- Сказано от души, - согласился патриарх и обратился к царю Симеону: - Теперь ты слышал, сын мой, какое величание тебя ждёт? Так не пора ли за дело. Завтра утром исполним обряд Святой Софии. Всех жду с рассветом.
В душе Симеона в эти мгновения бушевало одно чувство - честолюбие. Всё прочее улетучилось. Он возрадовался, что в европейском мире прозвучит наряду с императорами Рима и Константинополя и его имя - императора великой Болгарии. Стоило воевать с Византией за это? Он оставался верен своему задиристому духу. Теперь же пришло время пойти на уступки, на мир. Но Симеон умел быть предельно осторожным.
- Предки мои были простые крестьяне. На царство первым встал мой дед. Он говорил мне: хочешь съесть яичко, наберись терпения, когда курочка снесёт. Потому говорю: пишите грамоту о мире. Я подпишу её, как только вознесут на мою голову императорскую корону.
- А красные сапоги тебе не нужны, государь? - спросил Лакапин.
- В жёлтых быть болгарскому императору, - ответил царь Симеон.
Время было уже позднее, наступила ночь. У всех за спиной был долгий и тяжёлый день с треволнениями. Первым встал патриарх.
- Пора и на покой, дети мои, - сказал он. - Завтра жду вас в храме Святой Софии до утренней трапезы.
Все согласились с патриархом, что надо идти спать. Лишь царевич Пётр осмелился пересесть со своего места рядом с будущей царицей, и они о чём-то говорили и порой смеялись. Но Лакапин извинился перед царевичем, взял внучку за руку и увёл её.
Перед утренней трапезой, когда собрались многие сановники, придворные, император донёс до них весть о том, что с Болгарией заключается мир и что он зовёт всех с собой в Святую Софию.
- С трапезой придётся подождать. До неё патриарх Николай возложит на голову царя Симеона императорскую корону Болгарии. Идёте же чествовать императора дружественной нам державы.
В зале поднялся говор. Для всех это было полной неожиданностью. Однако голоса звучали добродушно, никто не осуждал ни патриарха, ни императора, только логофет дворца Таврион заметил:
- Дай-то Бог, чтобы болгары о нашей дружбе всегда помнили.
На этот раз в Святую Софию шли так, словно бы на большой праздник. Патриарх прислал на двор Магнавра мужской хор. Под его пение вышли из дворца Багрянородный, Зоя-августа, царь Симеон, великий доместик Лакапин и многие сановники во главе с Таврионом. Так получилось, что и царевич Пётр оказался в толпе придворных. Он шёл, держа за руку семилетнюю Марию. Когда это увидел отец Петра, то улыбнулся и покачал головой.
- Ну и хитры ромеи, даже сыну моему голову заморочили, - поделился он своим удивлением с Ботевым.
Однако в Святую Софию царь Симеон шёл охотно. Он знал, что его ждёт, верил, что всё так и будет, как обещали.
В книге "История церкви" протоиерея Валентина Асмуса сказано: "Симеон получил от патриарха императорскую корону и обещание", что со временем малолетний Константин VII Багрянородный женится на дочери царя Симеона". Всё было исполнено, как пишет историк церкви. Одного не случилось: Константин не женился на дочери царя Симеона. Вмешались силы, которые не позволили ему сделать это. Он влюбился в другую девушку и проявил твёрдость характера, чтобы рука возлюбленной досталась ему. Но это произошло позже.
Хор певчих привёл императорскую свиту к Святой Софии. На паперти Багрянородного и Симеона встретил патриарх Николай. Он осенил их крестом и повёл в храм. Царь Симеон вошёл в собор с широко распахнутыми глазами и раскрытым ртом. Удивлению его не было предела. Он почувствовал себя в этом огромном храме маленьким и слабым человеком. "Словно дитя", - сказал он потом. Но величие храма и его пространства медленно и упорно возносили христианскую душу царя под купол, и он рос, ощущал себя колоссом, способным двинуть горы. Эту силу ему придавала мысль о том, что он примет императорскую корону в творении великого императора Юстиниана. Что ж, в своё время этому императору было чем гордиться. Он нашёл лучших в мире архитекторов Ацфимия и Исидора Мителского, которые и построили самый великолепный храм всех эпох.
