Летом было ещё ничего. А зимой мёрзли. Мерзли на улице, мёрзли в своей покосившейся хатёнке. Не часто удавалось протопить большую русскую печь. Солому давал сосед. За это Манька, сестрёнка Пашки, всю весну и лето пасла его гусей. Спали все на печи покотом, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись дерюгой. Под пасху сердобольные соседки подмазывали и подбеливали хатёнку Малышевых. А с крышей уже ничего нельзя было сделать. Она прогнила и надвинулась на самые окна. Издали походила на большую чёрную шапку на стариковской голове.
Но Пашка любил свою хату, хвастался своим друзьям–побирушкам, что они, слава богу, не ходят по дворам ночевать, а имеют свой дом.
У самого порога росла акация - гордость Пашки. Других деревьев не было во дворе, да и двора‑то не было: хата да акация, и никакой ограды. Каждую весну Пашка перестраивал скворечню, высоко подвязывал её на дереве, радостно встречал скворцов.
Когда Пашку дразнили казачата, выкрикивая: "Ни кола, ни двора, зипун - весь пожиток", - Пашка искренне возмущался:
- Брехня! А дом, а акация, а скворешня! Не видите? Глаза у вас повылазили?
В это утро Пашка шёл бодро. Он знал - раз идут на Козюлину балку, значит, обязательно зайдут к Шелухиным. Когда миновали двор Ковалевых, дед оживился:
- Внучек, а внучек! Никак Козюлина балка начинается?
- Козюлина. А откуда ты знаешь?
- Чую, что Ковалевы собаки брешут. Их хата крайняя. Барбос, ишь, как хрипит! Видать, обормоты никогда кобеля с цепи не спускали - задушенный у него брёх. Я его завсегда издалека различаю. Мы с тобой сейчас, внучек, к Сане Шелухиной зайдём.
- Пожалуй, обидится, если не зайдём, - поторопился Пашка с ответом.
Слепой улыбнулся:
- Это верно, што могут обидеться, если не зайдём.
Пашка, как свой, проворно взбежал на крыльцо шелухинской хаты, прильнул носом к стеклу и, нарочно гнусавя, пропищал:
- Подайте, не минайте, слепому на пропитание, богу во спасение!
Дед сам нащупал дверную щеколду. Добродушно покрякивая, он ввалился в хату. Как всегда, остановился у порога, перекрестился, поднял вверх незрячие глаза и запел хозяйкину любимую:
Как во граде, во Русалиме,
Слезно плакала богородица…
Раскачиваясь, он крутил ручку маленькой лиры. Незатейливый, к тому же старый инструмент шипел, жужжал и жалобно постанывал. Заунывные звуки, трогательные слова о деве Марии, ищущей своего распятого сына, заставили притихнуть детей большого шелухинского гнезда. А безвременно увядшее лицо хозяйки светлело: она любила пение слепца. Об этом он знал и потому непременно заходил в этот дом. После музыкального приветствия дед справился о здоровье семьи Шелухиных, неторопливо снял с себя сумки и уселся на низкую лавку у печки.
- Чем же угощать вас, гостички дорогие? - нараспев сказала Саня. - И ничегошеньки нету! Разве борщ вчерашний разогреть.
- Ты лучше книжку почитай! - попросил дед.
Он любил, когда хозяйка читала ему немудрёные потрёпанные книжонки со сказками.
Саня достала сказку о богатыре Тимоше и стала читать:
"- Эй, откуда ты?
- С саратовских степей!
- С саратовских? Слыхал о них довольно…"
Старик чуть слышно повторил: "С саратовских" - и радостно улыбнулся: саратовские степи были его родиной.
После того как сказка была прочитана, он вздохнул и заговорил:
- У нас саратовские степи просторные! Конца–краю им нет. Только земля аль казённая, аль помещичья, и жить трудовому человеку там негде. Обидел нас господь землёй! А степь просторная! Травы пахучие. Я там гуртовщиком у купца был. Гурты скота агромаднейшне перегонял к Волге. На этой работе и глаза остудил. А как ослеп, не нужен стал купцу. И пришлось перебраться на Кубань. Да и тут господь не забыл: наказал, видно за грехи. Остался с малыми сиротами христарадничать.
