- Я встретилась со своим мужем перед Сент-Джордж-Холлом, как было условлено, - сказала Элис.
- Но еще прежде. Как вы познакомились?
- Через брачное агентство.
- А-а! - заметил Крепитюд и решил этой тропой далее не следовать. Он начал понимать, что многого от Элис не добьется. Впрочем, она и сама оказалась в чрезвычайно трудном положении, ибо Прайам строго-настрого ей запретил вступать в переговоры с поверенными и секретарями поверенных, а потому Крепитюд не знал, какие западни ему сулит этот допрос. Он из нее вытянул подтверждение тому, что муж ее действительно Прайам Фарл, но никаких доводов она не приводила, и даже, кажется, не отдавала себе отчета в том, как ему необходимы эти доводы.
- Есть ли у вашего супруга родинки? - ни с того ни с сего спросил Крепитюд.
- Есть ли..? - Элис вся подалась вперед.
Водри, к. а. так и подскочил.
- Прошу отметить, ваша честь, что мой высокоталантливый собрат задает наводящие вопросы, - объявил Водри, к. а.
- Мистер Крепитюд, - проговорил судья, - вы не могли бы поставить свой вопрос иначе?
- Имеются ли у вашего супруга родимые пятна… э-э… на теле? - снова приступился Крепитюд.
- А-а! "Родинки", вы сказали? Можете не беспокоиться. Есть у него родинки, рядышком, вот тут на шее, - и в наступившей тишине она точно показала место. Потом, заметив общее молчание, она прибавила: - Вот все, что я знаю.
Крепитюд, решив окончить допрос на этой выигрышной ноте, сел на свое место. И Элис пришлось отчитываться перед Водри, к. а.
- Вы познакомились со своим мужем через брачное агентство? - спросил он.
- Да.
- И кто же из вас первым прибегнул к услугам этого агентства?
- Я прибегла.
- И с какой же целью?
- Мужа, конечно, я найти хотела. А для чего ж еще люди в брачное агентство ходят?
- Вы здесь не для того, чтоб задавать вопросы, - отрезал Водри.
- Ну да, я-то думала, вы знаете, для чего люди ходят в брачное агентство. Что ж, век живи, век учись, - она весело вздохнула.
- И вы полагаете, что брачное агентство - самый лучший способ…
- А это смотря что вы имеете под "самый лучший", - сказала Элис.
- Ну, женственный.
- Да, - сказала Элис. - Полагаю. А если вы будете мне тут доказывать, что я не женственная, так я вам тоже скажу, что не мужественный вы.
- Итак, вы заявляете, что впервые встретились со своим мужем перед Сент-Джордж-Холлом?
- Да.
- И прежде никогда его не видели?
- Да.
- И как же вы его узнали?
- По фото.
- О, так он вам фотографию свою прислал?
- Да.
- С письмом?
- Да.
- И как было подписано письмо?
- Генри Лик.
- И это было до смерти того человека, который похоронен в Вестминстерском аббастстве?
- На пару дней пораньше. (Волненье в зале)
- Итак, ваш муж себя называл Генри Ликом еще до той смерти?
- Да нет, не называл он себя. Письмо-то написал тот человек, тогда-то ведь он пока еще не умер. А муж нашел мой ответ и фото мое у того в бумажнике, потом уже. И шел случайно мимо Сент-Джордж-Холла, как раз когда я вроде…
- Так-так. Шел случайно мимо Сент-Джордж-Холла, как раз, когда вы вроде… (Смешки в зале).
- Ну, я его увидела и с ним заговорила. Понимаете, я ж тогда подумала, это тот самый, который письмо мне написал.
- Что же заставило вас так подумать?
- У меня фото было.
- Значит, тот, кто вам написал письмо и потом умер, послал вам не свою фотографию. Он вам послал чужую фотографию - а именно фотографию вашего супруга?
- Ну да. Чего ж тут непонятного? Я думала, вы поняли уже.
- И вы всерьез рассчитываете на то, что присяжные поверят вашему рассказу?
Элис с улыбкой повернулась к присяжным.
- Да нет, не то чтобы. Я и сама-то долго поверить не могла. Но это правда.
- Итак, сначала вы не верили, что ваш супруг - действительно Прайам Фарл?
- Ну да. Понимаете, ведь он же мне ничего такого и не говорил. Только вроде как намекал.
- А вы не верили?
- Не верила.
- Вы считали, что он лжет?
- Нет, просто - думаю, мало ли, что человек в голову себе забрал. Знаете, мой муж ведь не такой, как другие джентльмены.
