- У-бо-ры… - глухо повторил Шереметев. И перед его глазами встала картина парадного смотра дворянского ополчения - этого многотысячного сборища столичного и городового дворянства. Представлялось, как перед сермяжными, кое-чем вооружёнными толпами ратных холопов гарцуют нарядные всадники, ослепляя народ блеском людских и конских уборов. Действительно, под Москвой эта рать, призывавшаяся оборонять государство и распускавшаяся после походов, производила куда более сильное впечатление, чем на бранных полях. Были все основания упрекать числившихся при войске начальных людей с родовитыми служилыми именами в малопригодности к делу защиты земли - к делу, которое было их сословным ремеслом и государственной обязанностью. С этим Борис Петрович тоже вполне соглашался:
- Да, истинно! Не в уборах дело… И солдата надо всегда держать под ружьём, это так. Но к этому ведь и шли! - как бы спохватившись, пытался он возражать. - И при царе Михаиле, и при царе Алексее, и при Фёдоре Алексеевиче новое ведь пробивалось наружу!
- А старое его забивало. - кротко улыбался Головкин.
- Забивало?.. Так вот и надобно этому новому теперь путь расчищать. Но расчищать надобно, - мотал указательным пальцем, - исподволь, потихоньку, не порывая начисто с прежним. Об этом ведь толк!
Всё то старое, что отбрасывалось молодым пылким Петром походя, иногда сгоряча. Шереметев старался тщательно просевать, отбирать полезное, нужное. Потом он приложит всё умение к тому, чтобы использовать отобранное с толком для дела и так, чтобы исподволь подготовленный к этому государь сам счёл бы такое за благо.
Крутая ломка старых устоев застала Бориса Петровича в таком возрасте, когда у человека уже многое устоялось. А Пётр Алексеевич и его потешные сверстники начали жизненный путь, не расставшись ещё с детскими играми. Раненько почувствовали они себя возмужалыми! Не то, что бывало в дни отрочества и юности Бориса Петровича, когда дворяне ходили в недорослях до женитьбы.
Перед Шереметевым новое в окружающем раскрывалось замедленно, а перед сверстниками государя - так стремительно, как если бы Пётр, желая сделать Россию сильнейшим государством в Европе, поставил целью наверстать всё упущенное за тысячу лет. Он требует учить молодых солдат полевой фортификации и стрельбе в цель, метанию гранат и приёмам с комьями и мушкетами, обучать стрельбе залпами сначала мелкими группами, затем поротно, полками, далее - совместным действиям всех полков и, наконец, совместным действием всех родов войск - пехоты, конницы, артиллерии… Всё это ново, всё это заставляет стараться, думать, решать…
И ежегодно после таких вот новых, невиданных доселе военных занятий - большие манёвры!..
Первая крупная потешная баталия происходила в октябре 1691 года. "Был великий и страшный бой, - записал Пётр, - у генералиссимуса Фридриха Ромодановского, у которого был стольный град Пресбург". А осенью 1694 года были проведены самые большие манёвры, закончившиеся Кожуховской баталией. Разыгрывалась эта баталия возле деревни Кожухово, неподалёку от Симонова монастыря. "Русской" армией командовал "генералиссимус" Фёдор Юрьевич Ромодановский, "неприятельской" - "польский король" Иван Иванович Бутурлин.
Оружием, как обычно в потешных баталиях, служили ручные гранаты, горшки, начиненные горючими веществами, и длинные шесты с зажжёнными на концах их пучками смолёной пеньки. Сражению предшествовала большая военно-инженерная подготовка.
Многих поранило и обожгло в этот раз. Лефорту взрывом огненного горшка опалило лицо. Пётр сам оказал ему первую помощь - смазал обожжённые места варёным маслом, потом прислал своего лекаря. Во время болезни Лефорта он часто наведывался к нему, подолгу сидел у постеля больного, разбирая недостатки минувшего "боя".
Главная цель всех этих баталий - помериться силами с войском стрелецким, проверить, каковы крылья Петровы птенцы отрастили, достойны ли потешные полки настоящим войском считаться. Ловки ли? Храбры ли? Умеют ли крепко врага бить? Могут ли насмерть стоять?
Кожуховская битва была последней потешной баталией.
"Как осенью, - писал Пётр Апраксину 16 апреля 1695 года, - трудились мы под Кожуховом в марсовой потехе, ничего более, кроме игры, на деле не было. Однако ж эта игра стала предвестником настоящего дела".
"…Настоящее, лихое молодецкое дело, - размышлял Алексашка, - это не стольный град Пресбург воевать, не стрельцам-удальцам под сусалы да под микитки накладывать, - то дело статочное, забота привычная… А вот ежели к Азовскому морю пробиваться, как государь замышляет?.. Против турок ежели один на один воевать? Тогда как?.."
