Проводив Тавриона, Багрянородный сел в кресло и попытался сосредоточиться на череде неотложных дел. И тут же оперся в мысли о матушке Зое-августе. Он думал, что после его свадьбы она забудет о своём желании уйти в монастырь. Да, пусть возводит обитель - это отрада для души. Но оторвать себя от мирской жизни - это совсем другое дело. Она восемь лет простояла государыней и почти единолично правила державой. Что же теперь ей, деятельной, остаётся делать? Молиться? Исполнять послушание во благо мелочам жизни? Собирать хворост вместо Мелентины-келарши? Носить с озера воду, опять же выполняя послушание? И стало горько на душе у Константина. Он отправился в покои матери убеждать её отказаться от своей затеи. Но Багрянородный не думал ломиться в её душу напрямую. Он пришёл в небольшой красивый покой, стены которого были отделаны бирюзовым шёлком с диковинными цветами.
- Матушка, ты отправила деньги в монастырь? Как там идут дела? - спросил Багрянородный.
- Деньги не отправляла. Сегодня или завтра отправлю и всё узнаю. Жду Мелентину.
- Во дворце?
- А где же ещё? - удивилась Зоя-августа.
- Не надо бы, матушка, её сюда звать.
- Чего же ты боишься? Она стала другая, миролюбивая.
- Матушка, не верь. Говорят же на Руси, что горбатого только могила исправит. Я боюсь, что от неё в Магнавре искры посыплются и все вокруг запылает.
- Сынок, зло нужно лечить добром.
- Я помолюсь, чтобы мои молитвы помогли тебе. Но лучше бы ей здесь не бывать.
- Уповая на Бога, стерпим её, - отозвалась Зоя-августа.
Мелентина появилась во дворце вскоре после этого разговора. Как только она сошла с повозки и приблизилась к парадному крыльцу, так встретилась с Романом Лакапином, который шёл на хозяйственный двор, где его ждали гвардейцы. Он отправлялся к воинам тагмы, стоявшей в северных казармах близ Константинополя. С ней он должен был выехать к рубежам Болгарии. При виде Мелентины лицо его перекосилось, словно от зубной боли. Он гневно спросил:
- Кто тебе дал право появляться в Магнавре?
- Господь с тобой, пресветлый адмирал Лакапин. Ты что, боишься меня? А я пришла по воле императрицы Зои-августы. Знаешь такую? - уколола она Лакапина.
- Говори яснее, что тебе надо от неё?
- Не скажу. Это наше с императрицей дело.
Возмущённый Лакапин глянул в лицо Мелентины и заметил, что она улыбается. Это явно говорило о том, что она не боится его и готова пойти с ним на примирение. "Господи, лучше худой мир, чем добрая ссора", - мелькнуло у Лакапина, и он рассердился на себя: "Да что это я время тяну!"
- Иди, Мелентина, к Зое-августе. Да пожелай мне удачи.
- Вот так-то вернее. Езжай с Богом, во всём тебе будет удача.
И они разошлись. Знал Лакапин, что у вдовы Константина Дуки были основания питать к нему не только неприязнь, но и ненависть. По сути, его усилиями был раскрыт заговор Дуки, и он мятежника убил в схватке. Правда, он уговорил сенаторов не подвергать ни Мелентину, ни её сына Феоктиста ссылке и оставить за ними всё их имущество и особняк на проспекте Меса.
Однако миролюбивый вид Мелентины и впрямь был мнимым. Она ещё не приняла христианскую добродетель и милосердие за меру поведения. Скрывая своё истинное лицо, Мелентина готовилась исподволь посчитаться с Лакапином за свою загубленную жизнь, и ей для этого лишь требовалось время. Она надеялась дождаться, когда у Лакапина вырастут два сына, Стефан и Константин, в характерах которых ещё во время служения во дворце Магнавр она увидела деспотизм. Сановница Мелентина не ошиблась: они мужали такими, какими она хотела их видеть.
