Трещали дрова в камине. Он грел в руках простой стакан: "У нас газовые фонари давно, газовые плиты, а когда-нибудь, - Джон обвел рукой комнату, - все это электричеством будет освещаться, обещаю. Но все равно, лучше живого огня ничего нет".
Его прозрачные, светло-голубые глаза, взглянули на Юджинию: "На рассвете яхта придет, собирайся".
- Я готова, - девушка выпила и вдруг, дерзко, спросила: "Дядя Джон, а вам никогда не бывает одиноко?"
Герцог молчал. Сжав зубы, он осушил бокал: "Не стоит об этом говорить, Юджиния".
- Корнелия, - поправила его девушка. Поднявшись, она наклонилась над его креслом. Каштановые волосы пахли солью. "Это не я, - услышал Джон шепот, - Юджинии Кроу больше нет. Она умерла, утонула в Атлантическом океане. Вы сами мне говорили. Это не я..."
- Не ты, - согласился Джон. Сам не понимая, что делает, он протянул руку и привлек Юджинию к себе. Пустой стакан прокатился по столу и упал на потрепанный ковер, ветер стучал ставней: "Это не она. Это Корнелия. Один раз, один только раз".
Наверху она лежала, уткнувшись носом в его плечо, потрясенно, тяжело дыша. Джон рассмеялся:
- Так даже лучше. Это тебе бы только мешало там, - Джон повел рукой: "Но ты, - он прикоснулся губами к большим, лазоревым глазам, - ты меня дразнила, Корнелия. Я видел".
Она покраснела. Коротко кивнув, девушка шепнула ему что-то на ухо. "Я постараюсь, - ответил Джон, - чтобы ты сегодня не заснула".
Она все-таки задремала, так и обнимая его. Джон, найдя на полу сигары, глубоко затянулся: "Придумаю что-нибудь, - он выпустил дым, - разберемся, а пока, Господи, как я устал. Я просто хочу, чтобы рядом со мной кто-то был. Хотя бы ненадолго".
- Спасибо, - услышал Джон ее голос. Он погладил девушку по голове: "Я приеду, проверю, как ты там, в Амстердаме обустроилась. А потом и в Берлине..., - он не закончил и Юджиния кивнула: "Я все понимаю. Я просто..., просто буду вам благодарна, вот и все".
Он молчал, протянув ей папиросы, чиркнув спичкой.
- Я за твоей спиной, Корнелия, - наконец, сказал Джон: "Ты помни это. Если что, я сделаю все, чтобы тебя оттуда вытащить. Ничего такого не случится, конечно, - Джон подмигнул ей и взял с пола папку: "Знаешь, что это?"
- Моя папка, - она улыбнулась: "Я ее много раз видела. Только моего имени там нет. Корнелии Брандт".
- Еще чего не хватало, папки именами подписывать, - буркнул Джон. Покусав карандаш, поцеловав ее теплое плечо, он решительно набросал: "Шпага".
- Почему? - спросила Юджиния.
- Ты на нее похожа, - Джон прижал ее к себе: "На вашу, семейную, шпагу Ворона. Вроде и красивый клинок, а бьет без промаха. По-немецки, "Брандт" означает "меч", о чем ты, - он поцеловал девушку в нос, - должна помнить. Теперь иди ко мне, - он порылся в вещах и нашел свой хронометр, - через два часа здесь будет яхта, а я еще не сделал всего того, что хотел".
Герцог стоял на серых камнях берега, кутаясь в свою потрепанную куртку, дыша на руки. Утро было зябким. Паруса яхты растворялись в белесой дымке. Пахло солью, дул влажный, несильный ветер. Джон вздохнул: "Через сутки она будет в Схевенингене. Вот и хорошо".
Он, внезапно, поморщился:
- Что-нибудь придумаю, - успокоил себя Джон: "Я говорил, такого не повторится. Только с ней, обещаю. Еве об этом знать не надо, ни к чему".
Он, зачем-то, помахал яхте. Мачты почти скрылись из виду. Закурив, Джон пошел к воротам, за ночной почтой. Там, как он надеялся, лежала каблограмма из Лондона, от сына.
Высокая женщина в темном платье стояла на берегу моря, глядя на мелкие, тихие волны. Пахло солью, плотная, непрозрачная вуаль, что закрывала ее лицо, удерживалась на шее кружевным шарфом. Она вытянула руки в перчатках и посмотрела на свои искривленные, бесформенные пальцы.
