Питер грустно кивнул: "Сейчас и не найдем его. И сабля родовая, что у дяди Теодора была, тоже в Сибири сгинула, и образ Богоматери. Жаль, конечно, - он развел руками, - хотя во время французской революции потерялся портрет бабушки Марты. Тот, что дядя Теодор писал. Да и вообще, кузина, в лондонском пожаре вся старая усадьба Кроу сгорела. Она у церкви святой Елены стояла. Но портрет тети Тео остался. Завтра сходим с вами, посмотрим на него, - он улыбнулся. "И портрет миссис де ла Марк вы увидите. Он в Мейденхеде висит".
- С ним, подумала Полина, было легко.
У него были веселые, лазоревые глаза, он рассказывал ей об Индии и Китае, шутил. Девушка спросила: "Вы опять в Бомбей едете, кузен Питер?"
- Еду, - мужчина подмигнул ей: "Там железную дорогу начинают прокладывать. Это для нашей компании очень на руку. Кузен мой, Виллем де ла Марк, я вам о нем рассказывал, женился, двое детей у него, а я их так и не видел. Мальчик и девочка, Виллем и Маргарита".
- Он на местной девушке женился? - поинтересовалась Полина.
Питер отчего-то покраснел.
- В колониях так не принято, - коротко ответил он.
- Даже если девушка англиканка, все равно..., - он вздохнул: "Как по мне, это ерунда, конечно. У Виллема жена из Батавии, из старой голландской семьи. Они там двести лет, как обосновались. Луиза ее зовут".
Питер замолчал и посмотрел в окно, на нежный, весенний закат. Тогда, в Бомбее, Виллем усмехнулся: "Даже не думай. Хочешь, возьми ее в сожительницы. Ты в Индии все равно на год, а то и больше, пока в Кантон не поедешь. Надо же тебе как-то устраиваться. Я устроился".
- Я не хочу устраиваться! - яростно ответил Питер.
Они сидели в саду усадьбы де ла Марков, на Малабарском холме. Вдали поблескивала гладь океана, шелестели листья пальм. Виллем разлил кокосовое молоко: "В следующем году мне привезут Луизу, из Батавии, а ее, - он кивнул на дом, - я отправлю куда-нибудь. В деревню. Подальше отсюда, в общем. Станет танцовщицей, ничего страшного".
- То есть проституткой, - гневно отозвался Питер.
Кузен пожал плечами: "Я ее обеспечу, на первое время, но не могу, же я всю жизнь давать ей деньги. Ребенка у нее нет, я был весьма осторожен. Она, может быть, даже замуж выйдет. Не бледней, в колониях, так все поступают".
- Я не собираюсь, - отрезал Питер: "Я пойду к ее родителям, и сделаю..."
Виллем расхохотался, показав крупные, белые зубы: "Они язычники, идолопоклонники, из касты неприкасаемых. Ее отец пол у меня в конторе подметает. Они просто не поймут, о чем ты говоришь. Хочешь, - он подмигнул Питеру, - я сам все устрою? Дам им денег. Считай это подарком".
Питер осушил серебряный бокал: "Нет, спасибо. Бесчестно калечить судьбу невинной девушки".
- Ей шестнадцать лет, - протянул Виллем, - скоро родители выдадут ее замуж за какого-нибудь, как они, мусорщика. Она умрет, не дотянув до сорока, рожая бесконечных детей. А так хоть немного поживет в холе и неге, - он усмехнулся: "Смотри, Питер, к шлюхам лучше не ходить. Сифилиса, что здесь, что в Кантоне, полным-полно".
- Я не хожу к шлюхам, - оборвал его Питер и больше они об этом не говорили.
- Надо было мне тогда настоять на своем, - горько подумал мужчина, вспомнив ее изящную фигурку в бедном, темном сари, кожу цвета корицы, и огромные, опущенные вниз глаза. Она помогала родителям убирать контору "Клюге и Кроу" в Бомбее. Там Питер ее и увидел, в первый раз. "Подумаешь, - вздохнул он про себя, - мама и папа бы поняли. Наверное. А я испугался. Какой я был дурак".
- В общем, - весело сказал Питер, глядя в синие глаза кузины, - может быть, я там встречу девушку, что мне по душе придется. А вы уже встретили, - он понизил голос.
- Кузен Питер! - удивилась Полина.
- Это у меня от бабушки Марты, - он оглянулся на родителей, что еще сидели за столом: "Она тоже смотрит на человека и все видит. Но я никому не скажу, не бойтесь".