А пока Мелентина, пользуясь благосклонностью Зои-августы, добывала себе имя деятельной и добродетельной монастырской келарши. Встретившись в день приезда с Зоей-августой, она толково доложила ей, что в монастыре Святой Каллисты за минувшее время сделано немало для приведения его в достойное состояние.
- Обитель, матушка Зоя-августа, преображается, и всё стараниями Варипсава. Спасибо ему. Он купил на твои деньги много готовых срубов на кельи, и их привозят и собирают. Скоро и жить в них можно будет. И для тебя, матушка, келья возводится. Через неделю будет готова.
- Тебе спасибо, Мелентина, за радение во благо обители. Как там матушка Пелагия?
- В молитвах за тебя пребывает. Кончилась у инокинь скудная жизнь. И они за тебя Бога молят.
- А фундамент под храм заложили?
- Котлован под усыпальницы выкопали, и стены уже поднимаются. Скоро выше земли начнут расти.
- Так всё славно. Рвусь я туда. Душа уже давно в обители. Устала я от мирской жизни. Об одном сердце болит: как тут на троне Багрянородному стоять? Слышала я, Мелентина, что ты способна пророчествовать. Скажи мне своё слово о Багрянородном. Какой бы правда ни была, я выслушаю стойко.
Мелентина голову склонила, глаза спрятала, но при этом подумала: "Добра ко мне Зоя-августа и всегда была такой. Чего же я таю жало для неё? Не по-божески это. Ладно уж… доброта должна добром и оплачиваться". Она встала, взяла с тумбы горящую лампаду, поставила её на стол перед собой, села. Лицо её ярко осветилось. Она сказала:
- Садись, Зоя-августа, передо мной. Смотри мне в глаза. Как появится в них муть и чернота, когда буду говорить, опали меня гневом, лампаду с горячим маслом на голову излей. Будут глаза чистыми - слушай и верь: правдой одарю.
Зоя-августа передёрнула плечами. Зябко ей стало, по спине озноб пошёл - ведь просила она о запретном. Да отступать уже было поздно.
- Одари, если посильно. Какой бы правда ни была, стерплю, - повторила Зоя-августа, положила руки на стол, скрестила их, глаза поверх лампады на Мелентину нацелила.
А Мелентина молитву шептала и вдруг внятно заговорила?
- От матушки мне Божья благодать досталась, да чуть не затоптали её. Но жива она, моя Божья благодать. Слушай же вещие слова. Сын твой совершит многие благие дела для империи, слова о нём переживёт века. Он будет ведом миру не только как император великой державы, но и как просветитель народов. Здравствовать твоему сыну ещё тридцать девять лет… Тридцать девять, дальше не вижу. Он станет жить безоблачно и счастливо в супружестве, у него будет сын, наследник династии. Но он не станет ходить в ратные походы…
Императрица ни на миг не спускала глаз с лица Мелентины и видела, как глаза прорицательницы изменились, из тёмно-карих превратились в небесно-голубые. И речь из них лилась журчанием горного родника. Зоя-августа вначале испытывала дрожь в теле, но взгляд Мелентины излучал тепло, и она согрелась.
- Не погаснет огонь Македонской династии. Внук у тебя будет красивый и умный, и у него родятся двое сыновей и дочь, которой суждено быть великой княгиней Руси. Державе Багрянородного процветать и здравствовать. Сын твой напишет о том хроники. Все будут счастливы под рукой Багрянородного. И он с Лакапином станет вести счастливые войны. Но придёт в ваш дом Феофано…
Неожиданно откуда-то налетел порыв ветра, и лампада погасла. Мелентина закрыла ладонями глаза и долго сидела молча. Потом отвела руки от лица, и Зоя-августа увидела её обычные тёмно-карие глаза. В них светилась печаль, а с губ сорвались грустные слова:
- Не суди меня, матушка-императрица, большего открыть тебе не смею.
- А почему ты дважды повторила число тридцать девять?
- То Божий знак этого дома. Запомни.
- Запомню, преславная Мелентина. Но кто же такая Феофано?