- Готов себе представить, - сказал Водри. - И когда же вы впервые поверили, что ваш супруг - настоящий Прайам Фарл?.
- Вечером это было, в тот день, когда мистер Оксфорд к нему приехал. Тогда он мне все и рассказал.
- Ara! В тот самый день, когда мистер Оксфорд ему заплатил пятьсот фунтов?
- Да.
- Как только мистер Оксфорд заплатил ему пятьсот фунтов, тотчас же вы и поверили, что ваш супруг подлинный Прайам Фарл. И вам это не кажется предельно любопытным?
- Так уж было, - только и сказала Элис.
- Вернемся однако к этим родинкам. Вы указали место на шее справа. А вы уверены, что родинки эти не с левой стороны?
- Постойте-ка, - она нахмурилась. - Когда он утром бреется, он теперь пораньше встает, я вижу его в зеркале, и в зеркале родинки эти слева. Ну да! Значит, на нем-то они с правой стороны. Да. Все сходится.
- И вы никогда не наблюдали их иначе, как в зеркале, любезнейшая? - вмешался вдруг судья.
Элис почему-то покраснела.
- По-вашему, это очень остроумно, - отрезала она и тряхнула головой.
В публике думали, что сейчас обрушится потолок. Но потолок не рухнул, благодаря премудрой глухоте судьи. В самом деле, не напади на его Честь внезапная глухота, трудно сказать, как бы сумел он совладать с возникшим положением.
- Можете ли вы как-нибудь нам объяснить, - осведомился Водри, - отчего ваш муж отказывается представить свою шею на обозрение суда?
- А я даже и не знала, что он отказывается.
- Но он отказывается.
- Ну, - сказала Элис, - если б вы меня не выгнали из зала, когда его допрашивали, может, я вам и подсказала бы. А так чего уж. И поделом вам.
И на этом кончилось выступление Элис.
Недовольство публики
Суд встал, в карманы знаменитых артистов хлынули еще семьсот фунтов стерлингов. По тону вечерних объявлений, по содержанию вечерних газет, по соображениям в набитых пригородных поездах очевидно было, что все разбирательство уперлось в вопрос о родинках. Есть у Прайама эти родинки - значит, он истинный Прайам. А нет - так значит, он самый обыкновенный жулик. Публика взяла дело в свои руки. Неподкупный здравый смысл публики нашел себе применение. В целом, надо признаться, неподкупный здравый смысл был настроен против Прайама. Большинство считало, что вся история - ну просто чушь собачья. Не надо ума большого, чтобы понять, что будь у Прайама эти две родинки, он бы, как дважды два, их показал. Других же, меньшинство, тех, кто толковал про психологию, про свойства художественной натуры, честили радикалами, либералами, политиканами и чуть ли не закоренелыми приверженцами буров.
Оставались однако еще кое-какие вопросы.
Почему, например, судья не притянул его за неуважение к суду? И упекли бы его куда следует, силком раздели бы - и вся недолга!
Или - почему Оксфорд не принанял кого покрепче, чтоб поругался с ним на улице, и ругань перешла бы в рукоприкладство, а там уж и одежду разорвать недолго?
Ничего себе - английское правосудие! Да грош ему цена, если оно не в состоянии даже заставить человека, чтоб показал присяжным свою шею! Смех, да и только, а не английское правосудие!
И полные поезда высмеивали данное установление своей страны в таких тонах, что, позволь себе подобное, скажем, иностранец, Европа была бы ввергнута в войну и в конце концов ей дали бы понять, где раки зимуют! Да, вековым традициям английского правосудия приходилось нелегко, а все потому, что Прайам не пожелал снимать воротничок.
А он не пожелал.
На следующее утро были консультации, были обсуждения, были совещания там и сям, и основной закон королевства так и сяк обрыскивали, пытаясь обнаружить законный способ исследовать родинки Прайама - все тщетно. Прайам благополучно явился в суд, как всегда, в высоком воротничке, и был тридцать раз сфотографирован у входа.
- Да он в нем спал! - крикнул какой-то весельчак.
- Не-а! Спорим, он свежий у него! - кричал другой. - Мадама, небось, за ним следит!
Подвергаясь подобным оскорблениям, человек, бросивший вызов высшему суду и правосудию, прошел к своему месту в театре. Судейские его пытались урезонить, он отвечал молчанием. Пронесся слух, что он прячет в кармане револьвер, дабы защищать невинность своей шеи.
