* * *
Игнат Владимирович, выслушав сообщение Кири Баева, отобрал для операции небольшую группу партизан: Проню Поставнева, Михаила Титова, Егора Корнеева, Степана Листодорова, Петю Нечаева и Кирю.
Данько Кольченко, не попав в число назначенных, попросил:
- Товарищ Громов, и меня возьмите. Дайте душу отвести, злость согнать.
Громов посмотрел на партизана:
- Ладно, пойдёшь.
Кольченко обрадовался.
- Вот спасибо. Уж я их…
Ночь была по-осеннему тёмная. Лишь изредка ненадолго луна выплывала из туч.
Партизаны незамеченными вошли в деревню. И бесшумно, гуськом, двинулись к дому Монохина.
Большой крестовый, с застеклённой террасой, дом мельника обнесён высоким забором. На кухне горит огонёк, но сквозь щель в ставне никого не видно. Громов решил сначала заглянуть в соседний домик, к портному.
Дверь открыла худенькая женщина с растрёпанными волосами. Узнав Громова, она торопливо зашептала:
- Уходите, Игнат Владимирович, уходите. Моего-то расстреляли. Поймают вас - сгубят.
- Не бойся, - тихо проговорил Громов. - Мы пришли отплатить за убитых. Скажи: есть кто у Монохина?
- Офицеры там. Пьянствуют…
- Ну и добро. Закрывайся.
Игнат Громов, Проня Поставнев и Михаил Титов перемахнули через забор и остановились у крыльца. Киря Баев и Данько Кольченко остались у террасы. Остальные залегли в канаве на улице.
- Давай! - шепнул Громов Михаилу Титову.
Тот подошёл к двери и постучал громко и властно.
- Кого надо? - донёсся из сеней женский голос.
- Откройте. Господину поручику пакет.
Хозяйка долго не открывала, видно, ходила спрашивать - впустить или нет человека с пакетом. Наконец стукнула щеколда.
Титов не торопясь вошёл в дом, а следом за ним вбежал с наганом в руке Громов.
Монохина узнала Игната Владимировича, испуганно вскрикнула:
- Партизаны!..
Однако не растерялась, кинулась в комнату и закрыла дверь на крючок.
Дорога была каждая минута. Выскочив во двор, Громов с Титовым открыли ставни и запустили в окно по гранате. Два взрыва нарушили тишину корниловских улиц.
Через пролом окна Громов с Титовым ворвались в дом. Нашли лампу и зажгли свет. На полу у стола валялись мёртвые офицеры, священник Остроумов, хозяйка дома. На сломанном стуле лежала какая-то женщина. Приглядевшись, Громов узнал в ней жену Леоненко. Сам же Леоненко был жив. Забившись в угол, он вздрагивал всем телом.
- Предатель! - проговорил Титов и направил на Леоненко дуло револьвера.
- Погоди, - остановил его Громов. - Сначала приговор объявим… За выдачу карателям неповинных людей предатель и враг крестьянства Леоненко на основании законов советской власти приговаривается к расстрелу.
Леоненко вскрикнул и повалился на колени.
- Партизану Михаилу Титову привести приговор в исполнение.
Глухо прозвучал выстрел, и предатель ткнулся лбом в пол.
- А где же Монохин? - вдруг вспомнил Громов.
Обыскали весь дом, но было уже поздно: разбив стекло у террасы, Монохин бежал.
Киря Баев, услышав звон разбитого стекла и увидев тёмный силуэт человека в пустоте рамы, вскинул винтовку и хотел по нему стрелять, но Кольченко остановил его:
- Не стреляй. Не видишь, свой!
И Киря опустил винтовку.
Монохин спрыгнул в ограду, перемахнул через забор и скрылся.
Узнав об этом от Кири, Игнат Владимирович напустился на Кольченко:
- Шляпа ты, а не партизан. Огородное пугало!.. Своих от чужих не можешь отличить.
- Обознался, товарищ Громов. Виноват! - оправдывался Кольченко. - Мне показалось, что это Титов. Темно, не разберёшь…
Партизаны, выполнив задание, торопливо уходили из деревни.
Каратели подняли на ноги всех жителей Корнилово и отправили в погоню. За поимку Игната Громова они обещали награду. Одна группа наткнулась на партизан, но вместо того, чтобы сообщить об этом карателям, посоветовала, где можно лучше укрыться. Партизаны перебрались в Поперечное.
Прошло два дня, вдруг ночью прибегает Киря Баев.
- Уходите из Поперечного. Белые вас открыли, - запыхавшись, сообщил он. - Собираются сюда идти, да батя с браткой Авдеем самогонкой их удерживают.
Решили расходиться по двое. Последними покинули убежище Громов и Петя Нечаев.