Лицо Мелентины стало суровым, даже мрачным, она вновь склонила его. Она и сама не понимала, откуда пришло это имя, и сказала:
- Не пытай меня больше, Зоя-августа. Мне пора возвращаться в обитель. Идти ли мне к Василиду? Поедет ли кто со мной?
- Иди, преславная, к Василиду. У него приготовлено всё для обители. Его казначей и воины проводят тебя.
Мелентина раскланялась и ушла из покоев Зои-августы. А спускаясь по лестнице, почувствовала, что за нею кто-то идёт. Она не посмотрела назад, но свернула в правое крыло дворца, где находилось "царство" главного казначея Василида. Шаги звучали за нею следом. Но вот и двери казначейства. Возле них стоял страж. Мелентина подошла и сказала:
- Василид ждёт меня.
Страж распахнул двери, Мелентина вошла в них и, обернувшись, увидела сына Лакапина, Стефана. Поняла: он за нею следит. И она печально улыбнулась. Он и его брат Константин с годами обретут облик черных демонов. Об этом Мелентина сказала бы на суде Божьем. Но она не знала, что Стефану было нужно от неё в эти мгновения, почему он за ней следит. Да, она повезёт из казначейства много серебра и золота, чтобы платить за работу, за материалы для обители, но не будет же Стефан охотиться за монастырской казной, сочла Мелентина. Многое бы отдала она, чтобы разгадать замыслы Стефана, но в душе у неё возникла некая преграда, и желания её погасли.
Вскоре главный казначей выдал молодому казначею деньги. Он вместе с Мелентиной уселся в повозку и оказался в окружении семи воинов, среди которых был юный Стефан. Он выполнял волю отца, которому нужно было знать, где расположен монастырь Святой Каллисты.
Весть о происках Стефана дошла через главного казначея Василида до Багрянородного. Он удивился странному желанию Лакапина и спросил главного казначея:
- Преславный Василид, зачем нужно следить за моей матушкой и знать, где она ищет покой?
Мудрый Василид только предполагал причины интереса Лакапина к Зое-августе. Он как-то заметил его взгляд на вдову. И этот взгляд объяснил многое, но не все. Лакапин не был вдовцом. Не думал ли он вместо Зои-августы отправить в монастырь свою супругу?
- Что греха таить, Божественный, твоя матушка и не такого рыцаря, как Лакапин, сведёт с ума. Вот и делай вывод. Да прости старика за правду, сам искал ответ.
- Ой, Василид, я не думаю, чтобы Лакапин был так близорук. Моя матушка не бросает слов на ветер, и уж Лакапин-то знает об этом лучше меня, - ответил Багрянородный и запретил себе вмешиваться в дела Зои-августы.
Он счёл, что она вправе решать их сама и они не пойдут в ущерб императорскому дому.
Между тем время разлуки с матерью неотвратимо приближалось. Константин и Елена теперь пытались встречаться с ней как можно чаще, но им это не всегда удавалось. Зоя-августа уже сторонилась близких, искала одиночества, уходила во Влахернский храм и там проводила многие часы, укрепляя свой дух молитвами. И Магнавр она отважилась покинуть тайно. Когда вскоре Мелентина появилась вновь, Зоя-августа сказала ей:
- Ты, пресветлая Мелентина, в следующий раз приезжай в Магнавр к вечеру на другой день после Богоявления. Как все дела исполнишь здесь, так выедешь к Влахернскому храму и там подождёшь меня.
- Это в день Иоанна Предтечи? Да с чего бы это, матушка-государыня? Я и не знаю, сумею ли приехать.
- Но я, Мелентина, прошу тебя Христом Богом, не откажи. Отплачу сторицей. Любезна ты мне Мелентина, во всём я тебе доверяю, и пусть моя просьба к тебе останется для других тайной.
- Я так поняла, матушка-императрица, что ты хочешь в день Иоанна Предтечи покинуть Магнавр?
- Не пытай меня, славная. Всё узнаешь в свой час. Скажи, как дела в обители?
