Потемкин взял нефир, выдувая из него хриплое звучание.
– Не надо, – сказал он. – Лучше мы их покормим, дадим выспаться. А потом в Петербург поедут и пущай наши гудошники поучатся, как надо играть, чтобы кровь стыла в жилах от ужаса, чтобы от музыки шалел человек, не страшась ни смерти, ни черта лысого, ни ведьмы стриженой...
По-хозяйски князь заглянул и в другую телегу, приподняв кошмы, и на него вдруг глянуло страшное, сплошь изрубленное лицо турецкого офицера.
– Ну и рожа! – сказал Потемкин. – Что с ним?
– Да вот, взяли, – пояснил Платов. – Рубился лихо. Мы его тоже не жалели. Думали, живьем не довезти – сдохнет...
Потемкин велел отвезти пленного в госпиталь:
– И накажите хирургам, чтобы вылечили. Ежели не поставят этого злодея на ноги, так я всех лекарей с ног на головы переставлю... Они меня знают, что шутить не люблю!
Вернулся в спальню, обвешанную персидскими коврами, завалился на тахту, обтянутую алым лионским бархатом. Думал.
– Жаль Хассана, жаль, что не успели помириться...
* * *
Опять Эйюб, опять звуки лютни в руках Эсмэ...
Известие о внезапной кончине Хассана было огорчительно для Селима III, и султан – как и Потемкин! – тоже подозревал отравление визиря, говоря сестре:
– Тут не обошлось без алмаза, растертого в мелкую пыль, которая умерщвляет человека, не оставляя следов от яда...
Между тем переговоры на Дунае прервались, и Селим был горестно удручен. Турецкие султаны во всех затруднительных случаях привыкли советоваться с послами Франции, и сейчас султан тоже возымел желание видеть Шуазеля-Гуфье.
– Кучук-Гуссейн не спешит выйти в море, откровенно боясь, что его кораблям не справиться с эскадрой Ушак-паши... Что вы, посол, могли бы мне сейчас посоветовать?
Шуазель-Гуфье от советов явно воздерживался.
– Времена изменились! – уклончиво отвечал он. – Сейчас я лишь несчастный заложник взбунтовавшейся черни Парижа. Одно мое неосторожное слово, сказанное у вашего Порога Счастья, и моя бедная жена, оставшаяся во Франции, будет заточена в тюрьме Бисетра. В таких условиях я могу повторить лишь сказанное ранее: ищите мира с Россией, пока ее штыки сверкают на Дунае, и мы еще не видим их под стенами вашего Сераля.
– Может, вернетесь во Францию? – намекнул Селим.
– Я... боюсь, – честно сознался аристократ.
Смерть Хассана казалась дурным предзнаменованием. Лишенный советов от имени Франции, Селим III был вынужден внимать послам Англии и Пруссии, которые в один голос убеждали султана в том, что войну на Дунае следует продолжать, при этом англичанин обещал поддержку Сити, а пруссак говорил, что в Пруссии все готово для нападения на Россию:
– Шведский король и поляки поддержат наши благие намерения, чтобы загнать русских обратно – до гор Рифейских, до лесов Сибири, а вы, великолепный султан, вернете себе Крым, чтобы из тиши Бахчисарая грозить набегами Украине...
Голубой грунт потолка был украшен золотым небосводом, в стрельчатых окнах сияло солнце, отчего в арабесках вспыхивали причудливые картины, возбуждающие фантазию. Эйюбский дворец высился невдалеке от Сладких Вод столицы, и оттуда, со стороны ручьев Кяятхане, звучала музыка, но это была не воинственная музыка победителей-османлисов, а сладкоречивая музыка покоренных ими эллинов. В чередовании свирелей и лир игрался "хасапикос" – танец мясников, в котором угадывались мотивы давно погребенной Византии... Селим, натура художественная, невольно заслушался.
– Благодарю вас, – отвечал он послам. – Спешу обрадовать ваши кабинеты: я распорядился, чтобы алжирские и тунисские беи, подвластные моему Сералю, прекратили заниматься разбоем, их корабли уже плывут сюда, чтобы под флагом Кучука решить исход войны на Черном море.
– В этом случае, – поклонился британский посол, – лондонское Сити не оставит вас своим доброжелательным вниманием.
