Вдруг над берегом с левого фланга взвилась и рассыпалась в небе красными звёздами ракета, другая, третья…
- А-а-а-а! Наконец-то!
- Отча-а-ливай?! И ладьи понеслись.
Прямо с лодок, на бегу перестроившись, - кто с лестницами, вперёд, - гвардейцы ринулись к крепости.
Высокие штурмовые лестницы сплошной решёткой одели основания стен, вымахнули до самых проломов.
И гвардейцы полезли… Ещё минута… Сошлись!..
Зазвякала сталь, заплясали кругами клинки… И… забыл бомбардир-поручик Меншиков все наставления государя… Забыл всё, кроме того, что надо уничтожать, колоть их… вот этих… в куцых серых мундирах… Этого вот… Гнётся клинок, втыкаясь во что-то упругое, и круглая рыжая голова, роняя шляпу, виснет набок, к плечу, оседает. Рыкающие, как львы, гвардейцы как бы пляшут возле него, он грудью с маху их оттирает, и тут же, сразу, какие-то два великана, вырвавшись откуда-то сбоку, заслонили всё впереди. Они машут прикладами направо и налево, глушат мечущихся шведских солдат, врезаются в самую гущу противника. Но их обходят с боков, к ним подбираются…
- А-а, дьяволы!.. Та-ак!.. - невольно вырывается у Данилыча. - Выручай!
С кем-то вдвоём он кидается на помощь. Пробивается… Но шведы ускользают, справа и слева неожиданно появляются свои… И те двое, что так лихо рубились… Ба! Да это же Мухортов и его сержант Колобков! Вот они, всего на два шага в стороне.
А впереди… Вдруг впереди становится как-то неожиданно пусто.
Шведы выскакивали из проломов, валились вниз, как ошпаренные тараканы, разбегались по верху стен.
Удар был так стремителен, настолько силён, что шведы опешили… дрогнули. Увлекая за собой остальных, гвардейцы месили ряды неприятеля, рвали их на мелкие группы, сшибаясь грудь с грудью, бились насмерть. Пушки одна за другой замолкали. Крик, рёв, лязг переносились за стены; жидкое вначале, "ура" перекатывалось по проломам и с той стороны, изнутри, всё громче, мощнее, увереннее.
И тогда… Заревели трубы б крепости, зарокотали барабаны…
Шлиппенбах ударил "шамад".
Пётр был на своей батарее. Услышав сигнал сдачи, сам ударил в барабан.
Пальба прекратилась. Штурм кончился. Орешек был взят.
14 октября шведский гарнизон, по договору, выступил к Канцам. В тот же день фельдмаршал Шереметев со всем генералитетом вступил в Нотебург.
При троекратной пушечной и ружейной стрельбе крепость переименована в Шлиссельбург, на "Государевой башне" Пётр приказал укрепить поднесённый ему комендантом ключ - в ознаменование того, что "взятием Нотебурга отворились ворота в неприятельскую землю".
"Правда, - писал Пётр Виниусу, - зело жесток сей орех был, однако же, слава богу, счастливо разгрызен".
Губернатором Шлиссельбурга был назначен бомбардир-поручик Преображенского полка Александр Данилович Меншиков.
Император Леопольд возвёл Меншикова, согласно желанию Петра, в достоинство имперского графа. Это был второй случай, когда русский становился графом Римской империи.
Растроганный Данилыч не преминул "пасть к ногам государя". Пётр поднял его, расцеловал. "Ты этим мне не одолжен, - сказал, - возвышая тебя, не о твоём счастье я думал, но о пользе общей, и если бы я знал кого достойнее тебя, конечно, бы тебя не возвысил".
6
С этого времени Александр Данилович действует более независимо.