- Так с тем и приехала, государыня Зоя-августа. Келья твоя готова к молению и послушанию монастырскому. И многие другие кельи готовы. Пелагия уже освятила их. Трапезную завершают возводить. Как приедешь, в храме возведённом молиться будем.
Жажда одиночества побудила Зою-августу поскорее отделаться от Мелентины, и, выслушав её, она почти сухо сказала:
- Теперь иди, Мелентина, по келарским делам, а мне помолиться надо. И не забудь о дне Иоанна Предтечи.
Выслушав со склонённой головой Зою-августу, ощутив боль от обиды за сухость - ведь она уже давно тянулась к государыне всем сердцем - пыталась убедить себя Мелентина, что она шла к очищению. А тут Зоя-августа задумала подчинить её себе и сделать своей сообщницей в бегстве из Магнавра. "К чему эта скрытность?" - спросила себя Мелентина. - Да к тому, чтобы досадить близким. Но ведь это жестоко. Никто, ни сын, ни невестка, не заслужил того, чтобы от них тайком сбежала любимая ими мать и свекровь. И Мелентина отмела греховную покорность, подняла голову и, глядя на Зою-августу строгими глазами, сказала выделяя каждое слово:
- Матушка-государыня, не взыщи с меня. Не могу быть твоей пособницей в тайном бегстве из Магнавра. И буду рядом с тобой только в тот час, когда свершатся твои проводы принародно. - Откланявшись, Мелентина покинула покой Зои-августы.
Этот неожиданный решительный поступок Мелентины отозвался в Зое-августе столь сильно, что она потеряла дар речи. Лишь вскинула руку, но слов не нашла. Наконец она почувствовала в груди жар.
Это дал о себе знать гнев. "Да как она смела! - подумала Зоя-августа. - Да я её…"- и осеклась. Она умела здраво размышлять в самые решительные мгновения. Выбежав следом за Мелентиной, она позвала её:
- Мелентина, вернись!
Но та даже не обернулась. К Зое-августе подошла молодая служанка, спросила:
- Матушка-государыня, вернуть её?
- Верни.
Однако служанке так и не удалось найти Мелентину. Она скрылась из глаз в одно мгновение. Зная все выходы и входы Магнавра, Мелентина воспользовалась тем, каким покидал дворец патриарх. И Мелентина шла к нему, но на полпути к его особняку ей встретился священник Григорий.
- Здравствуй, дочь Христова, - сказал он.
- Тебе того же, святой отец.
- Если идёшь к патриарху, то его нет. Он в храме Святой Софии ведёт службу.
- Господи, что же делать?
- Чем ты озабочена, дочь Христова?
Святой отец, ты близко к императору, так пере-дай ему, что его мать в день Иоанна Предтечи скрытно покинет Магнавр и уйдёт в обитель. Не по-божески это, тайком от близких. И скажи Божественному, чтобы вместе с патриархом устроили ей достойные императрицы проводы.
- Спасибо, пресветлая, за твоё радение о чести императрицы. Я всё передам Божественному.
Наступил Собор Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.
- Святой Иоанн приготовил себя к великому служению строгой жизнью, постом, молитвой и состраданием к судьбам народа Божия, - провозгласил, открывая Собор Предтечи, патриарх Николай Мистик и продолжал, обращаясь к верующим, заполонившим Святую Софию: - Сегодня мы провожаем к великому служению строгой жизнью вдовствующую императрицу Зою-августу. Да поклонимся ей низко и пожелаем мужественной поступи к святости. - И патриарх повернулся к Зое-августе, своей любимой племяннице, и низко поклонился ей.
Она же стояла близ амвона строгая, бледная, и из её глаз текли слезы очищения. Никогда она не думала, что её будут провожать в монастырь под гимны, которые исполняют в честь святых. Рядом с Зоей-августой стояли Константин Багрянородный и Елена. А за их спинами виднелись священник Григорий и Мелентина. Сын и невестка Зои-августы были строги и молчаливы. На их лицах проступали черты страдания. Их надежда на то, что матушка откажется от пострига, так и не оправдалась.