- Скоро и писать сама не смогу, - горько подумала Ева: "Придется миссис Бейкер диктовать. Врач сказал, что глаза еще не затронуты. Но я читала, я знаю, что много больных заканчивает слепотой". Она наклонилась и потрогала теплую, прозрачную воду. В Австралии, после того, как ей поставили диагноз, после того, как ей пришлось сделать, по настоянию мужа, то, за что она до сих пор просила прощения у Бога, она хотела покончить с собой. Однако потом пришло письмо от матери. Рэйчел просила ее остаться в живых.
- Когда-то давно, - читала Ева ровные строки, - когда вы были еще маленькими, я совершила страшный грех, и долго наказывала себя за него. Но Господь дал мне возможность его искупить и начать новую жизнь. Бог не посылает нам тех испытаний, Ева, которые мы не в силах перенести. Твоему сыну нужна мать, и так будет всегда, даже когда Маленький Джон вырастет. Не лишай его своей ласки и любви. Ты знаешь, что такое остаться сиротой. Не делай этого, милая моя девочка.
Сын приехал из Лондона поздно вечером. Он весело сказал, приоткрыв дверь гостиной, где читала Ева: "Мамочка, ужасно хочется выспаться. Утром увидимся".
- Утром, - усмехнулась Ева, посмотрев на свои изящные часы: "Второй час дня. Жалко, конечно, что я в гостевой коттедж даже заходить не могу. Хотелось бы мальчика завтраком накормить. Ничего, там хорошая кухня, припасы все есть. Он справится".
Врач привез ей флаконы темного стекла с маслом индийского дерева. Еву тошнило. Однако, подходя к зеркалу, она замечала, что новые язвы не появляются. Она давно научилась рассматривать себя спокойно, как будто бы перед ней стояла другая, незнакомая женщина
- Снадобье замедляет течение болезни,- объяснил ей врач: "Может быть, и удастся избежать поражения глаз, ваша светлость".
Сзади раздались шаги. Ева оправила вуаль. Вот уже десять лет ни сын, ни муж не видели ее лица. Сиделка и врач привыкли к ней. Миссис Бейкер, спокойная, пожилая, немногословная женщина, была из людей герцога.
- Я разное видела, - пожала сиделка плечами, когда десять лет назад болезнь перешла на кисти рук, и Еве стало сложно обслуживать себя. Миссис Бейкер как раз тогда, как она выражалась, ушла в отставку. Женщина переехала в Саутенд. Сиделка была бездетной вдовой. Ева, по некоторым ее фразам догадывалась, что миссис Бейкер побывала и в Индии, и в Африке.
- Выспался? - смешливо спросила она у сына.
- На таком воздухе я бы спал и спал, - Маленький Джон зевнул и потянулся: "Я тебе цветы привез, мамочка. Гиацинты. Отдал миссис Бейкер, она их в твоей спальне поставит. Пришла посылка от тети Вероники, с книгами, письма доставили..."
- Все прочитаю, - пообещала Ева и зорко взглянула на сына. На его загорелых щеках играл легкий румянец. Лицо было сонным, спокойным, светло-голубые глаза блестели. Джон спал и видел во сне Полину. Девушка лежала, прижавшись к нему, посапывая, держа его за руку.
- Прямо отсюда на полигон поеду, - решил юноша: "Папа еще там должен быть. Станция в пяти милях от участка, найду экипаж какой-нибудь. А не найду, и пешком доберусь, не страшно".
Джон был в куртке ремесленника, в суконных, старых брюках. Коротко стриженые волосы шевелил ветер.
- Хорошо, что ты приехал, - по голосу матери было слышно, что она улыбается: "Отец твой с Рождества здесь не был, - Ева вздохнула, - хотя, конечно, у него работы много..., Пойдем, - она кивнула, -прогуляемся, сыночек".
Они шли, молча, слушая крики чаек, что метались в синем, ярком небе. Джон нагнулся и взял какой-то камешек: "Пасха скоро, а после Пасхи можно обвенчаться. В Мейденхеде, бабушка Марта и дедушка Питер будут только рады. Незачем устраивать светскую свадьбу. Ни мне, ни Полине это не нужно. Жалко только, что мама не сможет приехать".