Пётр, до этого неразлучный с Данилычем, уезжает в Москву, и Меншиков оставшись на театре военных действий, с честью выполняет возложенные на него обязанности. На берегах Невы он отбивается от шведов; ездит в Олонец, где занимается приготовлениями к постройке судов, необходимых для предстоящих операций по завоеванию устья Невы; направляет в различные места отдельные конные группы с особыми болевыми задачами. В результате конных набегов противник понёс ощутительные потери. Так, одна группа Шлиссельбургского гарнизона захватила близ Ниеншанца шведский караул; другая, под командованием самого Меншикова, в 95 вёрстах от Шлиссельбурга разбила два неприятельских полка, взяв большое количество пленных; третья у мызы Райгулы порубила 200 шведских драгун и овладела мызой; четвёртая у мыза Кельвы разбила сильный неприятельский отряд, преследовала его до самых Карел, захватив при этом в плен до 2000 солдат и трёх офицеров.
В это время, на пути в Воронеж, Пётр останавливается при истоках реки Воронеж и возле речки Ягодные Рясы основывает город Ораниенбург.
После весёлого пира в честь основания нового города Пётр, 3 февраля 1703 года пишет Данилычу:
"Мейн Герц!.. Город именовали купно с больварками и воротами, о чём послал я чертёж при сем письме. Всё добро, только дай, дай боже видеть Вас в радости".
А у истоков Невы весь февраль бушевали бураны, заметали вешки на дорогах, заносили деревни. Сухая позёмка врывалась в покинутые избёнки, и снег крутился в этих чёрных, полугнилых коробейках, зияющих провалами окон. Небо ночью было низко и черно. Звучно трескались брёвна, лопались стёкла… "У нас здесь превеликие морозы и жестокие ветры, - отвечает Меншиков Петру, - с великой нуждой за ворота выходим. Едва можем жить в избах".
Замели чаши леса метели. Засыпанный снегом едва не вполдерева, лес спал - сквозной, нелюдимый… Но и тогда не дремал, нежась на тёплой лежанке, не отдыхал в Шлиссельбурге неугомонный Данилыч. Чуть поутихнет метель, ещё жгуче-свежо её ледяное дыхание, всюду белеют новые громадные снеговые постели и ещё гонит ветер шипящую снежную пыль, а Меншиков уже поднимает всех на работе: чистить дороги, валить лес, свозить его в Шлиссельбург и тесать, тесать и тесать - спешно строить баржи для перевозки артиллерии к Ниеншанцу.
Решив весной 1703 года возобновить военные действия. Пётр 19 марта возвратился в Шлиссельбург. При первом же свидании с Меншиковым он пожаловал ему "золотой с персоной великого государя за его верную службу". С собой Пётр привёз обмундирование, инструмент и особо, в подарок Данилычу, пару мартышек.
- Подвёл старый хрыч с доставкой припаса, - жаловался Меншиков Петру на надзирателя артиллерии Виниуса. - Не хватает против расчёта, - положил на стол рапортичку, - три тысячи тридцать три бомбы, семь тысяч девятьсот семьдесят восемь трубок картечи и фитилю нет ни фунта, лопат и кирок, - ткнул пальцем в бумагу, - самая малость в наличии.
Пробегая глазами бумагу, Пётр хмурился, дёргал плечом. Потом встал, зашагал по ковру из угла в угол губернаторского кабинета.
- А хуже всего, - продолжал докладывать Меншиков, - по сей час не прислан мастер, что затрубливает запалы у пушек, без чего, сам знаешь, мин херр, прошлогодние пушки ни одна в поход не годна. И лекарств из аптеки не прислано… - Отвернулся к окну. - И куда это я столько речной посудины наготовил?..
- Да ты что? В уме! - воскликнул Пётр, резко остановившись. - А чем вход в Неву запирать? На чём войско сплавлять к устью, припас, фураж, провиант подвозить? Как же без этого?.. По здешним великим топям да хлябям и летом не каждый пройдёт, а теперь весна, всё плывёт… Нет! - Подошёл к Меншикову, потрепал его по плечу. - С речной посудиной ты управился хорошо… А вот Виниуса, - сел за стол, взял перо, - изуважить придётся. - Пододвинул бумагу, резко ткнул перо в чернильницу, сломал его, отшвырнул, выдернул другое из перницы. Обернулся к Данилычу: - Я же ведь ему, копуну, ещё накануне своего отъезда в Воронеж наказывал: всё немедля к тебе отпускать, чтобы можно было безо всякого опоздания зимнего пути на место поставить. Вдалбливал ему, что после неё это и с великим трудом исправить немыслимо!..