- Спасибо, - Полина протянула ему маленькую, сильную руку. Питер, бережно, ее пожал.
- Мне в Уайтчепел надо будет вернуться, - подумала девушка, отпив кофе с кардамоном: "Я обещала. Тем более, я в каюте первого класса буду ехать. К моему багажу вообще не притронутся. Джон меня туда проводит. Заберу у Гликштейна материалы, и забуду обо всем этом".
Джон, несколько раз, порывался ей объяснить, что он делал на собрании. Полина только качала головой: "Не надо. Все, что было, то было. Ты сам сказал, такое больше не повторится. И у меня, -девушка прижалась к нему, - тоже".
- Чайка, - Джон, ласково, погладил ее по щеке: "Когда наши дети вырастут, мы им расскажем, как встретились. Кое-что, - он обнял Полину, - выпустим, конечно. До поры до времени".
- Я возвращаюсь в Бомбей, - добавил Питер, - еще и потому, что де ла Марки едут в Европу. Устали они жить в колониях. Там будет новый глава представительства, индиец. Я ему помогу на первое время.
- Мой брат покойный, - отчего-то сказала Полина, - он работал с шахтерами в "Угольной компании де ла Марков". Я слышала, у них и замок есть?
- Виллем его восстанавливать хочет, - заключил Питер: "Может быть, ваш бельгийский король ему еще и титул даст. Хотя они не католики, де ла Марки. Протестанты".
- В Бельгии сам король протестант, - отмахнулась Полина: "Ничего страшного. Леопольд очень свободомыслящий человек, увлекается техникой, наукой. Мы приняты при дворе, - улыбнулась Полина, - бабушка Мадлен дружила, чуть ли ни со всеми монархами европейскими".
Когда Кроу отправились домой и Полина пошла, спать, Франческо, проводил глазами жену. Вероника тоже поднялась по лестнице в их комнаты. Он постучал в дверь к сыну.
Пьетро сидел за столом, просматривая надписанные конверты.
- Тебя, который час не видно, - рассмеялся Франческо Он замер, заметив сложенные стопками книги и раскрытый саквояж на полу.
- Неужели он все-таки в Лидс отправится, - подумал Франческо, - в приходе Аарона служить? Аарон ему брат, а Ева и Диана сестры. Никто ничего не знает. Только тетя Марта и мы с Вероникой. И не надо, чтобы знал. Вероника, расстроится, конечно, но ведь Лидс, это не Китай. Туда поезда ходят. Ничего страшного.
- Да, - Пьетро, рассеянно, оглядел свой чистый, прибранный рабочий стол, - не видно.
Он поднялся и посмотрел на отца: "Я сегодня был в канцелярии архиепископа Кентерберийского. Подавал прошение о том, чтобы меня уволили за штат".
- Ты снимаешь с себя сан? - Франческо даже отступил назад.
- Да, папа, - кивнул Пьетро и его серые, большие глаза внезапно улыбнулись: "Я уезжаю в Италию, папа. В Рим".
Герцог, стоя на ступенях, допил чашку остывшего кофе и посмотрел на горизонт. Скоро за ним должна была прийти паровая яхта из Лондона. Кабеля от сына так и не было. Джон едва заметно дернул щекой: "Как только мы возьмем Гликштейна и всю эту банду, я объясню мальчику, что к чему. Это не повторится. Чайку мы подержим у себя, поспрашиваем ее о том, что происходит на континенте. Думаю, и французские, и немецкие коллеги будут рады этим сведениям. А потом вышлем на континент, когда станет понятно, как во Франции дела устроятся. Республики у них не будет, в этом я уверен. Найдут себе другого короля. В Бельгии тоже, несмотря на все баррикады, до сих пор монархия".
Он вынул из кармана простой блокнот и пролистал его.
- Гарибальди, Гарибальди..., - пробормотал Джон: "Даже обидно, мой племянник отлично знает язык, мальчик он взрослый, но разве пошлешь в Италию англиканского священника? Смешно. И Вероника будет против этого. Надо поднять досье, посмотреть, кого из эмигрантов можно использовать. Последить за ними. Мало ли, вдруг у кого-то есть карточный долг, или чужая жена в любовницах".
С тех пор, как Корнелия, герцог звал ее именно так, уехала, он просыпался каждую ночь, ища ее рукой.
