море корабли. За них надо отвечать и, глядишь, самому идти в плавание.
В коллегии не все так думали. Вице-адмирал Сенявин сердито пробурчал:
- Эскадра у Котлина ракушками обрастает, офицеров нехватка, то и дело списываются на бережок, мундиры меняют на армейские.
Он недавно вернулся из Киля, куда сопровождал принца Голштинского с женой Анной Петровной. Поход этот был единственным вояжем кораблей за пределы Финского залива в минувшей кампании.
Генерал-адмирал, выслушав Сенявина, вспомнил:
- К слову сказал, на Рождество пытать будем волонтеров наших на гардемарин, кто во что горазд. Распорядись-ка послать их покуда в Кронштадт на "Михаил" к Калмыкову на выучку. Пускай он им свое искусство через руки-ноги растолкует...
Спустя две недели в Адмиралтейств-коллегии эхом отозвалась опала Меншикова.
- Князь Урусов повестил из Астрахани: Мишуков Захарий слег за болезнью, - не скрывая иронии, сказал Апраксину тот же Наум Сенявин.
В прошлом году там же скончался его брат Иван, контр-адмирал. Поэтому каждая весточка из того края по инерции откладывалась в сознании.
- Знать, и туда принесли чайки известие о немилости к светлейшему.
В самом деле, Меншикова соперники не оставили в покое. Из Петербурга в ссылку в Раненбург он выехал пышно - полсотни конвоя, кареты и телеги растянулись на версту. В пути к Москве сначала лишили охраны, потом отобрали все ордена, в Раненбурге изъяли все драгоценности, а еще раньше конфисковали все поместья. Но этим дело не кончилось. "Полудержавного властелина" по указу Петра II выдворили в глухомань, на далекий север, в Березов, где он окончил свои дни.
Между тем юный император, почуяв свободу действий, забросил занятия, предался праздной жизни. Прежде всего он вернул ко двору своего фаворита Ивана Долгорукого и занялся с ним любимой охотой. Редкий день они проводили в столице, носились на лошадях в окрестностях Петербурга, не давая покоя егерям. Девятнадцатилетний Иван Долгорукий, завладев умом и сердцем Петра II, мгновенно возвысился, стал гвардии майором, обер-камергером, получил ордена - Андрея Первозванного, Александра Невского.
Император быстро перенимал у Ивана пагубные привычки. Как отзывался английский резидент Клавдий Рондо: "С ним государь проводил дни и ночи, он единственный участник всех очень частых разгульных похождений императора".