Любуясь собором, слушая божественное пение, царь Симеон приобщился душой к прекрасному. Он забыл о войнах, о том, что в полдня пути от Константинополя, в степи стоит его почти стотысячное войско. Он пришёл в себя только тогда, когда обряд коронования завершился и под мощное пение хора святейший патриарх Николай возложил на его голову императорскую корону.
- Господи, хвала тебе за то, что вознёс меня на императорский престол! - воскликнул Симеон и в порыве благодарности поцеловал патриарху руку.
Потом он обнял Багрянородного и приник к руке Зои-августы, подумав при этом, что если бы он был язычником, то посватался бы к ней, вдове-императрице. "Да уж куда тут, коль христианин. К тому же и царица у меня хороша", - прокатилось в голове Симеона.
Провожали императора к войску после обильного застолья во дворце. Симеон на радостях даже выпил лишнего. Захмелев, он говорил царевичу Петру:
- Ты, сынок, не оставь меня здесь. В Софию нам надо спешить, к матушке.
Император Симеон, его сын Пётр и воеводы Ботев и Стоянов покинули Магнавр. Их проводили только до дворцовых ворот. Там к ним присоединился патриарх Николай, сидевший всё в той же малой колеснице, в которую была впряжена пара белых кобылиц. Скоро кортеж, сопровождаемый сотней воинов, примчал к войску и пастве, уже гостившей среди болгарских ратников.
В апрельский предвечерний час болгарское войско пустилось в обратный путь к своим рубежам. А крестный ход с пением молитв и псалмов вернулся в Константинополь. Византия приступила к мирным годам жизни.
Глава десятая. ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ БАГРЯНОРОДНОГО
Эдикт Константина Багрянородного об отстранении командующего сухопутной армией Льва Фоки наконец возымел своё действие. Великий доместик нашёл ему достойную замену. В его же армии вырос талантливый полководец двадцатипятилетний Иоанн Куркуй. Позже его назовут гениальным армянским полководцем, и в хрониках по этому поводу будет записано: "Иоанн Куркуй в течение 22 лет (920-942 гг.) взял более тысячи крепостей и отодвинул границу империи от реки Галиса до Евфрата и Тигра". Он совершил много других подвигов.
А пока Роман Лакапин вызвал из азиатской армии Иоанна Куркуя и представил его императору Багрянородному. Была долгая беседа, во время которой Иоанн понравился Багрянородному, и император своим указом утвердил его командующим азиатской сухопутной армией. И пришла пора выезжать к армии и принимать её от Льва Фоки. Роман Лакапин и Иоанн Куркуй во главе тысячи воинов отправились в город Анкиру, где был штаб армии.
Встретившись с бывшим сторонником императора Александра и пособником Константина Дуки, Львом Фокой, Роман Лакапин предложил ему полюбовное решение его противостояния императорской власти. Лакапин помнил наказ Константина Багрянородного. Провожая Романа в Малую Азию, император сказал:
- Будь к Льву Фоке великодушен. Его заслуги перед империей значительны и превышают ошибки. Сколько лет он сдерживал грозные силы арабского халифата! Скажи, что я назначаю ему достойную пенсию и дарую имения, где он пожелает.
Всё произошло так, как посоветовал император. Лакапин и Куркуй нашли Льва Фоку в штабе армии. Это был гордый и независимый полководец, ещё крепкий, несмотря на преклонный возраст. Встретил он посланцев императора достойно, но вначале сказал правду, даже выразил некоторое неудовольствие:
- Был я когда-то в обиде на тебя, великий доместик Лакапин. Но знаю, что за минувшие годы ты не посрамил чести империи. Теперь обида моя схлынула и я готов выслушать тебя и узнать волю императора.
Тонкий политик Лакапин ответил с доброй улыбкой:
- Тогда было смутное и тяжёлое время. Но юный император по нашему совету не принял против тебя крутых мер. Ты ведь тоже был в чём-то неправ. Теперь всё позади. Империя здравствует, и тебе предоставляется возможность отдохнуть от ратных дел.