Знаменитые артисты, смекнув, какое было бы безумие терять по шесть-семь сотен фунтов ежедневно из-за того только, что Прайам оказался упрямым идиотом, продолжали слушание дела. Мистер Оксфорд, уже с новой армией экспертов, известных всей Европе, рвался доказать, что картины, написанные после некоего погребения в Национальной Валгалле, написаны Прайамом Фарлом, ибо никем другим написаны быть не могут. То было, в некотором роде, доказательство посредством документа. Иначе говоря, из каждого квадратного сантиметра каждой картины выводилось непреложное заключение о наличии родинок на шее Прайама. Строгое доказательство - комар носу не подточит. Прайам, в своем высоком воротничке, сидел и слушал. Были у экспертов и два крупных достижения, оба, впрочем, непроизвольные. Во-первых, они наслали на судью здоровый сон, а во-вторых, так утомили публику, что та уже считала, что напрасно столь многого ждала от этого процесса. Экспертиза тянулась два дня целых и потянула еще на тысячу фунтов. На третий день Прайам, отчасти закаленный славой, явился в том же высоком воротничке и еще более решительный, чем прежде. В одной газете, среди громких криков о родинках и достижениях экспертов, проскользнуло тихое сообщение о том, что полиция собрала уже предварительные доказательства двоеженства, и арест его неминуем. Но с ним случилось кое-что, даже почище ареста за двоеженство.
Новый свидетель
Главный коридор отделения Королевской скамьи в Доме Правосудия, как и все главные коридоры, есть место странных встреч и разговоров. Здесь вас может ожидать и сюрприз, который изменит всю вашу оставшуюся жизнь, и просто приглашение на посредственный обед в нижнем ресторане; никто заранее не знает. Прайам, конечно, никакого приглашенья на обед не получил. Протискиваясь сквозь толпу - потому что в этом коридоре разве что спичками и зубочистками не торгуют, в остальном же он ничем не отличается от утреннего Стрэнда - он увидел, как мистер Оксфорд беседует с какой-то дамой. Ну, а он ни единым словом не обменялся с мистером Оксфордом после той исторической сцены в клубе, и впредь не собирался хоть единым словом с ним обмениваться; однако между ними не произошло и формального разрыва. Самое благоразумное, следственно, было повернуть и пойти другим коридором. Так Прайам бы и смылся, ибо очень был способен на поразительное благоразумие, когда надо избежать ненужной встречи. Но в ту самую секунду, когда он поворачивал, дама, беседовавшая с мистером Оксфордом, увидела его, шагнула к нему с быстротою мысли и протянула ему руку. Высокая, тощая, чопорно достойная при всей резкости движений, как у заводной куклы. Юбка, плащ, все это было у нее - не придерешься; но притом, увы, - большие ноги (не ее вина, конечно, хотя мы склонны считать большие ноги преступлением), а оперенная шляпа - и того больше. Свой возраст она скрывала под вуалью.
- Здравствуйте, мистер Фарл, - уверенно адресовалась она к нему, но голос дрогнул.
То была леди София Энтвистл.
- Здравствуйте, - ответил он и тоже протянул ей руку.
А что еще он мог сказать, а что еще он мог сделать?
Тут руку протянул и мистер Оксфорд.
- Здравствуйте, мистер Фарл.
И, пожимая ненавистную руку мистера Оксфорда, опять Прайам сказал: "Здравствуйте".
Прошлого как не бывало; прошлое как бы исчезло, как будто кануло в пошлость многолюдного коридора. По всем правилам благородного поведения, леди Софии Энтвистл полагалось ткнуть в Прайама дрожащим пальцем и выставить его на позор пред целым светом, как безжалостного похитителя доверчивых девичьих сердец; ему же полагалось дать пинка мистеру Оксфорду, вредному еврею. Но они всего-навсего пожали друг другу руки и пожелали друг другу здравствовать, хоть здравие друг друга едва ли пристально их занимало. Что и показывает, до какой же степени пришло в упадок древнее достоинство народа.
Потом они помолчали.
- Вы знаете, наверно, мистер Фарл, - вдруг заговорила леди София, - что я буду давать свидетельские показания на этом процессе.
- Нет, - сказал он. - Я не знал.
- Да, оказывается, весь континент обрыскали в поисках хоть кого-нибудь, кто б вас встречал под собственным вашим именем и безусловно мог бы вас опознать, и все напрасно - конечно, из-за своеобразия ваших манер во время путешествий.
- Подумать только, - сказал Прайам.