– Браво, браво! – воскликнул пруссак...
Но случилось то, чего на берегах Босфора не ожидали: шведский король первым из коалиции понял, что в Петербурге ему не бывать, и в августе 1790 года Россия – опять-таки победоносная! – принудила Швецию к миру. Антирусская коалиция потерпела крах, и в банках Сити мешки с золотом остались целы. Здесь уместно напомнить, что адмирал Горацио Нельсон не был еще знаменит и, залечивая тяжелую форму дизентерии, он пребывал на берегу в унизительном забвении, получая лишь половину жалованья, ибо своим отвратным характером и завистью к подчиненным немало испортил свою карьеру...
Селима III навестили дряхлые евнухи:
– Гаремные жены изнылись от тоски и даже стали роптать, отчего столь великий султан не навещает их для услаждения?
– Скажите им, – отвечал султан озлобленно, – чтобы забыли обо мне, пока я не развяжусь с русскими на Дунае...
Селиму было сейчас не до жен, а ропчущих всегда можно зашить в мешок и окунуть в ночные воды Босфора, – нет, теперь совсем иное занимало султана. Неожиданный мир между Россией и Швецией расстроил его планы, но в эти же дни Селима утешило известие из габсбургской Вены: Австрия соглашалась на сепаратный мир с Турцией, она выходила из войны, отдавая туркам сербский Белград – эти главные ворота в Европу, откуда турки много столетий подряд грозили Габсбургам; теперь эти дунайские "ворота" снова были в руках Турции...
Русский посол еще томился в темнице Едикуля!
Но в Константинополе, после заключения мира с Веною, вскоре появился австрийский консул. Нигде так не испугались французской революции, как в Вене, и потому консул сразу стал жаловаться на безобразное поведение французской колонии в Константинополе. Селим III, конечно, его не принял, считая Австрию "побежденной", и потому консул высказал свои обиды реис-эфенди Ахмету-Атифу.
– Накажи, Аллах, этих сумасбродных французов! – вопил консул. – Если вы не решаетесь снять им головы, так заставьте их снять со своих шляп хотя бы революционные кокарды, которые нам, австрийцам, противно видеть. Наконец, эти лавочники посадили "дерево свободы" и теперь, напившись вина, они отплясывают вокруг него свою бесстыжую "карманьолу", дергаясь членами в судорогах, словно стали припадочными...
Реис-эфенди дал консулу выговориться.
– Ах, дружище! – отвечал он с усмешкой. – Не забывайте, что Оттоманская империя – государство не христианское, и нам, мусульманам, безразлично, каковы поводы для безумия ваших единоверцев. Если франкам захотелось посадить "дерево свободы", так пускай сажают, лишь бы не забывали иногда поливать его. Да и что толку с этих значков на шляпах? Если франки завтра будут таскать на головах корзины для собирания винограда, так мы, османы, даже не станем их спрашивать, зачем им это нужно? Пусть поют и пляшут что хотят, а вы не утруждайте себя и меня подобными глупостями...
Ахмет-Атиф был пьяница, о чем Селим был извещен, но, сам любивший выпить, султан просил рейса выпивать не более ста драхм (одна аптекарская драхма составляла меру около четырех граммов). Выпроводив венского консула, реис-эфенди стал отмерять драхмы, словно аптекарь капли спасительного бальзама, но, чтобы вино получилось крепче, он растворил в нем комок едкой извести. Выпив, он сказал драгоманам:
– Это у франков рухнула королевская Бастилия, зато вечен и нерушим наш твердокаменный Измаил...
* * *
11 декабря 1790 года неприступный Измаил пал...
4. От Измаила и далее
По всем меркам военного искусства взять Измаил было невозможно, но русские взяли его, и только один янычар из гарнизона крепости уцелел, переплыв Дунай на бревне, – он-то и поведал у Порога Счастья, каков был штурм... Возглавлял этот штурм Суворов (Топал-паша), а первым комендантом павшей цитадели стал Михаил Илларионович Кутузов, который выразительно оповестил жену об итогах штурма: "Любезный друг мой Катерина Ильинишна... я не ранен и бог знает как. Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся. Кого ни спрошу: всяк либо убит, либо умирает..."
Падение Измаила повергло Европу в изумление.