- Ладно, пока не будем гнать коней. Вам надо отдохнуть с дороги, помыться в бане. Потом я сдам воинов, имущество и вы скажете о том, что уготовила мне судьба.
Роману Лакапину показалось, что Льва Фоку ничто не волновало в своей будущей судьбе, он принял свою отставку как должное.
- Передай Багрянородному, что я им доволен. Спасибо за пенсию.
- Так и передам, - ответил Лакапин.
- А имения мне не надо. У меня всё есть в Фессалонике. Там семья, дети, жена.
Спустя две недели великий доместик вернулся в Константинополь и пришёл к императору с докладом о своей поездке в азиатскую армию. Всё уложилось в двух фразах.
- Мы съездили благополучно, и Иоанн Куркуй принял армию. Лев Фока отплыл в Фессалонику к семье.
- Вот и слава Богу, - отметил Багрянородный. - Но ты не теряй связи с Куркуем, помогай ему. А я хочу поставить тебя в известность, что собираюсь в путешествие.
- Когда это ты надумал, Божественный? И в какие края?
- Надумал давно. Это моя детская мечта. И отправлюсь я на прародину моих предков, в Армению. Далековато, но это же путешествие. Душа моя уже там, в горах Армении…
- В нас, Божественный, течёт одна кровь. Как бы и я хотел побывать в этой загадочной стране! Мой прадед - выходец из Эребуни. Дед рассказывал об этом городе чудеса. Доберись до него, Божественный, и обязательно побывай в храме Гегард. Не буду говорить что это за храм, его надо увидеть.
- Я выполню твою просьбу, великий доместик. А ты выполни мою. Я хочу, чтобы было всё мирно между тобой и моей матушкой Зоей-августой. Не тяготи её государственными делами. Советуйся изредка. Она ушла в моление и как-то сказала, что хочет креститься и уйти в монастырь, принять постриг. "Вот, - говорит, - женю тебя, а потом воли твоей попрошу, уйти к Господу Богу". И моей мольбы и просьб она, кажется, не слышит.
- Надейся, что это случится не скоро. Она ещё внуков дождётся.
Роман Лакапин на этот раз ошибался. Всё произошло скоро и даже неожиданно для него, хотя позже кто-то и упрекал его, что он принудил силой уйти Зою-августу в монастырь. Это было не так. Роман счёл бы за счастье для себя удержать Зою-августу от пострига: она уже давно жила в его сердце.
Константин Багрянородный не стал затягивать сборы в путешествие по империи. Была благодатная весенняя пора. Март радовал солнцем, теплом. Чёрное море, как сказывали купцы и мореходы, в это время года было спокойным, без неожиданных штормов, правда, не всегда с попутными ветрами для тех, кто плыл с запада на восток. Собирались в путь обстоятельно. Лакапин настоял на том, чтобы Багрянородный взял с собой тысячу воинов, желательно русов, знакомых с морем. Это оказалось возможным, потому как только в самом Константинополе было более двух тысяч русских воинов. Подбирать способных к дальнему плаванию Лакапин поручил тысяцкому Никанору. Было подсчитано, что для похода потребуется пять больших военных дромонов, пять средних - памфил. Загрузили на суда хлеб, муку, сухари, крупы, вяленое мясо, соль, сыры, вино и воду в бочках и мехах - все, что потребуется в долгом морском плавании. Не были забыты и письменные принадлежности, пергамент. Багрянородный взял с собой двух скорописцев - записывать в пути с его слов всё увиденное.
Подготовка к плаванию шла, как было задумано. Но за три дня до отплытия с Багрянородным случилось нечто неожиданное, что чуть не стало причиной его отказа от путешествия.
Тёплым мартовским вечером Константин и Зоя-августа, а с ними жена и дочь Лакапина вышли погулять в парк. Вскоре Зоя-августа и Мария увлеклись разговором и не обращали внимания на детей. Они и раньше гуляли все вместе. Но тогда было как-то всё проще. Игры у них были увлекательные. А когда отдыхали, набегавшись, Константин рассказывал Елене древние греческие мифы, и им ничто не мешало быть просто подростками, для которых понятия о душевных и сердечных чувствах были далеки.