После молебна патриарх, император и императрица, а за ними весь церковный клир и сотни горожан к проводили Зою-августу до патриаршей колесницы. Возле неё она остановилась, попрощалась с сыном и Еленой, поклонилась всем, кто подошёл к ней проститься. И вот прощание завершилось. Зоя-августа поднялась в колесницу и медленно помахала рукой. Сопровождали её семь верховых монахов-воинов из патриаршей "гвардии". Проводы не были нарушены ни словом, ни криком. Все молча молились, лишь из храма через открытые врата доносилось пение церковного хора.
Глава пятнадцатая. ЛАКАПИН ПОДНИМАЕТСЯ НА ТРОН
Мартовской порой, когда природа уже справляла торжество пробуждения к новой жизни, вернулся из похода великий доместик Роман Лакапин. Он вошёл в Константинополь во главе императорской гвардии как победитель в борьбе с болгарами. Но это была бескровная победа. Не было потеряно в сечах ни одного воина, да и самих сражений не было. Всё решилось мирным путём. Второй раз за многие десятилетия Болгария оказалась сговорчивой. Что повлияло на миротворческое настроение царя Симеона, неизвестно, ибо к тому было несколько побудительных причин. Наверное, главной из них стала та, что царь Симеон уже потерял воинский дух, потому как в последнее время много болел от старых ран и уже не мог даже с помощью стременных подняться в седло. Весомым поводом к миру было и то, что по Дунаю к Болгарии приближался византийский флот в сотню судов, на которых плыли почти тридцать тысяч воинов доместика Иоанна Куркуя.
К тому же венгры предупредили царя Симеона: если он пойдёт войной на Византию, то они выступят с войском против него. Дошла до Софии весть и о том, что печенежская орда движется из Днестровья к Дунаю. Лакапину было отчего чувствовать себя бодрым и уверенным в победе над Болгарией. Он был благодарен логофету дрома Тавриону за то, что его послы и посланники поработали хорошо, дали понять Болгарии, что Византия достойна того, чтобы её уважать и не бросаться с мечом и опущенным забралом в драку.
Но, отдавая должное всем названным причинам, способствовавшим замирению с Болгарией, Роман Лакапин отдавал предпочтение последней причине, которую не назвал. Её последствия проявились пока в малой степени, но оказались важнее и сильнее других. Всё случилось ещё до того, как Болгарии погрозили венгры и печенеги, а флот Иоанна Куркуя был далеко от её рубежей. И происходило это на глазах у Лакапина. Великий доместик с двумя тагмами скорыми переходами вышел далеко за Филиппополь, приблизился к рубежу с Болгарией, поставил лагерь и занял позиции там, где болгары каждый раз врывались в Византию. Три дня его войско отдыхало, и болгары не давали о себе знать. Дозоры, которые наблюдали с больших деревьев и высот за болгарской землёй, всякий раз возвращались с дежурства с коротким докладом: "В Болгарии всё тихо".
На четвёртый день этот покой был нарушен. Дозорные принесли весть турмарху гвардии Стирикту о том, что к рубежам Византии приближается отряд воинов в сто человек, сопровождающие колесницу редкой красоты с упряжкой в три пары гнедых коней. Стирикт поспешил к шатру Лакапина, доложил ему обо всём и спросил:
- Что делать, великий доместик?
- Наблюдать и ни одной стрелой не нарушать покой болгар. Пусть считают, что нас нет на рубеже. Помни, что сто воинов - это не войско.
- Верно, - согласился Стирикт и снова спросил: - А если всё-таки пойдут на нашу землю?
- Пропустить.
- Но мы ничем не рискуем?
- Ничем. Мы выигрываем. Кто бы они ни были, возьмём в плен. Если это знатные воины, потребуем выкуп. Иди, действуй, Стирикт.
Но едва Стирикт вышел из шатра, как тут же вернулся с молодым воином.
- Великий доместик, прискакал Патрокл и докладывает, что отряд приблизился к нашим холмам и разбивает стан.