Первое открытие [К океану] - Задорнов Николай Павлович 13 стр.

* * *

Владимир Николаевич быстро входил в курс "иркутских" дел и осваивался.

Зариным отвели деревянный особняк с модными окнами и отличной залой на втором этаже, на берегу речки Ушаковки, на окраине города, которая затоплена садами. Жителям посостоятельней нет надобности жить на главной улице, и они раскинули по всей Ушаковке свои особняки.

Генерал-губернатор в своем Белом доме с колоннадой жил на официальной набережной - на Ангаре, а гражданский губернатор - на окраине, где романтические парки, мостики через ручьи, где тоже монастырь, но женский. За его стенами стоит памятник великому Шелихову. Через ушаковский мост идет дорога на Якутск, на Лену, на золотые прииски. Там как бы патриархально-романтическая сторона города, и девицам, как полагал Муравьев, должно понравиться. Они, может быть, не почувствуют резкой перемены после Смольного. "Вот так ежегодно, - думал он, - выпускают благородных девиц из института, и разъезжаются они по всей великой матушке познавать правду жизни. Еще здесь у меня есть образованное общество. И лирические пейзажи богатой окраины. Вид у города отличный! Надо только будет вымуштровать солдат и юнкеров".

Сидя вечером в гостиной Белого дома, как называли особняк губернатора в Иркутске, седой и свежий гражданский губернатор рассказывал Николаю Николаевичу про свои впечатления от здешних людей и событий.

Тут же Миша Корсаков, племянник и любимец губернатора. Таким адъютантом и государь мог бы гордиться.

Корсаков завтра уезжает по особым поручениям. Он, как и все молодые, стремится чаще бывать у Зариных. В двадцать лет - штабс-капитан! И вот-вот будет капитаном. Перешел на службу к Николаю Николаевичу из гвардейского Семеновского полка…

- А каков, по-вашему, британец? - спросил Муравьев.

- Очень скользкий, кажется… - Зарин тут еще не приноровился.

…Муравьев знал, что в Иркутске недавно появился английский путешественник. Прикатил прежде Муравьева. И многое успел… Отыскались личности, падкие на дружбу с иностранцами. Ввели его в общество. Одним это льстит. Другим, видно, не только льстит. Однако не замечен ни в чем предосудительном, порядочный, как говорят. Дает уроки английского языка сыну Волконской, жены ссыльного князя, принят в их доме и в других домах, дружен с купцами и чаеторговцами.

Муравьев сам, случалось, засылал лазутчиков и шпионов и обучал их, как надо вести себя. Ему и не надо обнаруживать свои подозрения выпытыванием каких-то тайн… И так все видно. Охотники найдутся - сами скажут.

Что Хилль - шпион, сомнения не было. Но все оговорено, есть письмо графа Нессельроде с просьбой об оказании ему содействия. "Славная нашлепка мне на нос!"

Хилль успел войти во все поры общества, говорят, уж научился по-сибирски водку пить. У него роман с сентиментальной девицей, дочкой местного образованного купца. Она мечтает о Париже и себя не пощадила ради заезжего иностранца. Здесь, в Иркутске, купцы ходят бритые и во фраках, живут в модных домах, выписывают французские журналы, некоторые знают по-английски. Ворочают грандиозными делами.

Хилль сказал Муравьеву при встрече, что такие обороты, какие делают богатые иркутяне, поставили бы их в любом европейском государстве в разряд самых видных и уважаемых граждан. Муравьев был тронут… Хилль понравился ему. "Придется ответить любезностью на любезность!"

Ему доносили о каждом шаге Хилля. Сибиряки с их любознательностью и любопытством знали все, обо всем расспрашивали англичанина и сами отвечали на любой его вопрос охотно.

Муравьев не мог бы запретить Хиллю жить здесь и ехать дальше. Да и пусть видит, что здесь есть, полагал он, глупо запрещать. Умный шпион-иностранец сам ведет себя прилично и не вредит. Полезен бывает обществу. Пусть знают себе цену и значение. И при иностранце люди видней становятся начальству.

Хилль поедет в Охотск и на Камчатку. Исполать! Это не секреты! Хотя ему кажется, что он бог знает что выведает! Слава богу, Хилль не рвется в Забайкалье и дальше. Уж туда Муравьев не хотел бы отправлять иностранцев, даже с рекомендациями Карла Вильгельмовича.

