Но не только об активной обороне думал Пётр в это время. Он принял решение: изменить тактику, приступить к ведению "малой войны" и продолжать её до тех пор, пока русская армия не будет обучена искусству побеждать непобедимых до этого шведов.
Фельдмаршалу Шереметеву даётся инструкция: не вступать в открытые сражения с неприятелем, а производить внезапные набеги на его гарнизоны и лагери.
"Необходимо, - приказывал Пётр, - чинить промысел над противником, не вступая с ним в генеральную баталию, а действуя против него партиями, когда к тому представится удобный случай".
В таких набегах прошёл весь 1701 год. А в январе следующего года окрепшей русской армии удалось одержать над шведами и первую частную победу. В пятидесяти вёрстах от города Юрьева, при деревне Эрестфере, Шереметев разгромил Шлиппенбаха. Шведский генерал потерял в этом бою добрую половину своего корпуса и шесть пушек.
- Слава богу! - воскликнул Пётр, получив донесение о победе. - Наконец мы дошли до того, что шведов побеждать можем. Правда, пока сражаясь два против одного, но скоро начнём побеждать и равным числом.
Шереметева Пётр возвёл в генерал-фельдмаршалы, пожаловал кавалером ордена Андрея Первозванного, наградил своим портретом, осыпанным бриллиантами, награждены были также и все офицеры, а солдатам выдали каждому по серебряному рублю "из тех, что вновь начеканены".
Результаты применения новой петровской, отлично продуманной тактики не замедлили сказаться и далее. Летом 1702 года Шлиппенбах терпит новое поражение при мызе Гуммельсгоф в Лифляндии. В этом бою шведский генерал потерял почти всю свею пехоту - из 6 тысяч осталось только 500 человек, - всю артиллерию и даже знамёна.
Пётр приказал разорить Лифляндию, лишить противника опоры, "чтобы неприятелю пристанища и сикурсу своим городам подать было невозможно".
Шереметев выполнил этот приказ "с особым тщанием и превеликим усердием". "Желание твоё исполнил, - доносил он позднее Петру, - неприятельской земли больше разорять нечего… разорили и запустошили все без остатку".
Тем временем в Ингрии окольничий Пётр Апраксин рекой Невой до самой Ижорской земли прошёл, прогнав шведов от Тосны до Канец [Ниеншанц]. А посланный им на судах в Ладожское озеро полковник Тыртов в результате нескольких успешных сражений принудил шведов отойти под Орешек [Нотебург].
Сам Пётр прогостил всё лето 1702 года на Белом море, так как весной было получено известие, что шведы намереваются прорваться к Архангельску. В ожидании приступа неприятеля Пётр строил новые корабли. Правой рукой его в этом деле являлся по-прежнему неразлучный с ним Алексаша. На реке Вавчуге были спущены два фрегата - "Св. Духа" и "Курьер", вслед за тем был заложен двадцати-шестипушечный корабль "Св. Илия", "а большего чаю и почать нечем: лесов нет", - писал Пётр Апраксину.
Лето проходило, шведы не появлялись. И Пётр, ободрённый успехами своей армии, решает наконец осуществить свою заветную мечту - выйти к берегам Балтийского моря. Прежде всего, для этого нужно было овладеть занятыми шведами крепостями: Орешком - у истока Невы и Канцами - на реке Охте. От старого, ставшего традиционным, направления главного удара прямо на Нарву Пётр отказался. Нужно было разобщить силы противника и бить его по частям. Выполнение этой задачи обеспечивало направление через Ладогу к Неве, а затем уже к Нарве.
Всю зиму и лето велась подготовка к походу. А в сентябре Пётр во главе гвардейских полков прибыл из Архангельска в Ладогу, чтобы лично руководить операцией. "Если не намерен чего, ваша милость, ещё главного сделать в Лифляндии, - написал он Шереметеву, - изволь не мешкав быть к нам; зело время благополучно, не надобно упустить, а без вас не так у нас будет, как надобно".
В конце сентября войска, приведённые Петром, Шереметевым и Репниным, сосредоточились возле Орешка - древней крепости, построенной нижегородцами ещё в XIII веке на небольшом островке в Водьской пятине Зарецкого стана, у самого истока Невы.