Саня сочувственно вздыхала и поддакивала. Она хорошо понимала горе старика. Шелухины хотя и были казаками, но жили не лучше нищих–иногородних.
А детям было скучно слушать разговор взрослых. Курносая Мотька, усевшись на лавку рядом с Пашкой, совала ему книжку и требовала:
- Найди мне "пы", найди!
Озадаченный Пашка чесал затылок.
А какая это "пы?" Ты сначала мне её покажи, вот я её тебе и найду.
Вмешалась старшенькая, Марфушка.
- А вот она какая, гляди: два столбика, а сверху перекладинка. Вот давай напишем слово "Петр". Это нашего папашки имя.
Она вставила в непослушные Пашкины пальцы карандаш. Пашка послюнявил его.
- Пиши один столбик. Та–ак! Теперь второй столбик, а сверху перекладинку. Это и есть твоя заглавная буква "Пы". Запомни, что она похожа на нашу калитку.
Пашка, боясь забыть букву, закричал деду:
- Дедушка, ты запомни - моя заглавная буква, как Шелухиных калитка.
Дед добродушно кивал головой, не прекращая разговор с хозяйкой.
А Марфушка продолжала:
- Пиши вторую букву рядом. Это "е", чтоб получилось "Пе". - Она водила Пашкиной рукой по бумаге. Непослушный карандаш в неумелых руках мальчика выводил каракули. А чтобы тот понимал, что собой представляет буква "е", маленькая учительница объясняла:
- Вверху петля, а снизу закорючка. Теперь надо писать "ты". Эта буква, как столбик с перекладиной наверху, а потом "ры" - это если подпереть левую руку в бок.
Хозяйка поставила на стол большую миску постного борща. Все быстро вооружились деревянными ложками…
Когда они уже ушли от шелухинского двора, дед заставлял внука писать на пыльной дороге буквы.
- Рисуй калитку, потом петлю с заковычкой, потом столб с перекладиной, потом…
- Да знаю, не мешай мне! - отмахнулся Пашка, старательно вычерчивая сапогом по пыли. - Ты б вот в школу меня отдал, деда!
Старик вздохнул.
- В школу тебе нельзя - хлеб некому будет собирать.
- А Колька?
- Вот я и думаю: Колька меньшой, нехай с этого года в школу пойдёт. А мы с тобой добытчики.
- Меньшой! Значит, меньшому можно в школу, а как я был поменьше, небось не записали в школу? - И Пашка зашмыгал носом.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В страстную пятницу, под пасху, на улицах станицы появилась большая группа косарей. Шли они из далёкой Орловской губернии, задолго до начала косовицы. Своим видом, одеждой косари отличались от станичников: длинные подолы расшитых рубах свисали ниже колен, посконные полосатые штаны обтягивали ноги. В руках у каждого обвязанная ветошью коса.
Перейдя Козюлину балку, косари присели отдохнуть в затишек под высоким забором, что отгородил от улицы дом богачей Ковалевых, тот самый дом, мимо которого сегодня проходил Пашка с дедом. Козюлина балка была давно облюбована пришлыми, как место, где зажиточные казаки нанимают сезонных рабочих на косовицу сена и на уборку хлебов.
Старики, сняв сумки, покряхтывая, разлеглись. Вслед за ними устраивались и те, кто помоложе, только один из парней, высокий и широкоплечий, не садился, стоял, задумчиво глядел на высокий дом с красивой резьбой на коньке крыши.
- Чего, Архип, зенки пялишь на чужое добро? Давай вот малость поедим с богом, - сказал парню один из стариков.
Архип нехотя отвёл глаза от дома, пощипал воображаемые усы и с лукавой ухмылкой произнёс:
- С богом‑то не больно вкусно, надо соли и лучку у казаков попросить. А то хлеб‑то, батюшка, сух, без воды не проглотишь.