- Ты девушку встретил, - утвердительно заметила мать.
Джон от неожиданности даже остановился.
- У тебя лицо такое, - услышал он смешливый голос из-за вуали: "Твой отец так смотрел, когда ко мне, на Ганновер-сквер, с гиацинтами пришел".
- По крышам, - Джон расхохотался.
- Встретил, мамочка, - признался он: "Ты послушай, пожалуйста".
Он говорил, а Ева думала: "Совсем взрослый мальчик. И Полина девушка хорошая, разумная, сразу видно. Пусть венчаются и живут спокойно. У меня хоть внуки будут. Ничего, что они кузены, тысячи людей так женятся".
Она повела рукой в воздухе, и Джон поднял свою руку. Когда он был ребенком, мать придумала игру. Они почти смыкали ладони, оставляя маленькое пространство. Мать, серьезно, говорила, указывая на него: "Здесь, сыночек, наши сердца бьются. Слышишь?"
Джон слышал. Он услышал и сейчас. Мать постояла несколько мгновений, а потом всхлипнула: "Это хорошо, мой милый. Поезжай к папе, договорись обо всем. Венчайтесь, и привози сюда свою Полину".
Джон замялся. Юноша, наконец, решительно сказал: "Мы летом с ней отплывем в Америку, на три года. Она будет учиться в Оберлин-колледже, в Огайо, туда принимают женщин. А я у дяди Натаниэля поработаю. Он юрист, и я тоже, хоть я последние годы, в основном, в седле сидел, а не за кодексами законов. Но мы вернемся, - торопливо добавил Джон, - вернемся, мамочка, ты не волнуйся".
- Ты из Южной Африки вернулся, - рассудительно заметила Ева, - Америка цивилизованная страна, и родственники у нас там есть. Все хорошо будет, милый. Пишите мне, - велела она. Джон, облегченно, улыбнулся: "Конечно, будем. Можно я пару дней с тобой поживу, мамочка, - попросил он, - папа все равно, занят еще, - он указал на север.
- Зачем ты спрашиваешь? - удивилась Ева: "Ты мой сыночек. Живи столько, сколько надо. Что там тетя Вероника прислала? - поинтересовалась она.
- "Цветок Скалистых Гор" - Джон ухмыльнулся: "Я пролистал, когда завтракал. Об английской леди. Она едет в Америку навестить родственников. Ее крадут мормоны, и она становится пятидесятой женой старейшины тамошнего. Бойко написано, как обычно у тети Вероники. Потом в нее влюбляется..., - Ева подняла ладонь: "Хватит, хватит. А то мне неинтересно будет читать. За Полиной там присматривай, в этом Огайо, - отчего-то добавила мать.
Джон вспомнил карту Северной Америки и рассмеялся: "Юта там далеко, и вообще, мормоны крадут девушек только в романах, мама. У них недостатка в женщинах нет, поверь мне".
- Все равно, - велела Ева, и хмыкнула: "Собаку бы завести, да врач запрещает. Вдруг убежит, а как болезнь передается, доктора не знают. Нельзя рисковать. Жаль, веселее было бы".
- Ничего, - уверенно сказал Джон, - как мы с Полиной из Америки вернемся, у тебя внуки появятся, мамочка. Будем каждую неделю к тебе приезжать, обещаю.
Юноша бросил камешек в воду и ласково сказал: "Сейчас пообедаем, а потом я тебе буду читать письма, мамочка".
Они пошли к дому. Ева, обернувшись, посмотрела на тихое море: "Все будет хорошо".
Пьетро отложил перо и посмотрел на ровные строки. Она должна была скоро вернуться. Мать повела ее в ателье к тете Сидонии, в эмпориум, сшить новые платья для Америки. Он прислушался. Дом был тихим, отец уехал на стройку. Пьетро перечитал письмо:
- Нет, нет, все не так. Все плохо. Господи, почему я могу написать проповедь так, что ее перепечатают все газеты, а любовное письмо у меня не получается.
- Потому что здесь надо писать правду, - прозвучал настойчивый голос у него в голове. "Не обманывай себя, Пьетро. Все, чем ты занимаешься, это суета. Тот самый жемчуг, что мечут перед свиньями. Посмотри на своих прихожан. Одной рукой они осеняют себя крестным знамением, а другой, подписывают распоряжения, согласно которым где-нибудь в Индии, или Африке умирают туземцы на плантациях. И все ради того, чтобы в Лондоне, дамы наряжались в шелка, а джентльмены распивали французские вина. Конечно, дядя Мартин не такой, и кузен Питер тоже, но все равно..., -Пьетро насторожился. Внизу хлопнула дверь.