"Своюем, - непоколебимо уверенно решает про себя Алексашка, ловко смазывая чистым дёгтем государев сапог. - Сколько готовились! Сколько одного только зелья пожгли! Сколько экзерцировали, штурмовали! Неужели против турок не выстоим?!"
"Дел много, рук мало", - вздыхает Данилыч, повторяя уже ставшие своими слова Петра Алексеевича. Значит, обо всём надо печься, во всё вникать, умельцем быть на все руки. Да не мешкать, как государь наставляет. Работать споро, сноровисто, по примеру царя - ротмистра, бомбардира, шкипера, корабельного плотника, который кроме всего неустанно занимается теперь и чем-то другим, недоступным…
Недоступное пока что для денщика Алексашки в деятельности Петра - это изучение военного искусства, комплектования, содержания, обучения и вооружения войск в западных странах, знакомство с различными способами ведения войн, с деятельностью таких полководцев, как Монтекукули, Тюренн, с их взглядами на организацию армии, это военные занятия Петра, которые должны были дополняться практическим обучением войск.
На святках вся Петрова дружина ездила Христа славить: Пётр - по боярам и палатным людям, Зотов - по купцам, Данилыч с товарищами - по служилым иноземцам и своим людям из немцев. Заезжал к Лефорту, Гордону, полковнику Менгдену, инженеру Адаму Вейде, капитану Якову Брюсу, Андрею Кревету, Виниусу. "26 декабря 1694 года, - записал Гордон в своём дневнике, - приходили для поздравления с праздником Рождества Христова Ермолай Данилович, известный Алексашка и другие. Дадено: Ермолаю червонец, остальным всем по талеру".
Только талер даден "известному Алексашке", и это потому, что для всех он пока только государев денщик и не более.
Перед отходом ко сну Пётр рассказывал Данилычу, как они славили Христа по домам старых бояр - по-новому, с рацеями о предстоящих делах. Потом спрашивал:
- А ты какие рацеи разводил у Гордона, Лефорта?
- Я - старые, - вздыхал Алексашка и начинал нараспев:
Аз, отроче шутейший,
Пришед к вам, господин честнейший.
Рождество Христово прославить,
С праздником поздравить…
Общее у Петра с Алексашкой - ненависть к боярской чванной Москве. Пётр про чванливых бояр:
- В церкви поют "спаси от бед", а на паперти деньги за убийство дают!
И Алексашка поддакивал:
- Как следует жить не дают. Фыркают на твои порядки. Воротят на дедовскую канитель…
Сметливый парень, он понял, что Пётр тянется к полезному новому. Правда, ухватывать это новое Алексашке пока что трудненько, но по догадке, на ощупь, как-то нутром можно было всё же понять, как это новое, если к нему присмотреться, твёрдо ставится самой жизнью. Ясно было одно: идёт Пётр к тому, что он считает толковым, полезным, к тому новому, что, хватая за сердце, - заставляет крепко пораскинуть мозгами, - идёт он к такому дерзновенно и смело. Свои замыслы Пётр не вынашивает, не лелеет в тиши царских хором, а раз крепко поверив в их пользу, без особых раздумий, колебаний и долгих прикидок внедряет их в жизнь, будучи твёрдо уверен, что помощники, разделяющие с ним его помыслы, помогут ему довести какие угодно полезные перемены до желаемых результатов.
И большой заслугой, ценнейшим качеством любого помощника своего Пётр, наверное, будет считать то, что этот помощник не по-старому, поминутно оглядываясь на хозяина в ожидании его повелений, а по-новому, по-петровски, будет выполнять все задания. Стало быть, оказаться понятливым, ревностным и преданным исполнителем воли Петра - дороже всего! Это Алексашка понял отчётливо, ясно.
7
В народе шёл ропот: связался царь с иноземцами - и какой же от этого прок? Одно баловство, от которого и люди понапрасну гибнут, калечатся, и казне извод.
Лефорт и Гордон советовали Петру не откладывать задуманное им настоящее дело: воевать ворота в тёплое море - Азов. Просил и Иерусалимский патриарх Досифей: "постращать турок, чтобы они французам святых мест не пытались отдавать".
Франц Яковлевич передал Алексашке, чтобы при случае и он замолвил словечко за скорое начатие задуманного государем настоящего дела.
- Иноземцам, - говорил Лефорт, - сейчас нет житья от попрёков: говорят, что только они и совращают царя с пути истинного. Того и гляди слободские да посадские немцев в коль… возьмут…
- Были мы, мин херр, в Архангельске-то, - закидывал удочку Алексашка. - Что же, ледяная дыра! Да и та одна на всё государство. В гавани восемь месяцев в году лёд стоит. Край нищий, отлеглый, от заморских стран чёрт те где!..