В турецкой столице воцарилось уныние.
Султанша Эсмэ убеждала Селима III:
– Но теперь-то, надеюсь, ты понял, что нельзя держать и далее русского посла в заточении Едикюля? Выпусти его – и пусть он знает, что мы, как никогда, готовы мириться...
Ближе к весне весь Босфор, между дворцом Топкапу и азиатским берегом Скутари был плотно заставлен кораблями. Алжирский паша Саид-Али, живший морским разбоем, охотно отозвался на призыв Селима, своего повелителя; не смел ослушаться султана и тунисский Хамуд-паша, приславший флотилию корсарских судов; теперь под флагом турецкого капудан-паши Кучук-Гуссейна собралась внушительная армада, один вид которой вызывал трепет...
Селим III отвечал сестре:
– Твой муж, хотя и очень маленький ростом, но, смотри, какая у него громадная эскадра, над которой ветер развевает флаги сразу восьми адмиралов, подчиненных ему. Да, я выпущу русского посла из темниц Едикюля, но прежде желаю видать грозного Ушак-пашу здесь... вот тут!
– Где? – спросила Эсмэ.
– Перед собой, но опутанного цепями, как это и обещал мне Саид-Али, поклявшийся мне в этом на Коране...
Селим III сказал сестре, что в ответ на падение Измаила турецкий флот ответит разгромом Севастополя. Широким жестом султан обвел гигантскую панораму рейда. Корабли, корабли, корабли... Тысячные толпы морской пехоты, вчерашних корсаров, наводивших ужас на всех мореплавателей – от фортов Гибралтара до памятников Яффы – заполняли трюмы судов, галдели на палубах; в корабельных лавках не успевали варить йеменский "мокко", торговцы не успевали набивать благоуханным "латакия" курительные трубки болтливых "кальонджу" (солдат морской пехоты, набранной из жителей Анатолии).
– Ты молчишь? – спросил султан у сестры.
– Скажу, – отвечала Эсмэ. – Женское сердце подсказывает мне, что я останусь вдовой, и... кто станет моим мужем?
Вторым ее мужем будет тот свирепый янычар, который сейчас в болгарском Разграде торговал скотом на базарах, и, обходя ряды торгующих крестьянок, он пальцем пробовал на вкус деревенское масло.
– Дрянь! – и вытирал пальцы о свои шальвары...
Вот этот человек и станет мужем прекрасной и умной Эсмэ.
* * *
Светлейший перевернулся на другой бок. В животе сильно бурлило. Сам виноват. Нельзя же шампанское заедать репой! В покоях князя шумело, будто роились шмели над старой колодой. Это в углу бродили кислые щи, запечатанные в бутылках, и в каждую бутыль была брошена изюминка – для приятного брожения.
– Щей хочу! – капризно крикнул Потемкин.
Мигом вбежал казачок, открыл бутыль – и в потолок ударила пенная струя фонтана, обрызгавшая светлейшего. Казачок скакал и прыгал, силясь рукою удержать щи в бутыли.
– Где изюминка? – заорал князь, отряхиваясь. – Куда ты, байстрюк, подевал мою изюминку?
– Эвон, – показал мальчишка на потолок.
Изюминка прилипла к потолку, вызвав новые эмоции.
– Жаль, – сказал светлейший. – Привык я кислые щи закусывать сладенькой изюминкой...
Снова лег. Прислушался к животному бурчанию. Вспоминал, что сделано, а что предстоит сделать. Дернул сонетку звонка:
– Саблю мне... ту, что с рубином в эфесе.
После чего велел звать из госпиталя янычара, которого недавно привезли на телеге – всего изрубленного. Светлейший с интересом осмотрел его голову, всю в шрамах.
– Хорош! Тебя, братец, казаки, вижу, будто капусту, саблями шинковали... Сознавайся, сколько наших угробил?
– Не помню, – поежился янычар.
– Умен, если не помнишь. Я ведь думал, что ты не жилец на свете... Водку, скажи, пьешь?
Янычар от водки не отказался. В разговоре выяснилось, что по имени он Рашид-Ахмет-ага, сам из племени лазов, живущих в Колхиде, смолоду немало разбойничал, грабя и турок, потом служил султану, у которого и стал "агою" (начальником).