Крепость обложили 28 сентября, а накануне днём Пётр собрал военный совет. Были: Шереметев, Репнин, Пётр Апраксин, Михаиле Голицын, Меншиков и артиллерийские офицеры полковник Гошке и майор Гинтер.
В большой провиантской палатке сидели на бочках. Шереметев и Репнин по-стариковски устроились на мягких кулях. Выкатили на середину бочонок для государя - почётное место. Пётр, когда говорил, вскакивал то и дело с бочонка, но где шагать тесно было - снова садился. Говорил отрывисто, размахивая правой рукой.
- За апроши приниматься немедля! Подводить к берегу, против города. Сроку тебе, Борис Петрович… - глянул на склонившего голову Шереметева, секунду подумал.
- Двое суток! - вставил Данилыч.
- Добро! - мотнул Пётр головой. - Двое суток… А вам, - обернулся к артиллеристам, те вскочили, - когда апрошами подойдут, открыть на самом берегу кесели на десяток мортир да десятка на три пушек.
Полковник Гошке и майор Гинтер звякнули шпорами:
- Есть, государь!
- В ночь, на покров Богородицы и поставить, - добавил Данилыч, подмигивая в сторону Шереметева. - Как раз так выходит.
- На покров так на покров, - с хрипотцой вымолвил Шереметев, потирая руки. Прищурил выпуклые, рачьи глаза, глядя на Меншикова, улыбнулся: - Может, так-то и крепче получится.
Данилыч слегка ткнул его в бок большим пальцем.
- На покров, Борис Петрович, надейся, - шепнул, - а сам не плошай. Или в пушки господина Виниуса не веришь, покровом-то накрываешься?..
- Новгородские дворяне… Помолчи! - обратился Пётр к Меншикову. - Новгородские дворяне Кушелев, Бестужев, Мышецкий в росписи горному пути от Ладоги к Канцам об Орешке всё описали. Тебе, - обратился к Макарову, кабинет-секретарю, - надобно это им показать, - кивнул в сторону генералов. - Описано хорошо… Сколько войска сейчас к тебе подошло? - спросил Шереметева.
- В гвардейских полках Преображенском и Семёновском две тысячи пятьсот семьдесят шесть человек; в прочих полках, что я привёл, да Репнин, да Апраксин, не менее десяти тысяч солдат…
Меншиков, одёрнув ловко затянутый шарфом тонкий кафтан, вскочил с бочки, шагнул:
- А как с переправой будет, мин херр? Когда будем свирские лодки из Ладоги в Неву перетягивать?
- Да уж приканчивают "Осудареву дорогу" в лесу, - сказал простоватый Репнин, моргая глазами, - прорубили просеку, почесть, версты на три… - Крякнул, обмахнулся платком. - Многотрудное дело!..
- Да знаю! - нетерпеливо перебил его Меншиков. - Я про то, кто будет вершить переправу на правый берег Невы, где неприятельский шанец… Какими солдатами? Кто командовать будет?..
- Подожди, кипяток, - толкнул его Пётр обратно на бочку. - Лодки перетянем, пока апроши ведут. Просека готова, почесть… А перетянуть лодки… На это потребно… ну… сутки…
- Переволокем, - кивнул Меншиков. - Суток довольно.
- Пятьдесят ладей по двадцать солдат на ладью, - подсчитывал Пётр, - всего, стало-ть, тысяча… Та-ак… Значит, пятьсот семёновцев твоих, - ткнул пальцем в сторону Михаила Голицына, - да пятьсот преображенцев. - повернулся к Данилычу. - ты поведёшь. А над всем отрядом, - подошёл к Шереметеву, - команду, Борис Петрович, я возьму на себя.
- Не дело! - внезапно буркнул Апраксин. - Неужто других не найдётся?.. Волку же в пасть… На воде… Река быстрая…
- Ты молчал, - осадил его Пётр, - и молчи… Тебя ещё не спросили…
5
От острова, на котором стоял Орешек, до берегов Невы было не менее 200 метров. Предвидя неизбежность преодоления этой водной преграды при штурме крепости, Пётр заблаговременно приказал перетянуть свирские ладьи из Ладожского озера в Неву.