- Ведомо всё лучше вас! - буркнул Пётр, догадавшись, с чьих слов Алексашка завёл эти речи, и, расширив глаза, забарабанил пальцами по крышке стола.
Алексашка смекнул: дальше говорить - переть на рожон. Замолчал.
А как-то Пётр сам разговорился:
- Подумывал я, грешным делом, Алексашка, через Белое море проход к Китаю либо к Индии отыскать… Прикинул - денег много занадобится да и времени тоже. А ведь нам недосуг!
- Недосуг! - мотал головой Алексашка, тотчас сообразив, что по каким-то причинам отвечать надо именно так.
Сильно прельщало Петра Балтийское море. Хотелось бы выйти к нему. Ну а как? Ключ-то к нему у шведов, в крепких руках, из них не вдруг вырвешь! Оставались моря Азовское, Чёрное. К их берегам тоже нужен был выход. Иначе как прочно укрепишься на Украине, страдающей невесть сколько лет от набегов турок и крымских татар?.. А потом… Турция с Польшей думают же поделить между собой Украину! Ежели сидеть сложа руки, то, чего доброго, они и столкуются… С какой стороны, стало быть, ни прикидывай, получается, что воевать с турками не миновать.
- И идти на Крым надо водою, - прикидывал Пётр, правильно полагая, что, отказавшись от прежнего стратегического направления - через Крымский перешеек - и избрав новое - через Азовское море, он может застать турок врасплох. - Да, только водою идти!..
- Не так, как Васька Голицын, - понимающе подхватывал Алексашка, - голой степью весь припас волочил.
У Петра лицо спокойное, доброе, - редко Алексашке доводилось видеть такое. Сидит спокойно, глаза уставил на свечу, голос ровный, как книгу читает:
- Наши-то на низовьях Днепра да Дона с давних пор крепко погуливали… По Днепру дорога "из Варяг в Греки" звалась. Когда-то этой дорогой шли полчища Олега да Игоря… А наши казаки - те и Азов брали, и Трапезунд жгли, и Синоп. Один монастырь почти под самым Царьградом разграбили. Берега Чёрного моря прощупали крепко. Сбегали водой - на лодках, челнах. Припас гнали на баржах, косоушах, белянах…
Подумал. Вздохнул.
- И нам надо плыть.
Заглядевшись на непривычно спокойное царёво лицо, Алексашка в такт его речи мотал головой:
- Плыть, плыть, мин херр!
На другой день у Лефорта была консилия генералов. Вернулся Пётр на рассвете. Есть ничего не стал. Выпил квасу корец.
"Видать, от жарких речей да сухого ренского гортань запеклась", - решил Алексашка.
Потоптался Пётр у стола, места, где шагать, было мало. Брякнулся в чём было на самодельный топчан… Кинул руки за голову:
- Подуровали, Данилыч, хватит!.. Пора настоящий порт воевать.
Замолчал. Лежал, уставясь в одну точку на потолке, Вздыхал. Видно, о чём-то сосредоточенно думал.
Данилыч набил большую застольную трубку, раскурил, подойдя к топчану, сунул в протянутую руку Петра.
- Турецкий, господин бомбардир!
- Турецкий! - мотнул Пётр головой, потёр переносицу. - Да… турецкий… - И вдруг спохватился: - Да ты это, аспид, про что?
Алексашка лукаво осклабился.
- Про табак, мин херр, что в трубку набил.
Петра словно пружиной подбросило. Вскочил, трубку в угол… Алексашка было отпрыгнул, но Пётр ловко поймал его за вихры:
- А-а, пройда!.. Турецкий!
Оба, довольные шуткой, раскатисто хохотали, Возившись, споткнулись о ножку топчана, со смехом, кряканьем брякнулись на Алексашкину войлочную подстилку. Оба рослые, - словно дубовая колода упала. Падая, Пётр ушиб руку. Сел… Потёр локоть.
- Но покуда, - уставился на Данилыча внезапно зло округлившимися глазами, - языком не чеши!
Алексашка вскочил, изобразив на лице величайшее изумление, поднял плечи, раскинул руками.
- Мин хе-ерр!.. Ну, неужто…
Пётр стукнул по полу кулаком:
- Дознаюсь - не взыщи!
И уже спокойно добавил:
- Бож-же сохрани, если бородачи раньше времени узнают о том. Тёпленькими их надобно взять в этом случае. Понял?
- Понял, господин бомбардир!
- Ловко! - радовался Алексашка предстоящему лихому, как он полагал, молодецкому делу. - Значит, плыть на Азов, аж до самого тёплого моря!.. Добро!..