Наклонился к столу, и длинное гусиное перо в его загрубевшей, шершавой руке, разбрызгивая чернила, быстро засновало по бумаге со скрипом вычерчивая неразборчивые закорючки.
"Я сам многожды говорил Виниусу - писал Пётр князю Ромодановскому, - он отпотчивал меня московским тотчасом. Изволь его допросить: для чего с таким небрежением делается такое главное дело, которое в тысячу раз головы его дороже".
А Александр Данилович тем часом занялся мартышками.
Зверьки с человеческими глазами, глубоко запавшими под вогнутыми лобиками, сидели в обнимку на мягком пуфе возле тёплой изразцовой голландки.
Меншиков взял одну обезьянку на руки, подошёл с ней к угловому шкафчику, достал оттуда и всыпал себе в карман две горсти шпанских орехов. Сел на диван. Обезьянка, сразу сообразив, в чём дело, начала быстро-быстро выбирать из кармана орехи и совать себе в рот. Её щёки смешно оттопырились. Подбежала вторая обезьянка, села рядом с подругой, одну лапку положила ей на голову, второй начала вынимать у неё из-за щёк орехи и быстро совать их себе в рот. Первая обезьянка сидела смирнёхонько, не шелохнётся: передние лапки повисли вдоль тела, лиловые ладонки наружу…
Меншиков рассмеялся.
- Ловко орудует!.. Чисто!..
Но в следующее мгновение его взгляд встретился с томительно-тоскливым взором зверька. Что-то и детское и старческое было в печальных глазах обезьянки. Не выдержал. Взял обеих под мышки, поднёс к шкафчику, распахнул настежь дверцы:
- Берите, зверушки! Обе, обе!.. Хватит обеим!..
- Так! - крикнул Пётр. Оказывается, он давно наблюдал за мартышками - Так, так, Данилыч. Добро… Нельзя мучить тварь бессловесную! Видеть этого не могу!
Пересел к Данилычу на диван, подхватил на руки одну обезьянку, улыбаясь, подбросил её вверх, как ребёнка.
- А что, - обратился к Данилычу, опустив зверька на колени и ласково поглаживая его за ушами, - можешь ты, например, поцеловать эту цацу?
Данилыч утвердительно качнул головой:
- А почему же, мин херр? Зверушечка чистая, ласковая, смышлёная да послушная.
- Правда!
7
По приказу Петра фельдмаршал Шереметев выступил из Пскова в Шлиссельбург, а оттуда 23 апреля с 20 тысячами войска двинулся правым берегом Невы к Ниеншанцу. Крепость эта лежала на правом берегу Невы, при впадении в неё Охны. Гарнизон её состоял из 600 солдат под командой полковника Апполова. человека старого и больного. Пушек в крепости было 75, мортир 3.
Войскам Шереметева предстояло пройти в двое суток пятьдесят с лишком вёрст. Солдаты вязли в торфяных, липких напластованиях грязи: множество раз переправлялись они мимо снесённых половодьем мостов, через неглубокие, но широкие и быстрые лесные ручьи, помогая усталым, потемневшим от пота коням вытягивать на обсохшие взгорья припасы и пушки. Сам фельдмаршал в простой крестьянской телеге трясся по узловатым корневищам, плотно переплетающим глухие лесные дороги, а на сыпучих песчаных пригорках сходил на землю, жалея коней.
Прошли дожди. Потеплело. Ночами плавали густые туманы. Идти можно было только днём. И всё же, ровно через двое суток, 25 апреля, как и назначено было, войско Шереметева подошло к Ниеншанцу. А на другой день туда прибыл и Пётр.
Меншиков находился в Шлиссельбурге - грузил на суда артиллерию и боеприпасы, так как тянуть их топкими берегами Невы, местами почти непроходимыми, не представлялось возможным.
Обозрев крепость, Пётр написал Меншикову: "Город гораздо больше, как сказывали, однакож не будет с Шлиссельбург. Про новый вал говорили, что низок: он выше самого города и выведен изрядной фортификацией, только дёрном не обложен. Стрельба зело редка".