Так было, и в Австралии, когда Еве поставили диагноз и Джон отселил ее в отдельный, закрытый коттедж. Он тогда лежал по ночам, глядя в потолок. Потом, устроившись на узкой кровати в спальне сына, он прижимал мальчика к себе и шептал ему, что все будет хорошо. "Малыш плакал, каждую ночь, - вспомнил герцог, - звал мать. Я к нему приходил и пел ему колыбельные. И Ева плакала".
Он увидел перед собой огромные, голубые глаза и услышал ее тихий голос: "Джон, как же так? Это дитя, ты был рад..., И врачи еще не знают. Может быть, это не..., - Ева помолчала. Справившись с собой, она продолжила: "Не та болезнь. Зачем...?"
Джон наклонился к жене, что сидела, забившись в кресло. Не касаясь ее, он спросил: "Ты хочешь, чтобы наш ребенок всю жизнь страдал? Чтобы он до конца своих дней не смог обнять отца, и брата? Я понимаю, Ева, ты думаешь о себе..."
Жена, было, открыла рот. Джон жестко прервал ее: "О себе. Тебе хочется компании, если диагноз подтвердится. Тебе страшно всю жизнь провести одной. Выбирай, либо ты принимаешь, - он поискал слово, - снадобье, и едешь со мной и Джоном в Англию. Я тебя селю в Саутенде, обеспечиваю, не развожусь с тобой..."
- Либо? - белокурая голова задрожала. Длинные пальцы в темных перчатках схватились за ручку кресла.
- Либо я получаю развод, - Джон закурил сигару, - это все устроится быстро. Ты мне уже никогда не сможешь быть женой. Мы с Джоном возвращаемся домой, а ты с ним, - он кивнул на живот Евы, -остаешься здесь, в том месте, которое ты видела. В колонии, для таких больных, как..., - он не закончил: "Маленький Джон вырастет без матери. Я ему скажу, что врачи запретили тебе путешествовать, вот и все".
Она поднялась. Ева была выше его. Не успел герцог опомниться, как жена хлестнула его по щеке.
- Перчатка, - понял Джон: "Она не сняла перчатку".
- Мерзавец, - коротко сказал Ева, и вышла из комнаты.
Он опустился на персидский ковер. Была жаркая, зимняя ночь, трещали цикады. Из раскрытых окон веяло эвкалиптами и сухим, острым запахом буша. Джон подышал и посмотрел на темное, без единого огонька море.
- Она могла, - отчего-то подумал мужчина: "Могла снять перчатку. Хотя врачи сказали, что у большинства людей иммунитет к этой болезни. Когда она вернулась из стойбища, я ее..., - Джон, не справляясь с тошнотой, добрался до умывальной и опустил голову в медную раковину. Его вырвало. Вернувшись в гостиную, он прополоскал рот виски, и нашел свой окурок в пепельнице. Джон прикурил от свечи: "Видит Бог, я это сделаю".
На следующий день врач Евы постучал к нему в кабинет. Закрыв дверь, он оглянулся:
- Ваша светлость, ее светлость, как она мне сказала, ожидает ребенка. Уже четвертый месяц. Она попросила, чтобы я дал ей снадобье, но диагноз, - врач замялся, - еще не подтвержден. Мы должны понаблюдать за тем, что происходит с этими пятнами. Может быть, это просто реакция на какое-то местное растение, или кожная болезнь. В любом случае, я не могу проводить такие манипуляции без разрешения мужа, поэтому я к вам и пришел..., - он замолчал.
- Я согласен, - герцог отложил перо. Светло-голубые, прозрачные глаза взглянули на врача. Тот, отчего-то, поежился: "Делайте все, что надо".
Когда доктор ушел, Джон вздохнул: "Все-таки одумалась". Больше они с женой об этом никогда не разговаривали.
- Развод, - он все смотрел на серую гладь моря: "Нет, к чему? Люди не поймут. Все знают, что Ева больна. С больными не разводятся, это недостойно джентльмена. А Корнелия, - он, внезапно, усмехнулся, - Корнелия младше меня на тридцать лет. Зачем я ей нужен? Пусть спокойно работает. Потом, как тетя Марта, выйдет замуж, и я ее посажу на бумаги. У нее голова отличная. Не зря тетя Марта ей учителей из Кембриджа приглашала. Если бы женщин в университеты пускали..., Хотя не в наше время, - Джон выбросил сигару. Он услышал, как кто-то, за его спиной, открывает дверь на террасу.