Одинокий глаз Потемкина источал жалкую слезу:
– Возблагодари Аллаха, что наши лекари, почитай, из могилы тебя вытянули. Но казаки сказывали, что драчун ты храбрый, мы таких уважаем, в знак чего и дарю тебе, яко офицеру, вот эту саблю... с рубином, видишь? А теперь – убирайся.
– Куда? – оторопел Ахмет-ага.
– Хоть к султану, хоть обратно в Колхиду, нам все равно...
В самый разгар лета 1791 года Потемкину доложили, что Измаильский отряд Кутузова форсировал Дунай, перенеся боевые действия на его правый берег, он атаковал и рассеял турецкий "табор", захватив немалые трофеи, даже знамена и пушки.
Об этом же вскоре известился и султан Селим.
– Все неприятности со стороны Севера приходят от одноглазых, – сказал он. – Может, именно эти кривые шайтаны и приносят русской царице удачу?..
Флот ушел в море – для расправы над Ушак-пашой.
Над мечетями и банями Константинополя опустился покой жаркого летнего зноя, из дверей кофеен слышалось ленивое звяканье кувшинов с прохладной водой и чашек с черным кофе. Была душная августовская ночь, когда Селим III пробудился от выстрелов с Босфора. Напротив дворцового мыса Сарай-бурну стоял корабль, выстрелами из пушек умоляя о помощи. Султан с трудом признал в нем "Капудание" – алжирского флагмана Саид-Али. В темноте было не разглядеть, что с ним случилось, но вскоре к Вратам Блаженства доставили паланкин, в котором лежал израненный Саид-Али ("страшный лев Алжира и любимый крокодил падишаха"). Носильщики опустили паланкин на землю.
– Вижу тебя, – сказал султан, – но где же... флот?
– Прости, султан, сын и внук султанов, – отвечал Саид-Али, – я не знаю, где флот. Корабли раскидало по морю от самой Калиакрии до берегов Леванта... флота не стало!
Адмирал Федор Федорович Ушаков полностью уничтожил его у Калиакрии, что тускло помигивала маяком возле берегов болгарской Варны. "Льву" и "крокодилу" Саид-Али еще повезло – он с трудом дотащил на обрывках парусов своего флагмана до рейдов Босфора, имея на борту "Капудание" полтысячи раненых, а другие корабли... пропали! Эсмэ не плакала:
– Кажется, я стала вдовой и... невестой.
Очень долго не было вестей от капудан-паши Кучук-Гуссейна, который блуждал возле Трапезунда, боясь возвращаться домой, чтобы избежать гнева султана и холодного презрения любимой жены.
Константинополь в эти дни опустел: богатые турки спешно покидали столицу, охваченную ужасными слухами, будто грозный Ушак-паша на всех парусах летит к Босфору, чтобы в ярости пушек оставить от турецкой столицы лишь груду развалин...
Султанша Эсмэ гневно внушала брату:
– Разве ты сам не видишь, что все кончено? Потемкин в Яссах недаром бездельничает, ожидая от тебя новых послов, чтобы они просили его о мире...
Осенью, когда переговоры уже начались, в Константинополе узнали о странной и подозрительной смерти Потемкина.
– Жил, как лев, – сказал о нем Селим III, – а умер вроде бездомной кошки, сожравшей отравленное мясо... Мне жаль его! Это был достойный враг и благородный противник.
29 декабря 1791 года был подписан Ясский мирный договор, который закреплял Крым и Кубань за русскими, Турция обязывалась оградить Кубань от разбойничьих набегов диких ногаев, султан не смел более предъявлять претензии на владение Грузией, а сама Россия, отказавшись от миллионных контрибуций, уступала туркам Молдавию, захваченную ее войсками. Главные цели Второй русско-турецкой войны были достигнуты: Россия утверждала свои права на обладание Черноморьем – это был "русский Левант", широко раскинувшийся от Одессы до кавказской Анапы.
В мрачном настроении султан Селим III навестил прекрасную Эсмэ, и она, чтобы утешить брата, запела ему о стыдливой розе, на лепестках которой по утрам выступает не роса, а капельки пота – священного пота самого Магомета!
Впервые за много лет хвосты черных кобылиц перестали развеваться над Вратами Блаженства султанского Сераля: мир!