Ночь была тёмная. Ни луны, ни звёзд, лишь мрачные тучи бродят по небу. Громов с Нечаевым идут по обочине дороги, то и дело оступаясь в выбоины.
Неожиданно впереди замаячили фигурки людей. Раздался окрик:
- Стой, кто идёт?
- Белые! - прошептал Петя.
- Притворяйся пьяным, - также шёпотом сказал ему Громов и заплетающимся языком громко заговорил: - М-мы, племяш, ещё гу-гульнём. В-вот придём домой и гу-гульнём. У меня в подполье ещё пол-литровка первача имеется…
- Стой, кто идёт?
- С-свои, - откликнулся Громов и предложил Нечаеву: - П-племяш, а, п-племяш, давай с-споём… - и, не дожидаясь согласия, затянул:
Ехал из ярмарки
Ухарь-купец,
Ухарь-купец,
Удалой молодец…
- Стой! - уже рядом раздался прежний голос.
- Да это, видно, местные крестьяне, слышишь, пьяные, - замечает другой. - Пошли, ну их.
Фигурки людей стали удаляться и вскоре растаяли в темноте. А Громов с Нечаевым нестройными голосами припевали:
Эх, Сашки-канашки мои,
Разменяйте бумажки мои,
А бумажечки новенькие -
Двадцатипятирублевенькие…
Выбравшись из деревни, они бегом направились в нолевую избушку.
А по деревням ходил коновал Осип Баев и рассказывал о партизанском налёте на Корнилово, прибавляя от себя, что партизан было несчётное количество…
6. Роспуск отряда. Организация подполья
Наступили холода, закружили в степи вьюги, зазмеилась на дорогах позёмка. А потом установилась тихая, морозная погода. Теперь трудно было скрывать следы после налётов на сёла, занятые белыми. Того и гляди, на партизанскую стоянку нагрянут каратели. Надо было что-то предпринимать. Но что?.. что?.. Двинуться в глухую тайгу? Но как без связей организовать жизнь в лесу? Упрятаться по заимкам до весны? Это тоже не выход. Бездействие - хуже любой опасности.
Громов долго раздумывал, как поступить, и, наконец, собрав всех партизан, сообщил о своём решении:
- Зима для партизан - хуже злой мачехи. Выживет нас отсюда, в руки белякам выдаст. Вот я и надумал: надо нам расходиться по сёлам до весны…
- Это как же так, Игнат Владимирович?! - возмутился Егор Корнеев. - Будем, значит, на печи отлёживаться, а беляки - хозяйничать в наших домах?..
- Отлёживаться на печи не придётся, - сурово заметил Громов. - Действовать будем. Первая подпольная конференция большевиков решила готовить общесибирское восстание против белогвардейского правительства. Вот и надо мам связаться с подпольными организациями, а где их нет - создавать, вести разъяснительную работу среди населения, привлекать на свою сторону крестьян, готовить их к восстанию, оружием запасаться… Ясно?
- Ясно-то ясно, - проговорил Василий Коновалов, - да разве всесибирское восстание организуешь! Надо бы помельче, по деревням, самое большее - в волости.
Громов подумал, что, пожалуй, Коновалов прав, но сказал другое:
- На то есть решение подпольной конференции. Мы его должны выполнять. - И, обращаясь к Коновалову, добавил: - Тебя, Василий, назначаю своим заместителем на случай чего. Имеющееся оружие надо спрятать. Но куда?..
- Дозвольте, товарищ Громов, я спрячу, - вызвался Данько Кольченко. - У меня добрый тайник имеется в Поперечном. Будет в полной сохранности.
- Ты уверен в этом? - спросил Громов.
- Ещё бы! - твёрдо заявил Кольченко. - Уж будьте спокойны.
- Ну, что ж, доверяем тебе. Береги оружие, как самого себя.
Ночью оружие переправили в Поперечное и спрятали в разрушенном погребе. Партизаны разошлись по деревням. На старой стоянке остались Громов и Корнеев.
- А тебе, Егор, особое задание, - сказал Громов Корнееву. - Проберись в Омск и во что бы то ни стало свяжись с подпольной партийной организацией. Узнай обстановку, получи директивы. Скажи, что мы готовы выполнить любое задание.
- Слушаюсь, Игнат Владимирович.
На другой же день Корнеев уехал в Омск.
* * *
Громов решил навестить Городецкого в Косо-Булате, а по пути установить связи со своими людьми в других деревнях, организовать подпольные ячейки. Однако появляться в сёлах в обычном виде, под своей фамилией, было рискованно - многие его знали по работе председателем Каменского Совета. После налёта на Корнилово белогвардейцы усиленно разыскивали Игната Владимировича. Нужно было достать подложный паспорт, другую одежду, Игнат Владимирович вспомнил, что в Ярках проживает питерский рабочий, гравер Степан Галактионович, грузный, неповоротливый, к тому же мрачный и неразговорчивый человек. По фамилии его редко кто называл, а чаще по прозвищу - "Топтыгин". Да и Громов фамилии не помнил, хотя встречался с ним не раз. От Василия Коновалова знал, что человек он надёжный, участвовал в Чернодольском восстании. Игнат, Владимирович попросил Коновалова прислать к нему гравера.