В спальне пахло ландышевыми каплями. Вероника, лежала на кушетке, прижимая к виску влажный платок. Женщина, слабым голосом сказала: "Это ты! Ты виноват, Франческо! Ты повез его в Италию. Ты приглашал сюда этого Мадзини! В конце концов, этот Ньюмен, что принял католичество, тоже твой друг. А теперь, - она приподнялась, - теперь мы лишимся сына..."
Пьетро через неделю должен был отплыть на континент. Он ехал в Рим через Амстердам и Брюссель. "Заодно с родственниками повидаюсь, - улыбнулся мужчина. Взглянув в заплаканные глаза Вероники, сын твердо добавил: "Я решил, мамочка, и от своего слова не отступлю. Не волнуйся, я год поучусь, и вернусь".
- Этим, этим..., - Вероника подышала. Поднявшись, она зашуршала пышным, украшенным бантами платьем. Шелк цвета голубиного крыла отливал серебром в свете туманного, влажного дня. Погода началась портиться, пошли дожди.
- Католиком, - помог ей сын. Вероника подумала: "Даже сказать этого слова не могу. Господи, за что нам все это".
- Мамочка, - Пьетро обнял ее за плечи. От матери пахло знакомо, чернилами, и ее ароматической эссенцией. Она, всхлипнула: "Как же так? У них обет..."
- Это у священников обет, - рассудительно заметил сын: "Я еду изучать догматы католицизма. Вернусь и буду преподавать в университете. Латынь, итальянский..., Я просто, - Пьетро вздохнул, - пообещал, мамочка. Ему, - он указал куда-то вверх.
Ньюмен только усмехнулся:
- Если бы мне давали гинею за каждого юношу, что прибегал в церковь с разбитым сердцем, надеясь на утешение, я бы уже разбогател. То есть община, - поправил себя священник. "Что ты мне сейчас говоришь, Пьетро, мол, никого другого тебе не надо, так тебе двадцать семь. Ты молодой человек. Поезжай в Рим, поучись в Английском Колледже". Священник прикоснулся к руке Пьетро: "Потом посмотрим. И постригать я тебя не стану, и принимать в католицизм, тоже".
Пьетро открыл рот от удивления: "Я думал, что..."
- Думал, - Ньюмен выплеснул грязную воду в канаву: "У тебя голова горячая. Она у всех такая была. В Риме остынешь. Тебе по десять часов в день учиться придется. Остынешь и решишь, что тебе дальше делать".
- Почему лишимся? - Франческо забрал у нее платок и окунул в серебряную миску с холодной водой. Шторы были задернуты, дома царила тишина. Полина, с кузенами, уехала в Мейденхед.
Он нежно приложил к виску жены кружево: "Сидония и Мартин тебе то, же самое сказали". Франческо поцеловал ее высокий, белый лоб: "Католик. Ничего страшного, они в парламенте давно заседают, и в судах выступают. Женится, у нас внуки будут..."
- На ирландке, - вздохнула Вероника: "На какой-нибудь девчонке с фермы. Хуже того, на дочери эмигранта, пропахшего виски. Других католичек здесь нет. Она будет неграмотная, начнет рожать каждый год..."
- Ты сама хотела внуков, - удивился муж: "Они и появятся. Не плачь, пожалуйста. Пьетро едет учиться. У него нет намерения, участвовать в тамошней революции, я тебе обещаю. Он спокойный, разумный мальчик. Может быть, - он подмигнул жене, - на итальянке он и женится".
- Твой отец женился, и вот..., - Вероника не закончила и нахмурила лоб: "Мама мне говорила..., Принеси-ка, - попросила она, - Дебретта".
Франческо подал ей справочник дворянских родов Европы. Вероника, найдя нужную страницу, торжествующе сказала: "Я помнила. Наша прабабушка, мать того маркиза де Монтреваля, которому отрубили голову в революцию, была дочерью герцога Осуна, испанского гранда. Ее сестра вышла замуж за итальянца, римского герцога Гравини, - ухоженный палец Вероники уперся в книгу, - они все здесь".
- Герцог Доменико Гравини, - прочел Франческо, - женился на Марии Луизе Торлонья. Сын, две дочери.
- Младшей двадцать, - со значением сказала жена, - не замужем. Этот герцог Доменико, - она пошептала, - мой кузен в третьем колене. Пусть Пьетро с ними встретится, - велела женщина, захлопывая справочник. "Они ведь, - Вероника сладко улыбнулась, - тоже католики".