- Если она согласится, - Пьетро сложил письмо, - я поеду с ней в Америку. Там священники нужны. Надо проповедовать индейцам. Там есть новые штаты, церквей еще мало, каждые руки пригодятся. Мама переживет, ничего. Тем более это всего на три года. А если откажет, - он посмотрел на себя в зеркало и пригладил темные волосы, - тогда ты знаешь, что делать.
Пьетро давно об этом думал. "Сейчас, - он вышел на лестницу, - сейчас и решишь".
Полина держала в руках букет фиалок. Она была в дневном, закрытом платье глубокой, темной синевы, отделанном брюссельским кружевом. Девушка улыбнулась, подняв голову:
- Кузен Пьетро! Ваша мама пошла, встречаться с издателем, а меня кузен Питер отвез в Британский Музей, показать галереи Кроу. Такая прекрасная коллекция.
Она сразу сказала тете, что ее брат погиб в Париже. Вероника только перекрестилась: "Говоришь, много народу на его похороны пришло?".
- Почти двадцать тысяч человек, - кивнула Полина: "Волка..., то есть, Мишеля, - его очень любили, тетя".
- Мальчишки сиротами остались, - Вероника поднялась и прошлась по гостиной, обставленной в готическом стиле, увешанной гобеленами. Она вздохнула, опираясь на резную, черного дерева спинку стула:
- Я матери твоей напишу, конечно, поддержу ее. Ты, пока в Ливерпуль не уехала, под нашим крылом поживешь. Кто-то из кузенов тебя в Мейденхед отвезет, к тете Марте. Мы с тетей Сидонией твоими платьями займемся...
Все было просто.
Дядя Мартин сразу сказал: "Каюту мы тебе возьмем самую лучшую. Багаж пошлем в Ливерпуль заранее, чтобы тебе налегке ехать. Выбери книги, что понадобятся..., - он быстро написал что-то. Полина, неуверенно заметила: "В колледже библиотека есть, дядя Мартин".
- Ну и что? - он поднял бровь. Полина увидела пришпиленный к сюртуку пустой рукав: "Никогда бы в жизни не заметила. Он одной рукой ловчее многих управляется".
- Я привык, - смешливо сказал дядя, почесав седоватый висок.
- Двадцать лет без нее. Все твои кузены тебе скажут, что в университете лучше иметь свои книги. Поедешь на Чаринг-Кросс, в этот магазин, - он протянул Полине записку, - они сразу все в Ливерпуль отправят. О деньгах не думай, - он поднял ладонь, - ты семья. В Бостоне о тебе Фримены позаботятся, а в столице мой старший брат. Кто-нибудь тебя довезет до этого самого Огайо.
- А почему не Фримены? - удивилась Полина.
- Ты с ними не сможешь в одном вагоне ехать, и в одной гостинице жить, - коротко объяснил Мартин, запечатывая письмо: "Они цветные".
- Что за отвратительная косность! - возмутилась Полина: "В Европе, давно..."
- И в Англии тоже, - дядя прервал ее.
- К Америке тебе привыкать придется, - задумчиво сказал он.
Джон уехал к матери, на прощанье, поцеловав Полину. Он весело заметил: "Когда вернусь, отправимся в Мейденхед, и договоримся о венчании. Ты пока молчи, иначе, - он рассмеялся, - тетя Вероника и тетя Сидония начнут светскую свадьбу организовывать".
Полина взглянула в серые глаза кузена Пьетро: "Он на отца похож, конечно. А на тетю Веронику, как раз глазами".
- Я вам письмо принес, кузина Полина - он, отчего-то покраснел: "Вы не обессудьте, я плохо пишу, -Пьетро замялся, - о таком. Возьмите, - он протянул девушке бумагу и добавил: "Я на крыльце подожду".