В тот же вечер "Топтыгин" ввалился в комнатушку, занимаемую Громовым, и, бросив взгляд исподлобья, пробасил:
- Здравствуй! Чего звал?
Игнат Владимирович усадил его на стул против себя и сказал:
- Вот что, Степан Галактионович: сослужи ты добрую службу. У тебя руки золотые. Паспорт мне надо смастерить, да такой, понимаешь, чтоб авторитетным был - на имя какого-нибудь купца, заводчика или чиновника, словом, почётного человека для белой сволочи. Как, можешь?
Гравер помолчал и прогудел:
- Можно. Завтра принесу.
Он несколько минут дымил едким табаком из самокрутки, затем бросил ещё одно слово: "Сварганим!" и, тяжело поднявшись со стула, вышел.
На другой день он пришёл к Громову и положил на стол паспорт. Игнат Владимирович раскрыл его и прочитал: "Евдоким Семёнович Уваров. 1888 года рождения, заводчик города Борисоглебска, Тамбовской губернии, владелец мыловаренно-парфюмерного завода".
- Подходит. Здорово! - заключил он. - Откуда достал? Не попадусь?..
- Очень просто, - ответил гравер, - взял его у Евдокии Семёновны Уваровой. Она недавно из Борисоглебска приехала. Ну, а сделать из Евдокии Семёновны Евдокима Семёновича для нас плёвое дело.
- Как же она отдала тебе паспорт? - поинтересовался Громов.
- Уговорил. Да он ей и ни к чему, всё равно им ребятишки играли, - проворчал Степан и, словно спохватившись, что наговорил лишнего, заторопился: - Ну, я пошёл. Владейте заводом на здоровье…
Игнат Владимирович перестал бриться - растил бороду, чтобы быть неузнаваемым. Прикидывал в уме, где бы достать добротный костюм и шубу, подобающие богатому человеку. Собирался уж было послать за одеждой в Камень, но в дом, где укрывался Громов, прибежал Киря Баев и сообщил:
- Беляки в Поперечное нагрянули, по домам шарятся. Надо уезжать. Я уж лошадей подыскал. Пойдёмте…
Громов схватил подвернувшийся под руку хозяйский зипун и выскочил из избы вслед за Кирей. Паренёк провёл его огородами на край села в незнакомый дом-пятистенник. Седой старик, одетый по-дорожному, сидел на лавке, а хозяйка, такая же старая, стояла в переднем углу на коленях и кланялась иконам.
Увидев вошедшего Громова, она бросилась к нему:
- Не тебя ли мой старик везёт?
- Меня.
- Уж христом-богом тебя прошу, родненький, не отнимай жизни у старика. Много ли ему и так-то жить осталось?!..
- С чего это ты, бабуся, взяла, что я хочу его жизнь лишить? - удивился Игнат Владимирович.
- Да вот Кирюха всё револьвертом строжился. Запрягай, говорит, а то застрелю, - ответил за старуху сам хозяин.
Громов неодобрительно покачал головой, велел Кире револьвер спрятать подальше. Хотел пожурить его, однако пришла мысль: "А как он должен был поступить я данном случае, какой выход найти, чтобы спасти командира от ареста, а может быть, и от расстрела? Было ли ему время раздумывать над правильностью своих поступков, когда нависла опасность…"
Игнат Владимирович успокоил хозяйку, и они с дедом выехали в село Глубокое. Здесь Громов переночевал у знакомого маслодела Матвея Колпакова, а на следующее утро с его же помощью достал подводу. Возчиком оказался мордвин, высокий, сутуловатый человек с хитро прищуренными глазами.
- Куда доставить? - спросил он Громова.
- В Леньки.
На развилке дорог Игнат Владимирович неожиданно сказал:
- Передумал я. Надо сначала в Камышинку заехать.
Возчик-мордвин выполнил просьбу Громоза, повернул на Камышинку и долго, задумчиво молчал, изредка пощёлкивая бичом. А когда показались вдали низенькие деревянные избушки, обернулся к Игнату Владимировичу, спросил:
- Я так думаю: убегаешь ты от кого-то?
Громов сделал вид, что не расслышал вопроса, но возчик не отставал.
- От беляков, верно, бежишь?
Игнат Владимирович, стараясь скрыть волнение, проговорил:
- С чего ты взял? От кого бежать-то?