28-го числа Меншиков пригнал караван - привёз девятнадцать пушек и тринадцать мортир. В тот же день вечером Пётр и Меншиков с семью ротами гвардии отправились на шестидесяти ладьях мимо Ниеншанца вниз по Неве - взглянуть на любезное их сердцам море и преградить путь неприятельскому десанту в случае, если его высадят на взморье и он попытается подоспеть на помощь осаждённому гарнизону.
Уже много раз видел Пётр море. Но можно ли на него наглядеться! Невой шли под берегом. Догорал светлый вечер. Сумрак ложился на прибрежные луга и леса. Над водой вставал месяц. Голубела лунная ночь. Всё молчало. Только комары ещё сонно звенели в прогалках прибрежных кустов, откуда тянуло ночным ровным теплом. А с взморья дул ласковый бриз.
Глядя вперёд, по остро темневшему носу ладьи, каменел Данилыч. держась за правило руля. Пётр - впереди, заворожённый серебристым водным простором и тишью, ронял слова команды вполголоса, медленно:
- Лево руля!..
- Есть лево руля! - так же тихо, в лад с ночной тишиной, выговаривал Меншиков.
- Так держать! - прерывисто, осторожно говорил государь.
- Та-ак держа-ать! - отзывался Данилыч. И, словно угадывая мысли Петра, со вздохом тянул: - Хор-рошо-о!..
Ночевали на взморье. Костров не разводили, курили, и то в густо поросших кустами рытвинах и оврагах.
На заре Пётр сам выбрал место для засады и разбил его на ротные участки. Командирам остающихся в засаде рот приказал окопаться, палаток не разбивать, ночевать в шалашах, помнить: скрытность - мать внезапных ударов!
Оставив на выбранном месте три роты гвардейцев под общей командой бомбардирского урядника Михаилы Щепотьева, Пётр и Меншиков с оставшимися четырьмя ротами к обеду вернулись под Ниеншанц.
К вечеру в лагере были готовы все кесели и в ту же ночь поставлены мортиры и пушки. А с вечера следующего дня Пётр приказал: всем орудиям открыть беглый огонь.
Сначала осаждённые отвечали живо, потом ответная стрельба их начала затихать, а на рассвете и вовсе оборвалась. Вскоре после этого барабанщики на крепостном валу ударили сдачу - "шамад". Комендант крепости понял: сопротивление бесполезно.
"Известную Вашему Величеству, - писал Пётр Ромодановскому, - что вчерашнего дня крепость Ниеншанская по десятичасной стрельбе на аккорд сдалась. А что в той крепости пушек и всяких запасов, о том Вашему Величеству впредь донесу".
Шведские корабли появились у невского устья, когда Ниеншанц был уже русскими взят. Не зная этого, шведы дали условный сигнал двумя пушечными выстрелами. Пётр приказал ответить им таким же сигналом, после чего просигнализировать флагману:
"Возьмите на борт лоцманов".
Сигналы шведы приняли. Вскоре после этого от их флагманского корабля отвалил бот. Пристал к берегу. Матросы начали было высаживаться, но в этот момент на них из засады кинулся русский секрет. Рано!. Поторопились!..
Шведы быстро отвалили от берега. Удалось захватить только одного "языка".
Пленный показал, что вблизи устья Невы стоит шведская эскадра из девяти кораблей под командованием вице-адмирала Нуммерса.
Через три дня, 5 мая, в устье Невы вошли два шведских судна - шнява и большой морской бот. За поздним временем суда эти не решились идти вверх по реке, стали на якорь у самого устья.
Пётр решил "взять на шпагу" эти два судна. Вдвоём с Меншиковым, "понеже иных на море знающих не было", посадив на тридцать лодок семёновцев и преображенцев, они в тот же вечер приплыли в устье Невы и скрылись за островом.
С вечера ночь была лунная, но ближе к рассвету нашла туча с дождём, и Пётр приказал начать штурм. Половина лодок с гвардейцами поплыла тихой греблей возле Васильевского острова, под стеной высокого хвойного леса, и обошла шведов с моря; другая половина пустилась на противника сверху. Нападение было внезапным и чрезвычайно стремительным.