Он вышел на гранитные ступени. Присев, священник опустил голову в руки. Это было словно наваждение. Он видел ее каждый день, любовался белокурыми, чуть вьющимися волосами, большими, синими глазами. Пьетро водил ее гулять в парк, показывал строящееся здание парламента, над которым работал отец, и собор Святого Павла. О Боге они не говорили. Полина только, как-то раз, заметила: "Меня крестили, но моя мать атеистка. Я понимаю, - она вздохнула, -кузен Пьетро, некоторым людям нужна религия". Девушка поискала слово: "Как утешение".
- Утешение, - пробормотал сейчас Пьетро, ожидая ее: "Она права, конечно. Я и найду, - он повернулся и поднялся, - Полина вышла наружу, - утешение. Если она мне откажет".
- Кузен Пьетро, - Полина протянула ему письмо, - я очень польщена, но я люблю другого человека. И он меня тоже. Мы с ним обручились, - ее щеки мгновенно покраснели, - и скоро поженимся. Но я была бы вам обязана, если...
- Я джентльмен, - коротко сказал Пьетро, разорвав записку: "Не стоит, и говорить об этом, кузина. Простите, - священник наклонил темноволосую голову, - я вынужден вас оставить. Дела". Он прошел через парк на Ганновер-сквер, застегивая сюртук: "А мама? Она не перенесет такого, как я могу?"
Вокруг было тихо, солнечно, Ганновер-сквер была пуста. Пьетро, остановился у входа в церковь Святого Георга: "Если я останусь здесь, - пронеслось у него в голове, - то это все бессмысленно. Никого другого, кроме Полины, мне не надо. Притворяться, играть в любовь, жениться ради приданого..., Делай то, что задумал. Господь о тебе позаботится, отец Пьетро".
Он дошел до Чаринг-Кросс, в полуденной толкотне, и свернул в сторону Кинг-Вильям стрит.
- Там будет кто-нибудь, - Пьетро посмотрел на невидное здание. Рядом с входом висела простая вывеска: "Лондонская конфедерация ораторианцев святого Филиппа Нери".
Пьетро перекрестился. Шагнув внутрь, он услышал веселый голос: "Мы с тобой, Пьетро, почти десять лет не виделись. Ты мне не писал, и вот появился, как снег на голову".
Святой отец Джон Генри Ньюмен мыл пол в передней. Он опустил швабру, поправил рукава темной рясы, и окинул Пьетро взглядом.
- Вырос, - хмыкнул Ньюмен: "Когда отец тебя в Оксфорд привозил, тебе девятнадцать было, я помню".
Пьетро все молчал, а потом взял ведро: "Давайте я вам помогу, святой отец. Я поговорить пришел..."
- Вот и поговорим, - усмехнулся Ньюмен и велел: "Скидывай сюртук, бери швабру и рассказывай, что у тебя случилось".
- Как хорошо, - Пьетро оглянулся, вдыхая тонкий аромат ладана и свечей. Дверь в часовню была раскрыта. Он увидел маленький, простой алтарь с фигуркой Богоматери.
- Как спокойно,- понял он. Выжав сильными руками тряпку, священник начал говорить.
В гостиной пахло турецким кофе. После обеда Пьетро извинился и ушел к себе. Вероника, пристально посмотрела на сына:
- Он очень спокойным выглядит, слава Богу. Жениться бы ему, конечно, но Юджиния в Европу уехала, а Полина..., - она искоса взглянула на девушку, - Полина, хоть мне и племянница, а все равно, не приведи Господь, путем своей матери пойдет. И как ее воспитывали? Джоанна невенчанной с Полем живет, а дочь от государственного преступника родила. И за обедом Полина говорила о правах женщин. Какие права? - Вероника, незаметно, вздохнула: "С обязанностями бы справиться. Муж, дети, хозяйство…, За всем этим и не найдешь время голосовать. Что я и Сидония на булавки себе зарабатываем, это хорошо, конечно, но разве женщина может управлять производством, как Мартин? Тетя Изабелла строила, но это не для дамы занятие. Что Полина преподавать хочет, пусть девочкам и преподает. А в университетах нужны мужчины".
Полина и Питер-младший устроились на кушетке у открытого в сад окна. Дул теплый ветер. Кузен, смешливо, сказал: "Это и есть тот самый крестик. Ему три сотни лет, а то и больше".
Полина положила на узкую ладонь маленький, играющий алмазами крест.
- Мама мне рассказывала, - задумчиво проговорила девушка, - рассказывала, что второй, с изумрудами, был у вашей тети Юджинии.