Среди лесного массива была прорублена широкая просека - "Осударева дорога", как её окрестили солдаты. По обеим сторонам просеки высились, наваленные громадными грядами, выкорчеванные пни, стволы, вороха сучьев. Целое лето врубались в вековой кондовый лес мужики и солдаты, целое лето звенели здесь топоры, визжали пилы и свирепо гаркали на лошадей катали - крестьяне из окрестных сел, деревень, раскатывающие по обочинам стволы срубленных лесных великанов. Тысячи громадных елей и сосен, падая, замирали на мшистой земле огромной суковатой решёткой, и все их надобно было раскатать по обочинам, освобождая дорогу.
Когда раскатали деревья и выкорчевали на просеке особо крупные пни, по "Осударевой" этой дороге "пошёл пешком" Свирский флот. Ладьи волокли бечевником, оберегая на каждом шагу от громадных валунов, острых скал, от "пенья-коренья" по бокам. Местами ладьи приходилось нести "почесть, на руках". Воодушевляя солдат, все офицеры, во главе с самим Петром Алексеевичем, работали на лесном Волочке как простые рабочие. Зато через сутки с небольшим до пятидесяти ладей, оборудованных палистами для стрелков, появилось ниже Орешка, близ русского лагеря, почти под самым носом у несказанно изумлённого шведского гарнизона.
- Теперь, мин херр, - потирал руки Данилыч, - ненадолго лягушке хвост. Теперь мы этому самому Шлиппенбаху со лба волосы приподнимем…
- Погоди шкуру делить, дай медведя убить, - говорил Пётр, хмуря брови, а в глазах пробегали весёлые искры, губы растягивались в улыбку. - Шутка ли - этакое дельце обделали с лесным волочком!.. Такие примеры разве только в древних гисториях можно сыскать, и то вряд ли: в незнаемом месте, в вековом, дремучем лесу, ладьи тянуть бечевой… Н-да-а… - Раздумчиво произнёс: - С нашим народом, как я погляжу, горы можно ворочать!..
С переправой через Неву получилось отлично. Тысяча солдат Преображенского и Семёновского полков, под личным предводительством Петра, на пятидесяти ладьях почти беспрепятственно переправились на правый берег, где стоял неприятельский шанец, и овладели им без потерь. Шведы разбежались при первых же залпах.
Тотчас же на занятом берегу был сооружён траншемент и занят тремя полками - Брюса, Гулица и Гордона. Нотебург оказался обложенным с обоих берегов.
- Что же, господин фельдмаршал, - говорил Меншиков Борису Петровичу Шереметеву, - пожалуй, время написать Шлиппенбаху, чтобы сдавался на договор? Помощи же он ниоткуда теперь не получит! Сам, поди, знает об этом.
Шереметев утвердительно кивал головой:
- Да я и то уж решил… Обложили крепко, как медведя в берлоге. Сегодня надо доложить государю.
Вечером в крепость направили барабанщика с объявлением полной осады и предложением сдаться.
Но Шлиппенбах заартачился: за милостивое объявление осады поблагодарил, а об условиях сдачи написал, что ему нужно четыре дня сроку, чтобы заручиться согласием своего начальника, нарвского коменданта генерал-майора Горна.
- Время тянет, лиса! - решил Пётр.
Приказал:
- Открыть огонь из всех батарей!
Стреляли ядрами и бомбами непрерывно полторы недели, до самого штурма. Пётр и Меншиков безотлучно находились на левом фланге, на самом мысу, - командовали мортирными батареями.
После семидневной пальбы из ломовых пушек и тяжёлых мортир Пётр решил выехать на разведку: проверить действенность артиллерийского огня, оценить обстановку. С собой он взял Меншикова и командиров штурмовых отрядов, выделенных из гвардейских полков, - подполковника Михаила Голицына и майора Карпова, преображенца.
Тронулись правым берегом вверх по Неве. Выехали затемно, перед рассветом. Медленно продвигались по тылам мимо траншей с притихшей пехотой.
Вот они, боевые солдатские будни! Траншеи глубокие, со ступенями - для стрельбы стоя. Им, крестьянам, привыкшим к земле и лопате, не в диковинку рыть, это дело привычное. И сидят в этих глубоких канавах они тоже крепко, безропотно. Знают - от этого на войне никуда не уйдёшь.