Он подошёл к калитке и постучал. Собаки откликнулись оглушительным лаем.
- М–да! - протянул парень. - Целая свора! Войдешь в такой двор, пожалуй, псы штаны стянут!
- А тебе зачем туда? И без соли обойдёмся.
Калитка открылась. Выглянула хорошенькая девушка. Ее чёрные, как угольки, глаза вспыхнули любопытством.
- Ты чего? - спросила она, взглянув на парня из-под длинных ресниц.
- Свататься пришёл! - улыбнулся Архип.
Девушка не смутилась.
- А сейчас Пост, и сватов не засылают.
- А я, может, по–постному сватаюсь, а по–скоромному повенчаюсь.
Девушка в удивлении подняла на дерзкого парня глаза и с шумом захлопнула калитку. Но Архип не унимался и вдогонку прокричал:
- Невеста, а невеста, ты не серчай! В пост‑то серчать грех, а лучше принеси соли и лучку для гостей.
- Так бы и говорил, а то свататься! Тоже мне жених нашёлся!
- Ишь ты, голосок, что звонок, - кивнул Архип на калитку.
- Хороша Маша, да не наша, - бросил кто‑то из мужиков.
Через несколько минут из калитки вышла средних лет женщина с узелком. Она расстелила на траве полотенце, положила нарезанный белый калач, поставила блюдце с солью, высыпала головки лука и чеснока. За женщиной, тяжело передвигая ноги, обутые в валенки, вышел старик. На нём чистая длинная рубаха с красными ластовками под мышками, на плечах внакидку серый чекмень. Старые косари встали: они узнали богача Ковалева.
- Здорово был, Лександра Ваныч! - низко поклонился старику артельный, дядя Сидор.
Старик медленно оглядел всех. Его серые, все ещё острые глаза поблёскивали из‑под косматых бровей.
- Слава богу, добрые люди! - и не прибавив больше ни слова, он повернулся и медленно ушёл во двор.
Косари потянулись за хлебом, стали делить чеснок и лук. Ковалев вскоре вернулся. Кряхтя, присел на завалинку и стал ждать, когда пришельцы закончат с едой. К нему подсел бойкий артельный.
- Што это у тебя, Сидор, работнички ноне не больно хороши, слабоваты? - проворчал старик. - А ведь мне людей много надо на косовицу, да и крепких.
Хитрый артельный быстро затараторил:
- А чем же мы не хороши, Лександра Ваныч? Вот начнётся косовица, тогда увидишь, как косить будем! Трава зазвенит под косами, только держись!
- Косари ноне не дороги. В Расее, слыхать, голод: наплыв голодных к нам большой. А на Кубани, видишь, тоже ветра все высушили, трава будет редкая, низкая. Так‑то!
- Да оно‑то как будто и так, но урожай, пожалуй, неплохой будет, Лександра Ваныч, - осторожно возразил артельный.
- Урожай!.. Иде тебе, рассейскому мужику, понимать о кубанских урожаях! Хучь бы семена собрать, и то хорошо было бы, а он - урожай! Тоже мне хлебороб!
Старый Ковалев явно сбивал дену. Артельный тоже изворачивался, расхваливая свою артель, говорил о трудностях работы, доказывал:
- Да ведь косарям‑то всё равно, Лександра Ваныч, какой бы ячмень али там пашаница ни была. К примеру сказать, сенокос: высокая трава али маленькая - всё равно руками‑то махать. Плохую‑то траву и косить чижалей. Махнешь - она - джик и спеши вперёд, а то сосед пятки подрежет. Так‑то…
- Да ну, рассказывай там басни! Жалею тебя, вот и возьму твою артель. Ну, а насчёт того, што будут друг другу пятки подрезывать сумлеваюсь-уж больно тощие да хилые твои косари, в чём только душа держится! - Старик вздохнул. - Да уж так и быть, беру на себя харч до косовицы, а до той поры по хозяйству поможите. Работы много: камень будем ломать, заборы починим, не побираться же вам!