"А в Камчатку - пожалуйста. Там китобои стоят все лето…" Хилль хочет сесть на китобоя и отплыть. Муравьеву уже донесли, что какой-то Хилль - есть купец, знаменитый в Британской Колумбии. И об этом знают компанейские шкипера и купцы, торгующие на Камчатке, в Калифорнии и на Командорах, а также агенты Компании.

Свой Новый Свет! Купцы похожи на американцев, а не на замоскворецкую бородатую братию…

- Вот ты любопытствуешь Амуром, - заговорил Зарин, - я уже кое-что узнал для тебя. Один из ссыльных, будучи в Нерчинском крае, подружился с шилкинскими казаками, ходил с ними на охоту и добирался до Амура. Он рассказывал, будто трава там такая высокая, что не видно головы находящегося в ней всадника. Все это со слов бывшего князя Трубецкого, который был нынче у меня с просьбой. Он отбывал каторжные работы в Нерчинском заводе. Трубецкой тоже весьма интересовался Амуром и утверждает, что пограничное население постоянно ходит туда. И говорит, что Мария Николаевна Волконская, живя в Благодатском, в двенадцати верстах от Китая, верхом ездила на прогулки и переезжала китайскую границу.

- Тут, если захочешь получить о чем-нибудь верные сведения, придется обращаться к ссыльным, а не к чиновникам, - мрачно ответил Муравьев.

- Но почему правительство не разрешает исследования на Амуре? - спросил Зарин.

- Причина неосновательная! - возразил губернатор. - Когда я возбудил этот вопрос, началось сильное противодействие. Стали возражать князь Чернышев и Нессельроде. В чем бы, вы думали, причина?

- Ума не приложу.

- Опасаются, что если открыть плавание по Амуру и Сибирь получит выход к океану, то тут могут обосноваться революционеры и отложатся от России. Нессельроде так сказал царю: "Сибирь - это мешок, куда мы складываем все грехи. Если же открыть Амур, то дно у этого мешка окажется распоротым". Нынче, когда такие события в Европе, им кажется, что следует всего опасаться. Министерство иностранных дел как черт ладана боится, как бы не задеть где-нибудь английские интересы.

Муравьев сказал, что маньчжуры несколько лет тому назад выдали пограничной страже беглого монаха Гурия, ездившего по Амуру с проповедью. В прошлом году привезли в клетке казака, ходившего на Амур охотиться. А казаки Бердышовы из Усть-Стрелки - станицы, лежащей на самой границе, при слиянии Шилки с пограничной Аргунью, - ходят на охоту в верховья Амура.

Муравьев добавил, что завтра посылает Корсакова в Усть-Стрелку.

Глава семнадцатая
ПРАЗДНИК В УСТЬ-СТРЕЛКЕ

На страстной повалил снег. Шилка снова побелела. Под праздник ударил мороз. Казаки, буряты и крестьяне съезжались в Усть-Стрелку верхами и на розвальнях.

В избе Алексея людно и весело. Стены обширной горницы увешаны оружием нескольких поколений казаков Бердышовых: сабли на монгольском войлочном ковре, старинная албазинская пищаль, забайкальская винтовка Маркешкиной работы… На столе баранина и ржаные пироги с голубицей и черемухой.

- Подумать если, - восклицает любивший порассуждать седой и горбоносый атаман Скобельцын, - ведь дальше уж Азия, праздники не справляют!

- Как это не справляют? - отзывается Алексей, широкогрудый, косая сажень в плечах, краснолицый и голубоглазый. На его жестком, узком лице играет усмешка. У него рыжеволосые руки с темными короткими пальцами. Он подымает стакан. - Даже по Амуру есть русские. Вот Маркешка тебе то же скажет.

- Ну какие это русские! - ответил атаман. - Беглецы!

- А беглецы - так не русские, что ли? Вот Широков там живет, Козлов, тот с семьей ушел по Бурее. Другие уже одичали.

- Забайкальское войско тоже заслугу имеет, - сидя под образами, бормочет рябой старик Коновалов. - Как на француза в поход ходили. А на Амур таскаться - это мало важности!

- Наши буряты тоже воевали, - подхватывает крупный, ширококостный бурят с большой головой, выпуклым лбом и зорким, веселым взором. Глаза у него раскосые, веки припухлые. - Верхом воевали! Наш бурят все верхом - праздник верхом гуляет, почту верхом таскает.