А теперь дурманящие запахи ранних цветов повеяли на них до такой степени остро, что они шли позади матерей молчаливые, лишь изредка кидали друг на друга торопливые взгляды. Большие черные глаза Елены жмурились, утопали в ресницах, красивые губы были сжаты в комочек, щеки то бледнели, то пунцово полыхали. Константин хмурился, смотрел в землю. Он словно забыл, что любит улыбаться и что его улыбка всегда нравилась Елене. Иной раз она даже просила: "Багрянородный, улыбнись!" А ныне на лицо будто осенняя хмарь нашла, и он не знал, о чём говорить с Еленой. Ему захотелось, чтобы его сейчас позвали на дромон в бухту Золотой Рог, и тогда он уплыл бы в путешествие. Он даже решал подбежать к матери и спросить её, что с ним случилось.
Наконец Багрянородный обрёл некое равновесие, стал способен размышлять здраво и подумал, почему это Елена, всегда такая живая, непоседливая, любящая звонко смеяться, вдруг превратилась в молчаливую и осторожную, словно чужую ему девчонку. А ведь он уже в течение семи лет рассказывал ей о греческих богах и богинях, и она порой находила в этих мифах нечто смешное и заразительно смеялась. И вдруг они идут и молчат, и между ними, как показалось Константину, подул холодный ветерок. Константин разозлился, ветерок мешал ему завести разговор с Еленой. Он вспомнил, что по греческой мифологии символ Елены - горящий факел. Но сейчас дует уже холодный ветер, и Елене, похоже, холодно, она сжалась в плечах, сутулится. В нём проснулась жалость к ней, и он спросил:
- Еленушка, что с тобой? Ты не заболела?
- А я подумала, что ты заболел.
- Как можно мне заболеть, если я отправляюсь в путешествие?
- Ну и отправляйся. Если я даже заболела, то тебе не всё ли равно? Вот уйдёшь в море и всё забудешь.
Чуткий Константин уловил в голосе Елены обиду. "Но чем я мог её обидеть? Чем? - подумал он. - Между нами всё так мирно, так хорошо". И вырвалась из глубины души мысль о том, что Елена страдает из-за его отплытия в путешествие. Поняв это, Константин вначале обрадовался. Выходило, что она привыкла к нему и ей трудно с ним расстаться. И ему захотелось успокоить её. Но как? Он этого не знал. Не мог же он отказаться от путешествия!
И тут Елена произнесла такое, что перевернуло всё его представления об их детских отношениях. Она оказалась на голову взрослее и мудрее его, хотя была на месяц моложе.
- Ты мог бы попросить моего отца отпустить меня с тобой. Я была бы тебе хорошей спутницей.
Багрянородный промолчал. Посмотрел на Елену. Она стояла перед ним вдруг повзрослевшая, с гордо вскинутой головой. Таким видел Багрянородный её отца, когда прорывались из окружения на реке Ахелое. Глаза Елены были широко распахнуты, и в них Константин увидел вызов. В этот миг он ещё не понял, что взгляд Елены был знаком самой судьбы. Он улыбнулся, подумал, что его могут осудить за дерзкую просьбу, если он вдруг заикнётся о том, чтобы взять Елену в путешествие. Но уже в следующее мгновение цепкий ум Багрянородного подсказал ему: "Дерзай, ибо это начертание Провидения?" Константин вновь улыбнулся, ему стало легко, исчезла скованность. В ответ на его улыбку Елена весело засмеялась. Она проникла в тайный смысл его улыбки. В её глазах отразились огни её души, сердца. Багрянородный тоже засмеялся. Перед ним был тот факел, с которым ему не страшно будет идти по жизни. "И скорее всего до самого исхода", - мелькнуло у него в мозгу. И этот взывающий к его смелости огонь в глазах Елены побудил Константина к тому, чтобы взять её за руку, и они молча, не спуская друг с друга глаз, пустились догонять Зою-августу и Марию. Так они бегали в детстве, почему бы им и впредь не бежать по жизни рядом, рука в руке.