Дома их никто не ждёт: солдат - ломоть, отрезанный начисто. Но сколько раз, особенно в холодные' или ненастные дни, они вспомнят ещё родную деревню, своих, привычное крестьянское дело, избяное тепло!.. Иной новобранец, - случалось с такими первое время, когда отчаяние, как червь, грызёт сердце, - всхлипывал тайком в уголке. В такие минуты сколько раз находило: "Эх, взять бы её, эту самую треклятую фузею, да кэ-эк шваркнуть о землю!" Но, словно чуя такое, подходил тогда его дядька, бывалый солдат, уже притерпевшийся ко всему, и строго, но участливо говорил, наклоняясь к самым глазам:
- Что дуришь?.. Ну-ка…
И взбадривался, как мог, новобранец. Потом - на миру и смерть красна! - он жался к другим… Ибо разве возможно ему, русскому пахарю, так вот, сразу, и примириться со свирепой солдатчиной! Ведь он же не ружьё, а жизнь эту хотел тогда разбить вдребезги - тяжкую солдатскую долю!..
Но, как только дружно заговорят свои батареи, предвещая близкое наступление - атаку ли, штурм, - всеми солдатами и всё забывалось, кроме предстоящего боя. Пальцы тогда будто сами собой цепко, до боли в ладонях, сжимали ружьё… И вскоре гремело "ура". И в страшной работе штыков, сабель, прикладов и пик равных русским солдатам не было солдат на земле!
А в осаде дни у солдат ползут медленно. Между сутками граней нет. Когда кончились одни и начались другие? Утром? На рассвете?
Бесконечно усталое тело в этот час просит покоя и сна. Это знают все - и они и противник, Часовые в это время напрягают последние силы, их проверяют дозоры, их чаще сменяют. В этот час за дрёму и сон платят кровью. Когда ж тут считаться? И что считать? Разве что-нибудь кончилось?
- Артиллерии жарко, а пехоте извод! - замечает Меншиков, обращаясь к ехавшему рядом с ним, стремя в стремя, Михаилу Голицыну, рослому, широкоплечему брюнету с густыми, строгими бровями и карими, внимательно-ласковыми глазами.
- Вот про это и толк! - горячо подхватил тот, нервно подёргивая плечами. - Уж скорей бы!.. Ведь в болоте стоим!.. - Изогнувшись в седле в стороне Александра Даниловича, прошептал, указывая глазами на государя: - И чего тянет со штурмом?!
Меншиков криво улыбнулся.
- Учен!.. Теперь без прикидки шага не делает.
Уже рассвело, а маленькая конная группа во главе с Петром всё ещё двигалась, пробиралась берегом выше и выше. Хотелось ехать как можно быстрее, и поэтому лошадиные морды то и дело тыкались в круп государева жеребца.
- Не наседайте! - в который уже раз строго прикрикивал на них Пётр.
- Лошадей, мин херр, не удержим, - оправдывался Данилыч.
- Знаю я ваших лошадей!
Ворчал:
- Не горит!.. Поспешишь - людей насмешишь!
Спешились против западной "Государевой башни". Тщательно осмотрели весь берег: как подходить, как грузиться в ладьи, где - так сойдёт, а где - загатить, зафашинить придётся.
- Уж больно, брат, жидко! - кряхтел Голицын, стирая платком грязь с лица. - Попробовал было, топнул, - обернулся к Карпову, - а оно и… брызнуло, как из лохани.
Сокрушённо вздохнул. - Ка-ак солдаты в траншеях сидят?!
Пётр старательно зарисовывал разрушения, причинённые артиллерийским огнём, наносил на план крепости проломы в стенах, башнях, куртинах.
- Проломы-то проломы, мин херр, - многодумно выговаривал Меншиков, зорко всматриваясь в укрепления, - а входы-то на стену в сих местах всё-таки остались круты!..
- Ну и что?
- Да без штурмовых лесенок, пожалуй, не обойдёмся!
Пётр снисходительно улыбнулся.
- Догадлив ты, Данилыч, живёшь. - Обернулся к стоящим сзади Карпову и Голицыну: - Как приедем, проверьте, всё ли сделано, как я наказывал. Чтобы довольно лесенок было! И длину их, - показал пальцем на крепостную стену с проломами, - по месту прикинуть!
- Есть, государь!
- Ну, как, горячие головы? - мотнул Пётр подбородком. - Вы-то уж. поди, давно порешили, что пора штурмовать? - рассмеялся.