Мордвин хитро подмигнул:
- Чарамига ты. То в одну деревню давай, то в другую…
- Это ты, знаешь, брось, - заметил Громов. - По делам иду. Заводчик я…
Мордвин засмеялся:
- Заводчик?! Ну-ну!.. Только одёжка не та. Зипун-то не по тебе шит.
Игнат Владимирович промолчал. Возчик, видя, что этот разговор седоку неприятен, тоже умолк.
В Камышинке он завёз Громова к своим знакомым мордвинам Кудашкиным.
Хозяин дома, крепкий ещё старик, о чём-то расспрашивал возчика на своём языке, потом подошёл к Громову:
- Тебя, мил человек, видно, беляки преследуют. Чем помочь-то?
- Да нет, это он всё выдумал, - кивнул Громов на возчика.
- А ты не бойся, - заметил старик, - не выдадим. Беляки и нам поперёк дороги стали, вон как моих ребят плетями выдрали.
- За что же?
- В их армию добровольно не пошли. Да кто ж пойдёт? Было бы за что воевать.
И тогда Громов рассказал о себе, попросил:
- Лошадей надо. Дальше ехать…
- Лошади у меня есть. Увезу.
Игната Владимировича накормили сытным обедом. Старик Кудашкин запряг лошадей, принёс из чулана новенький дублёный полушубок, подал его Громову.
- Вижу: хороший ты человек. Носи на здоровье, а рваный-то зипун сбрось.
Игнат Владимирович с благодарностью принял полушубок от Кудашкина, а потом всю дорогу думал: "Как всё меняется. Давно ли многим мужикам было всё едино, какая власть. Поборы, порки, расстрелы белогвардейцев научили крестьян. Теперь, кто против белых, тот и мужикам ближе".
* * *
Громов надолго задержался в Бархатном Кучуке. Здесь многие сочувствовали большевикам, открыто выражали недовольство порядками Сибирского временного правительства. И было отчего: в деревне недавно побывал карательный отряд, обобрал крестьян - конфисковал лучших лошадей, фураж, угнал с собой подводы - большинство молодых возчиков так и не вернулось назад, их насильно зачислили "добровольцами" в белогвардейскую армию.
Громов остановился у Макара Крылова, батрака, вошедшего в дом к зажиточным и теперь имеющего уже середняцкое хозяйство. Игнат Владимирович долго нащупывал настроение Крылова, но тот отвечал неохотно, ничем не выдавая своего отношения к происходящим событиям в Сибири.
- Я думаю: худо стало крестьянству при новой власти? - спрашивал Громов.
- Может быть, - неопределённо отвечал Крылов.
- А как сами мужики думают?
- Не знаю.
- Эсеровское земство обещает крестьянам землю, свободу и мирный труд, да только мне кажется, что всё это кулакам достанется, а не нашему брату.
- Как знать…
- Скрытный ты, Макар, человек, - не вытерпел Игнат Владимирович. - Ну, прямо-таки немогузнайка. Помнишь, как в кадровой: "Царю служишь?" - "Не могу знать!" "Вере?" - "Не могу знать!" "Отечеству?" - "Не могу знать!" "Дурак!" - "Так точно!"
Крылов улыбнулся солдатской прибаутке, однако так и не сказал ничего определённого. Но когда по случаю престольного праздника подвыпил с гостем самогонки, разговорился.
- Пропади она, эта новая власть, - ворчал он. - Мужикам житья не стало. Дерут с них три шкуры, а скоро её нарастишь-то? А чуть против сказал или не так шагнул, как их благородиям нравится, - плетьми тебя, шомполами. Деревни палят… Слыхал, что в Чёрном Доле было?
- Слыхал.
Голос Макара стал раздражённо-злым:
- Взял бы дубину да и размозжил головы тем, кто эту власть придумал.
- А мы так и сделали, - заметил Громов. - Отряд организовали и налетели на Корнилово. Офицерьё поприбили, кулаков местных…
- И правильно! - воскликнул Крылов. - Так и надо. А где отряд?.. Пошёл бы я в него.
- Пошёл бы?
- Пошёл.
- Нету отряда, - охладил его пыл Игнат Владимирович. - По домам до весны разошлись…
- Зря, - с сожалением вздохнул Макар.
- Не зря, - раздумчиво возразил Громов. - Надо к большому восстанию людей готовить, оружие собирать. Отдельными налётами делу не поможешь.
Вот и ты бы этим занялся вместо того, чтобы возмущаться без толку. Я ведь тебя давно знаю: наш ты человек, хоть и скрытный… В одной деревне поднялись, в другой - весь бы Алтай вспыхнул, белякам и крышка. Есть, поди, надёжные люди?
- Как не быть, есть!
- Давай соберёмся все вместе да и подумаем, что делать…