Муж забрал у нее книгу. Рассмеявшись, он поцеловал русый затылок.
- Я знал, что ты скоро успокоишься, - добродушно заметил Франческо.
Вероника взяла его руку, и, улыбнувшись, приложила к своей щеке.
- Я уезжать собрался, - сварливо сказал герцог, оглядывая сына: "Почему ты записки не оставлял, в положенном месте? Забыл, зачем я тебя в Уайтчепел послал?"
Юноша, вдруг, улыбнулся.
- Отдохнувшим выглядит, - понял герцог. Сын почесал коротко стриженые, светлые волосы. Свернув папироску, закурив, юноша присел на ступени. Герцог прислонился к деревянным перилам, выкрашенным уже выцветшей краской. Джон, требовательно, спросил: "Что молчишь?"
- Я у мамы был, - Маленький Джон скрыл зевок, темные, длинные ресницы дрожал: "Говорил с ней. Я, папа, обручился, - он поднял голову, - после Пасхи венчаюсь. С кузиной Полиной, дочерью тети Джоанны, из Брюсселя".
Отец молчал, а потом спросил: "Она что, в Лондоне сейчас, эта Полина?"
Маленький Джон кивнул: "Проездом, из Брюсселя. Она будет учиться в Америке, в Оберлин-колледже. Я тоже, папа, туда поеду, вместе с ней. В штат Огайо".
Герцог смотрел на море, а потом велел: "Пойдем. Нам надо поговорить".
Белокурые волосы девушки шевелил ветер с реки. Полина посмотрела на нежную зелень дуба. Могилы уходили вдаль, серые камни, белые, мраморные кресты. Вокруг было тихо, и она спросила: "Так вот это, бабушка Марта, самая первая?"
- Я есть Воскресение и Жизнь, - кивнула Марта, легко наклонившись, погладив камень.
- Три сотни лет он здесь лежит, первый Питер Кроу. А миссис де ла Марк, Ворон, адмирал, они все на дне морском.
Женщина была в трауре, бронзовые, подернутые сединой волосы, прикрыты черным капором. "Восемьдесят восемь лет, - зачарованно подумала Полина: "Тетя Сидония мне рассказывала, ее мерки за тридцать лет не изменились. И какая спина прямая".
- Юджиния тоже, - лукаво сказала девушка, глядя на надпись.
- Конечно, - зеленые глаза заиграли смехом. Марта велела: "Пошли. Сегодня итальянский обед, раз Пьетро сюда приехал".
Увидев портрет миссис де ла Марк, Полина ахнула: "Вы так на нее похожи!"
- Еще икона была, - вздохнула Марта: "Образ Богоматери, что в Сибири пропал. Ее тоже, наверное, с миссис де ла Марк писали". Полине нравилось в Мейденхеде. Дедушка Питер рассказывал ей о путешествиях на восток, бабушка о французской революции.
- Я твою бабушку Мадлен, и деда твоего сосватала, - как-то, смешливо, заметила она: "Там, в Бретани". Полина увидела китайский, лаковый комод с письмами, в кабинете у бабушки: "Вы их все храните?"
- Да, - просто ответила женщина.
- Видишь, один сын при мне остался, второй в Америке, обе дочки умерли..., Читаю, вспоминаю. И ты тоже, - велела Марта - мать не забывай, пиши ей. Джоанна редкая женщина. Это она в тетку свою, госпожу Мендес де Кардозо, ту, что на Святой Елене погибла. Впрочем, - Марта порылась в бюро, и достала большую, переплетенную в кожу тетрадь, - у вас роду всегда такие женщины были. Читай, -она протянула Полине записи.
Полина сидела с ногами на бархатном диване, вдыхая запах жасмина и виргинского табака. Она читала о Вороненке и Черной Джо. Подперев подбородок кулаком, девушка задумчиво сказала: "Издать бы все это, бабушка". Полина погладила нежным пальцем родословное древо. Там уже было отмечено, что ее старший брат похоронен на Пер-Лашез.
- Это для семьи, - отрезала Марта, забирая тетрадь: "Правнучка моя приедет, тоже Марта. Вы с ней познакомитесь, как ты в Америке будешь. Ей тоже, - женщина улыбнулась, - дам почитать. Ты учись, -она погладила Полину по голове, - может и вправду, когда-нибудь в университете станешь преподавать".