Меншиков развёл руками, приподнял плечо:
- Да ведь и в самом деле, мин херр…
Пётр похлопал его по плечу:
- Теперь и я вижу, брудор, - пора! Приедем - скажи Борису Петровичу, чтобы вызвал охотников.
Охотников кликнули. Их оказалось хоть отбавляй: в Преображенском полку прапорщик Крагов и 42 солдата, в Семёновском сержант Мордвинов и 40 солдат, в других полках тоже постольку примерно.
Заготовили штурмовые лесенки; места приступов определил и расписал по отрядам сам Пётр.
Рано утром 11 октября по сигналу - три залпа из пяти мортир - охотники ринулись к крепости.
Первый приступ шведы отбили. Тогда на помощь охотникам были брошены штурмовые отряды гвардейских полков. Преображенский отряд повёл майор Карпов, Семёновский - Михайло Голицын. Меншиков с остальными гвардейцами был оставлен в резерве фельдмаршала.
Целый день гремела баталия. И всё же ворваться в проломы русские не смогли. Уж очень был убоен, жесток огонь шведов. Пушки их били по наступающим картечью и калёными ядрами почти что в упор. А своя артиллерия - как умерла. Не стреляла, - боялась своих поразить.
Не предвидя успеха, Пётр дал приказ отступить. Но посланный, как доложили ему, "по тесноте до командиров пройти не мог". А Михаил Голицын, видя, что некоторые солдаты дрогнули и собираются уже ретироваться с поля боя, распорядился: отчалить от острова все порожние лодки.
И штурм опять закипел.
Стоя наготове вёрстах в трёх выше крепости, Меншиков деятельно готовился к высадке: выстраивал своих людей по отрядам, рассчитывал их по ладьям, рассаживал, после чего устраивал примерные высадки… Не раз, используя время, собирал своих офицеров.
- Видели? - спрашивал, показывая на крепость - Лесенки-то некоторые всё-таки коротки оказались - много ниже проломов… А у нас? - в который раз выяснял. - Все проверили?
- До одной! - за всех отвечал прапорщик-преображенец Фёдор Мухортов, непомерно высокий, худой и вёрткий гвардеец с пышными чёрными усами и блестящими злыми глазами. - Кои нарастили, а больше из двух одну делали.
- А этак-то хватит?
- Хватит! - махал Мухортов рукой. - Наготовили пропасть!
После погрузки невесть сколько времени сидели в ладьях, ожидали сигнала.
В середине крепости било вверх смоляное, багровое пламя, чёрный дым окутывал зубцы башен и стен, над проломами висела жёлтая пыль. В трубу были видны колеблющаяся щетина штыков, знамёна, живые стенки-лестницы из солдат. Лезли и по плечам, карабкались и по выбитым ядрами выступам. Проломы кишели солдатами. По ним с флангов шведы упорно били из ружей, а они всё лезли и лезли…
- Бьют… - шептали в ладьях, - наших!.. - И ногти впивались в борта, хмурились лица, желваки играли над скулами; скрипели зубами: - И-эх-х!.. Сидим тут!…
Надрывно хрипели:
- О-о-осподи!.. Отчалить бы, а?
- Может, забыли про нас?
Александр Данилович стоял на носу передней ладьи. Шляпа на самом затылке; в одной руке труба, в другой - пышнейший парик. Платок он потерял где-то на берегу; отирал голову, лоб париком. Полусогнутая левая нога мелко дрожала.
Шумно гулял в лесной чаще и весело нёсся по берегу в своей ухарской пляске порывистый ветер, перемешивая листву и песок; замирал, словно припадая и слушая, и снова принимался гудеть в седом зубчатом строе хмурого ельника, будто притаившегося вместе с гвардейцами в ожидании боевого сигнала. По небу неслись дымчатые, лохматые тучи. Темнело.
- Пора, Александр Данилович, - сипел за спиной Фёдор Мухортов. - Ей-богу, пора!
- Отзынь, чёрт! - надрывно выкрикнул Меншиков; швырнул на парусину трубу; впился в парик, рванул - только шерсть полетела.
- А может, отчалить?! - изменившимся голосом внезапно выкрикнул, выдавил из себя, повернувшись к гвардейцам. - И впрямь?! А?.. Мухортов?..