Плавать он любил, а по морскому делу ещё толком, как следует, руки не набил.
Помнится, когда один моряк из Саардама начал в Архангельске государя учить лазать на мачты, он, Алексашка, тоже было увязался, но без сноровки не получилось.
Пётр смеялся:
- Где уж там!.. Слезай, долговязый!..
Будто сам ловок был или ростом пониже его?!
Не доводилось на настоящих морских судах и за рулевым колесом как следует постоять. Переяславльское озеро - то не в счёт, лужа! А на Белом море, когда они с Петром первый раз по нему плыли, только страху набрались.
Как начало тогда их швырять возле Соловецкого монастыря! Памятно на всю жизнь. За лодейного кормчего Антона Тимофеева им с Петром Алексеевичем всю жизнь надобно бога молить. Ловко он тогда яхту провёл в Унскую-то губу. Не он бы - аминь! Кормили бы они с Петром Алексеевичем своими белыми телами рыбок в пучине морской.
- Н-да-а!.. На этаком море шибко не разгуляешься. А на Азов плыть - любота!
8
На 1695 год был объявлен поход, но не на Азов, а на Крым: Пётр хотел скрыть истинную цель предстоящей кампании.
Огромное войско - старая дворянская конница под командованием Бориса Петровича Шереметева и украинские казаки под начальством гетмана Мазепы - стягивалось к низовьям Днепра. Войско нового строя - полки Преображенский, Семёновский, Бутырский, Лефортов, вместе с московскими стрельцами и городовыми солдатами всего 31000 человек, - было двинуто в землю донского казачьего войска, прилегавшую к турецким владениям. Командование этим войском было поручено консилии трёх генералов - Гордона. Лефорта и Автонома Головина, но приказы консилии могли вступить в силу не иначе, как с согласия бомбардира Преображенского полка Петра Алексеева. Сам Пётр принял на себя командование бомбардирской ротой. Данилыч находился при нём.
Собравшись в Тамбове, передовой Гордонов отряд в апреле месяце отправился сухим путём, через Черкасск, к Азову. Войска Головина и Лефорта сели на суда в Москве и поплыли Москва-рекой, Окой и Волгой. "Шутили под Кожуховом, а теперь под Азов играть идём", - писал Пётр в Архангельск, Апраксину.
Плыли "с зело большими препонами".
Крепко держали противные ветры. В Дединове простояли два дня, в Муроме - три, "а больше задержка была, - как писал Пётр Виниусу, - от глупых кормщиков и работников, которые именем слывут мастера, а дела от них - что земля до неба".
В Нижнем тоже долго стояли, дожидались отставших судов, которые "в три дня насилу пришли, - доносил Пётр князю-кесарю Ромодановскому. - И из тех многие небрежением глупых кормщиков, также и суды, которые делали гости, гораздо худы, иные насилу пришли".
За Нижним погода наладилась. Над рекой резво летали проворные ласточки и звонко щебетали, опускаясь к самой воде. Меж осок в заводинах, в светлых окнах, как в зеркале, опрокинулся лес. Бывало, что и густели волнистые овчины облаков и сдвигались, спускались ниже, плотно закрывая знойное солнце. Тогда темнело в прибрежных лесах, падали крупные капли дождя, чаще, чаще… косой пеленой лилась на поля и леса богатырская сила. Проливалась, и снова синела небесная глубь; пахло мёдом - зацветающей белой гречихой; веселели леса; ветер, облетая опушки, ласково сдувал с освежённой листвы крупные алмазные капли. И шёлком блестели поля; дрожала, струилась, утопая в лазури, чистая, прозрачная даль.
Днями нежась и задрёмывая на солнце, вечерами прохлаждаясь за венгерским да ренским, отдыхали начальные люди. Растревоженные скромной красотой близкой их сердцу природы, солдаты на баржах пели протяжные песни, и в прибрежных долинах, откуда на зорьке веяло теплом и черёмухой, до рассвета щёлкали соловьи, по-особому оттеняя задумчивую тишину погожего летнего вечера. Всё пело, цвело. Приближались весёлые сенокосы.
Свободного времени в походе было хоть отбавляй, и Данилыч решил как следует натореть в морском деле. Страдало самолюбие, кроме всего: как же это он не умеет ловко лазать по реям, быстро ставить и убирать паруса, штурвал так держать, чтобы не полоскались "Христовы столешники"? Каждую свободную минуту он старался использовать с толком для дела. Присматривался к работе опытных матросов, всё пробовал сам: когда по ходу дела требовалось, подносил кому следует из старых матросов чарку-другую, чтобы поведали они ему секреты свои, как надобно в том либо в другом случае чисто сработать, лихо, сноровисто, быстро, - "чтобы не успела стриженая девка косы заплести".