И этой женщине он строил куры. Он ее целовал. Они друг другу обещали руку и сердце. С его стороны, конечно, чистейшее безумие; однако, в глазах лица беспристрастного, никакое безумие не извиняло того, что он ее бросил, бежал от ее интеллектуальных чар. Взгляд его проник сквозь вуаль. Нет, она была даже моложе Элис. И не более некрасивая, чем Элис. И, рассуждая о картинах, она не вонзала ему нож в сердце, ввинчивая в рану. Она была одета лучше Элис. И эту милую сдержанность самой бы Элис нечем было крыть. Да, но все же… Она вела себя великолепно, как бы забыв про все, что ей выпало на долю. Да, но все же… Даже и в столь горький час он нашел в себе силы ее ненавидеть, за то, что он ей строил куры. И тут ему, конечно, нет прощенья!
- Я была в Индии, когда впервые услышала про этот процесс, - продолжала леди София. - Сперва решила, что это просто-напросто новое дело Тичборна. Ну, а потом, зная вас, я в этом усомнилась.
- И поскольку леди София оказалась в Лондоне, - вставил мистер Оксфорд, - она, такая добренькая, согласилась принести свои бесценные свидетельства в мою пользу.
- Это, положим, сильно сказано, - возразила холодно леди София, - я здесь потому, собственно, что вы меня вынудили повесткой. И все из-за вашего знакомства с моей тетушкой.
- Вот именно! Вот именно! - поддакнул мистер Оксфорд. - Кому ж это приятно - давать показания и подвергаться перекрестному допросу! А уж вам! Тем более я вам признателен за вашу доброту, леди София.
Прайам все понял. Леди София, после его предполагаемой смерти, поведала родне об их помолвке, а наглый мерзавец мистер Оксфорд ее на эту удочку поймал и вынудил давать нужные ему показания. Вот-вот, - и после этих показаний все, кому не лень, станут острить в том духе, что чем жениться на тощей вековухе, Прайам Фарл предпочел прикинуться мертвым.
- Понимаете ли, - пояснил ему мистер Оксфорд, - леди Энтвистл, самое-то главное, видела вас в Париже с вашим лакеем вместе - и лакей был явно ваш слуга, а вы его господин. А значит, о том, чтоб она попалась на удочку лакею, выдающему себя за господина, не может быть и речи, тут номер не пройдет. И какое счастье, какое счастье, что я в самое время напал на след леди Софии! Подумать только! Вчера вечером!
И ни единого упоминания об упрямстве Прайама по поводу воротничка! Воротничок Прайама в глазах мистера Оксфорда был, повидимому, неким явлением природы, как дождь, как риф на дне морском, как нечто, что приходится покорно принимать! И никакой досады на Прайама! Нет, положительно, великий дипломат, этот мистер Оксфорд!
- Мне нужно вам сказать несколько слов, - обернулась к Прайаму леди София.
Мистер Оксфорд с поклоном ретировался.
А леди София пристально смотрела на Прайама. И снова ему пришлось признать, что она великолепна. Она была главной его ошибкой; но она была великолепна.
При последней встрече он ее обнимал. Она пришла в Вестминстерское аббатство на его похороны. И всего этого для нее как будто не существовало! Она стояла перед ним, спокойная, светская, приемля свое ужасное прошлое. И, кажется, она его простила.
Леди София сказала просто:
- Ну, мистер Фарл, давать мне эти показанья или нет? Вы понимаете ведь, что все от вас от одного зависит?
Но с чем сравнить ее небрежный тон? Прямо какое-то геройство. И даже ноги у ней стали меньше.
Он себе поклялся, что скорей даст себя разодрать в клочья, чем станет в угоду бессовестному мистеру Оксфорду сдирать с себя воротничок в присутствии всех этих драматических артистов. Его ужасно оскорбили, расстроили, над ним позорно измывались, им помыкали. Все совали нос в его дела, и он готов был скорей дать себя разодрать в клочья, чем выставлять напоказ эти родинки, которые вмиг решали дело.
Так вот - она его разодрала в клочья.
- Не беспокойтесь, прошу вас, - сказал он ей в ответ. - Я уж сам постараюсь.
В эту минуту явилась Элис, приехавашая следующим поездом.
- До свиданья, леди София, - сказал, поклонившись, Прайам, и он ее покинул.
Мысли о правосудии
"Фарл снимает воротничок". "Уитт против Парфиттов. Процесс окончен". Эти и подобные плакаты трепал на Стрэнде ветерок.