Зоя-августа и мать Елены Мария остановились, услышав топот детей, повернулись к ним и молча, понимая значение бега бок о бок, переглянулись между собой. И на их лицах не было осуждения, лишь ласка и материнская нежность горели в их глазах. Обе женщины любили своих детей без меры.
В тот же вечер за трапезой в кругу семей Зои-августы, Лакапина и Тавриона Константин Багрянородный поднялся и, смело глядя в глаза Лакапина, сказал то, что должен был сказать мужественный и разумный человек:
- Великий доместик Лакапин, матушки Зоя-августа и Мария, я прошу вас позволить Елене и мне совершить предстоящее путешествие к берегам прародительской земли вместе.
В Золотом зале воцарилось молчание. Все смотрели на Зою-августу и Лакапина. Они же были настолько поражены просьбой Константина, что не находили слов в ответ на необычайное желание императора: ведь просил их сам Божественный. Но у Зои-августы и Романа Лакапина оставалось высшее родительское право не позволить своим детям исполнить столь безрассудное стремление. Однако и Зоя-августа и Роман Лакапин ещё стояли у кормила власти. И она диктовала им иное. Безрассудно ли желание их детей? Зоя-августа видела в подрастающей Елене достойную спутницу жизни её сына. Великий доместик понимал, что ему открывается путь к безграничной власти в империи. А по-другому быть и не могло, потому что Багрянородный считал своим главным делом не управление империей, а сочинительство. Видел великий доместик, как юный император со снедающей его жаждой наблюдает за жизнью империи, как терпеливо, забывая об отдыхе и сне, всё записывает. "Он же, словно царь Моисей, готов всё заносить на бумагу, как тот изложил десять заповедей на каменных скрижалях. Во благо, во благо их совместное путешествие. Они сольются в нём воедино своими сердцами", - пришёл к выводу Лакапин и, встав, громко и твёрдо произнёс:
- Мы с матушкой Марией в согласии благословляем дочь Елену на это путешествие.
- Спасибо, великий доместик, спасибо, матушка Мария, - с волнением сказал всё ещё стоящий Багрянородный и поклонился родителям Елены.
Его взор обратился к матери. Она в это мгновение смотрела на Марию, и та слегка кивнула ей головой. Зоя-августа тоже встала. Материнское сердце подсказывало, что сейчас нельзя разлучать впечатлительного сына с Еленой, и она произнесла должное:
- Всевышнему угодно, чтобы наши дети шли по жизни рядом. Я благословляю Багрянородного на путешествие с любезной мне Еленушкой.
Позже, когда Константина и Елену провожали на судно, Лакапин сел в колесницу рядом с императором. Некоторое время он молча рассматривал его, а потом повёл речь:
- В ту ночь, после сговора о путешествии, мне приснился дивный сон. Будто пришли мы с тобой на берег Босфора, я уже седой, постаревший и немощный, ты - в зрелости. И говоришь ты мне: "Зачем уходишь от меня?" А я отвечаю: "Пора и честь знать. Тридцать лет мы шли рука об руку. И не было у нас друг на друга обид". - "И впредь не будет", - отвечаешь ты. А я и говорю: "Обернись назад, посмотри на высокий берег". И ты посмотрел, увидел моих сыновей Стефана и Константина и молвил: "Зависть, она гранит разрушает". Тут подошла ладья Харона, я сел в неё и отплыл от берега. Вот я и думаю: ты всегда будешь мне за сына, полного чести и достоинства. Нам будет легко в пути. Потому и отправляю с тобой свою дочь, веря в то, что с её головы ни один волос не упадёт, что чести её ты не уронишь. - И Лакапин обнял Константина по-отцовски.
- Всё так и будет, - ответил Багрянородный.
Для себя он иной судьбы, иного соправителя не искал. Он верил Лакапину, как себе, потому что с той поры, как помнил его, великий доместик всегда и во всём был благороден и честен.