- Как же! И бурятских казаков полуэскадрон был в нашем войске. Сказывают, донцы вывели с собой калмыков, уральцы - башкира, кубанец - тот черкеса. А наши забайкальцы как выехали да пошел на рысях бурятский эскадрон - ну че же! Буряты обозлились, полушубки поскидали… Француз как увидел - бежать. - Коновалов затряс головой. - Бежать без оглядки…

- Складно, паря дедка! - похвалил его Алексей. - Только неправда.

- Как неправда? - нахмурил брови Коновалов.

- Забайкалье не выходило на француза. Нигде про то не обозначено.

- Пошто не выходило? - возмутился бурят Циренджинов. - А кто француза побил? Буряты!

- Паря, как тебе не совестно так хвастаться! - засмеялся Алексей, знавший слабость своего друга: тот во всем желал превосходить русских. И на самом деле - и в охоте и в рыбалке был искусен.

Вошел Маркешка, стряхнул рукавицами снег с валенок, снял шапку, перекрестился, поздоровался со всеми и сел на лавку возле статной, белой и румяной жены своей. Он старался казаться поважней, построже за большим столом, среди рослых казаков и казачек.

- Ну что, Маркешка, - с серьезным видом спросил его атаман, - живот не болит?

Все захохотали. С тех пор как везли маньчжуры Маркешку в клетке на верблюде через Монголию на Кяхту, у него долго болел живот. До сих пор над ним все еще потешались.

- Маркешка, расскажи, как в тайге маньчжурского генерала покусал, - попросил Коновалов.

- Паря, чуть его не съел! - усмехаясь, сказал хозяин.

- Жирный! - молвил великан Карп Бердышов.

- Мягко на нем ездить?

Маркешка с неудовольствием оглядел круг смеющихся гостей.

- Расскажи-ка, как тебя на верблюде трясли.

- Теперь больше на Амур ходить нельзя, - строго сказал Скобельцын. - Начальство запрещает это баловство. Повелели наистрожайше смотреть, чтобы живая душа не вышла.

- Из рода в род туда ходим, - подхватил Коновалов. - Родня там живет… Знакомые…

- Кто со своей родней амурской будет водиться, того на каторгу, - ответил атаман. - Поймите, ребята: я за вами углядеть не могу, как бы на самом деле худа не было. Маньчжурец лист выслал, что Маркешка там своевольничал.

- Генерала ихнего объездил! - подхватил Алексей, и круг гостей заколыхался от смеха.

- Ну, Маркешка, че насупился? Расскажи, когда тебя с Амура в Китай увезли, чего видал… Скажи про китайский город.

- Че шибко рассказывать! - не меняя выражения лица, небрежно отозвался маленький казак. - Азия и Азия!

- Ну, как тебе башку срубить хотели?

- У них кого казнить - пьяным напоят. Каждый день палач их - тифунган, двадцать - тридцать голов рубит. Сашка у него шире ладони. Если грёза большая, то сразу не отсечет, а допилит. А тот без головы еще постоит, а потом упрется. Тут свиньи и собаки их съедят.

- Паря, а про похороны еще, - попросил Алексей.

- А на похоронах у них плакальщики, - серьезно, как заученный урок, ответил Маркешка, - идет плачет, а посмотришь - слез нет. Покойник, говорят, зиму стоит, а в марте хоронят.

- А мы ведь думали, что тебя казнили! Так нам сказали!

- Эй, Коняев, чью же вы голову за Маркешкину приняли? - спросил атаман.

- Да не знаю, чья была голова, - ответил рыжий и курносый казак, ходивший вместе с Маркешкой на Амур.

- Маленькая такая голова, лица хорошенько не разберешь, - заговорил Михайла Бердышов (он тоже был в походе и после исчезновения Маркешки ходил на маньчжурский караул смотреть на казнь), - со лба лоскут был содран… Ну мы поглядели, перекрестили его, да и подались своей дорогой. Спросили у людей: "Русского казнили?" "Русского", - говорят. Ну мы и пошли.

Маркешка всхлипнул, вытер глаза рукавом. Он как бы почувствовал себя присутствующим на собственных похоронах, и его трогало сочувствие товарищей. Он представлял их горе.

Заиграла музыка, старик Коновалов запиликал на скрипке, ударили в бубен. Бурят захлопал в ладоши.

Маленький Маркешка, притопывая, прошелся перед гостями. Дебелая супруга его выступала посреди избы с платочком.

- Ну-ка давай фасонами сгоняемся? - воскликнул Хабаров. - Вот на ней кринолин, и вся в шелковье!