Сблизившись, гвардейцы открыли беглый ружейный огонь, а сплывшись борт о борт, забросали шведов ручными гранатами, после чего, пренебрегая жестокой пушечной канонадой противника, свалились на лихой абордаж. Оба судна - адмиральский бот "Гедан" и шнява "Астрель" - были взяты.
Это была первая морская победа над шведами, и Пётр с особой радостью поздравил своих сподвижников "с никогда не бывалой викторией".
Вскоре на военном совете был поставлен вопрос: укрепить ли Ниеншанц или искать другое место для основания торгового города?
Ввиду того, что крепость была мала и лежала сравнительно далеко от моря, совет решил искать другого места. И Пётр нашёл это место. Для строительства нового города-порта он облюбовал Янни-Саари - заячий остров, где 16 мая 1703 года и заложил свой знаменитый "Парадиз", будущую новую столицу России - Санкт-Петербург.
Прежде всего заложена Петропавловская крепость из шести больверков, или бастионов, под наблюдением: над первым - самого Петра, над вторым - Меншикова, над третьим - Головкина, над четвёртым - Зотова, над пятым - Трубецкого и над шестым - Кирилла Нарышкина.
- Ну и как. Александр Данилович, у тебя с твоим больверком? - интересовался молодей граф Алексей Головин - жених сестры Меншикова Марии.
- А ведь ты глупый, как я посмотрю, - усмехался Данилыч. - Ей-богу, глупый! Или не видно?.. Сваи есть, лопаты есть, кирки есть, народ пригнал! Чего ещё надо? Сам на вышку… Готово!
- Это в сказках.
- Погоди ты со своими сказками-то! В барак вошёл - юдоль! Вонь! Духота! Растерзать за это кого следует мало! Ну, думаю… А ничего, обошлось. Теперь глянь - блистает!
- Не похоже бы словно, чтоб…
- Ладно! Потолкуем потом, на банкете.
Больверк Меншикова был готов первым. Позднее его начали выводить из камня.
"Заложили в Петербурге болворок князя Александра Даниловича камнем, - записано было в "Юрнале" 1706 года, - и был того дня банкет в доме Его Величества".
А через полгода:
"Фланки совершили и две казармы из земли камнем вывели".
Меншиков был назначен генерал-губернатором Санкт-Петербурга и вновь завоёванных областей - Ингрии, Карелии и Эстляндии.
Строительство нового города и защита только что покорённого края требовали от генерал-губернатора неутомимейшей деятельности. Петербург возникал в виду неприятеля, грозившего ему нападением и се стороны Финского залива - с моря, и набегами с суши - из Финляндии, от Сестрорецка. Вице-адмирал Нуммер со своими девятью кораблями стоял близ невского устья, генерал Кронгиорт - на берегах реки Сестры.
- Дело великое, трудное, - говорил Пётр, обращаясь к Данилычу, - ну, да ведь тебе не впервой браться за трудные-то дела…
- Лес нужен, - вставлял Меншиков, будто не слушая государя. - Много леса, мин херр, нужно вести, хорошего, строевого… И камня, и извести, и железа… Ничего этого не припасено…
- Что же делать, - пожимал плечами Пётр Алексеевич. - Придётся вывёртываться… А главное - люди нужны. Руки, Данилыч, - они сделают всё!
И действительно, руки коченевших от холода, смертельно уставших людей оказывались на поверку крепче самой твёрдой, отлично обработанной стали. Они били частоколы возле Невы, копали рвы. дробили камень, пилили брёвна и доски, рубили избы, сколачивали бараки, амбары, лепили из круто замешенной глины с соломой мазанки, бани…
Трудился народ "не щадя живота", - Питер креп, и хоть в пелёнках пока, но ширился, рос, несмотря ни на что.
Полки расквартированы были в бараках. Ровные, по линейке, ряды во всём похожих друг на друга построек на открытом поле возле Невы образовывали улицы, переулки, площади военного городка. Посреди - большой плац, по углам его - церковь, баня, гауптвахта и штаб.
Всё занесено снегом. Расчищены и утоптаны дороги только по основным направлениям - к плацу, бане и кухне. В остальных местах сугробы до крыш.