- Ну, куда там! - махнул рукой Алексей Бердышов. - Ты погляди - моя выплывает, паря, вот диво! Разряжена еще пошибче твоей… И с кринолином, и фижма есть.

Черноглазая, смуглая и толстая Бердышова затопала каблуками, заплясала.

- Гляди, бабы пляшут, а мужики за них доказывают друг другу!

- Эй, Маркешка, дай ему за фижму! Укуси, как амбаня.

- Зубы востры, как у хорька! - отбивался Алексей.

Мужики забарахтались на лавке.

- Эй, гляди: че такое? - вдруг раздались возгласы.

Послышались колокольцы. Бердышов вскочил проворно и взглянул в окно.

Пушистый снег валил хлопьями.

К воротам подъехала тройка. В кошеве виднелось меховое одеяло. Вылез военный в шубе. Бердышов побледнел:

- Не жандармы ли?

От сильного удара дверь отворилась, и вошел офицер. Лицо его с пушком русых волос заиндевело. Побелели ресницы, иней обметал шапку и воротник.

- Что случилось? - зашептали за столом.

Испуганный атаман вылез из-за стола, роняя табуретки.

- Кто Алексей Бердышов? - спросил офицер, когда все стихли.

Девки завозились на лавках, стараясь устроиться поудобнее, чтобы все видеть и слышать.

- Легок на помине! - пролепетал Маркешка.

- Я Бердышов, - выступил Алексей. Бесстрашный зверолов и землепроходец, прошедший неведомые страны и не раз смотревший смерти в лицо, сейчас заробел и смутился.

- Два часа на сборы - и едем со мной в Иркутск, - сказал офицер. - И еще…

- Неужто меня? Ба-атюшки! Ваше благородие! - испугался старый аргунский волк Скобельцын.

- Ну да что за беда! - стал уговаривать атамана Карп.

- И еще Бердышова Карпа!

- Как? И меня? - всплеснул руками огромный старик и в ужасе хлопнул себя ладонями по ляжкам. - Да я не казак! Я мужик, из деревни, с завода… Я тут в гости заехал… Да я тут в гостях, батюшка… Отец… Мне завтра по дрова…

- И тебе в Иркутск! - строго сказал офицер.

- Ну-ка, девки, живо, - сквозь слезы прошептала дочерям Бердышиха, подталкивая их к гостю.

Молодые женщины и девушки стали приглашать офицера за стол. Он сразу согласился. Строгости его как не бывало.

- Я чертовски замерз и устал!

Девки сняли с приезжего шубу, шинель, под руки повели к столу.

- О-о! Тут хорошее вино! Откуда же у вас такое?

Офицер оживился, стал пить и есть с аппетитом. Он хвалил вкус хозяина и вдруг быстро захмелел. Он сам этого не ожидал. Казаки и казачки тесно обступили его. Всем хотелось узнать, что будет Алексею, но никто не решался заговорить об этом.

Бурят Циренджинов подсел к офицеру.

- Как тебя зовут, барин? - спросил он, заглядывая в глаза.

- Михаил Семенович! Михаил Семенович Корсаков!

- Ваше благородие Михаил Семенович, бурят-то нынче худо живет, - таинственно сообщил он.

- Что так?

- Русский купец обижает. Кандинский, который в Кяхте живет… - Циренджинов огляделся и потихоньку добавил: - Че, барин, может, Алешку отпускаешь?

Офицер, стараясь прийти в себя, молча жевал баранину. В голове у него все шло кругом.

- Бурят баран пригонит, денег кошелек… У нас бедный бурят, а есть богатый. Когда беда, так мы идем богатому кланяемся, возьмем у него барана, серебра, потом лису поймаем - отдадим. Тебе ямбо достанем. Чаю цибик привезем, верблюда… Богатый бурят в Монголию торговать ходит… Алешку отпускай, мы с ним в дацан пойдем богу молиться. Скоро у нас там праздник. Гуляем на бурятской стороне. Алешка, когда не плачет, веселый… Отпускай.

- Нет, об этом не может быть никаких разговоров, - ответил Корсаков грубо через некоторое время.

Девки и молодухи, одна другой статнее, смуглей и осанистей, наперебой угощали его. Ему понравилась старшая дочь хозяина, Ольга, белокурая, с узким лицом и карими глазами чуть навыкате. "Одень ее по-городскому - чудо что за девушка будет".