Из внеочередного дежурства по станичному правлению возвращался Мишка Рябцев. На этот раз Мишка был наказан за то, что присветил фонарь младшему сыну атамана Алешке. Подрались они из‑за Дашки Кобелевой, смазливой, лукавой девки, дочери богатого казака. Дашка морочила головы многим парням.
Злопамятный атаман приказал хлопцу чистить правленческий нужник. И сейчас Мишка обдумывал план мести.
Увидев косарей, он от нечего делать подошёл поближе. Высокий, плечистый парень привлёк его внимание. Кулаки у парня как добрые арбузы. Мелькнула мысль: "Вот бы такого верзилу в подручные для драки!"
Упорный взгляд Мишки заставил Архипа посмотреть в его сторону. Мишка не замедлил дружески подмигнуть:
- Здорово! Я тоже вроде хозяина, нанимать косарей пришёл. Мне в наказание за драки приказано общественный выгон косить. -Он шутливо кивнул головой на голый склон балки с торчащими бодылками прошлогодней полыни. - Только плачу подручным не грошами, а худобой - за день - пару блох или пяток вошей, кому что нравится!
Архип усмехнулся:
- Ну, этого добра и нам не занимать.
Мишка сплюнул, махнул чубом.
- Значит, нанимаешься в батраки? Ну и ну! Шея, видать, у тебя крепкая, а у деда Лексахи для тебя чижелое ярмо всегда найдётся. Нанимайся! По соседству жить будем. Вон моё подворье, у речки.
Заметив, что Архип разглядывает кирпичный дом атамана, Мишка пояснил:
- Не туда уставил гляделки, держи левее. В–о-он та хата, с покосившимися оконцами, под соломой. Это и есть мои хоромы. Заходи вечерами. На улицу вместе ходить будем. Ты драться на кулаках любишь?
Архип усмехнулся и сжал кулак.
- Да приходилось… Видал?
Он поднёс кулачище к физиономии Мишки.
- Ага! Пудовичок подходящий. Ну, бувай здоров!
Мишка на прощание небрежно сунул свою руку Архипу и вразвалочку пошёл к своему двору.
Архип проводил нового знакомца взглядом. Дед Лексаха тоже смотрел вслед Мишке, покачивал головой.
"Может, слышал разговор? Да нет, куда там, глухой, поди… Богатей, а в холщовой рубахе выхаживает. Прибедняется!" - подумал Архип о своём новом хозяине.
В семье Ковалевых холщовые домотканые рубахи и портки носили все мужчины, но только дома и на работе. Выходя на люди, Ковалевы одевались богаче других.
Отец у деда Лексахи ещё в 1848 году пришёл на Кубань из Курской губернии. Удрал от помещика. За смелость и смётку пришлого вписали в казаки.
С детства Лексаха слышал от отца наказ: не заноситься перед пришлыми-сам, мол, родом из таких. Да часто забывал он этот отцовский завет и кичился перед иногородними своим казачьим званием.
- Так как же решим? Почем за десятину косить будем? - вкрадчиво вопрошал Сидор.
- Дык что ж! - неторопливо тянул богатей. - Полтина на душу в день - ноне красная цена… Вона сколько бредёт на Кубань голодающих…
Косари хмуро прислушивались к разговору. Сидор рывком швырнул на землю свою облезлую шапчонку и визгливо выкрикнул:
- По рублю на день, Лександра Ваныч! Чаво уж там! Рано пришли - голод пригнал, вот и задёшево косить берёмся, почти задарма.
Лексаха снова покачал головой и поднялся, собираясь уходить.
- Хреста у тебя на шее нету, Лександра Ваныч. Надбавь бога ради!.. Господь на том свете за грехи зачтёт. Ведь почти задаром лето будем работать, а дома нас голодные дети ждут… - разом заговорили косари.
Сошлись на семидесяти копейках в день за косовицу трав, а за косовицу хлебов - на пять копеек дороже. И ещё выторговали ведро водки на магарыч и небольшой задаток на прожитие до косовицы.
Косарей поместили на заднем дворе в огромном половне. Пришлось деду нанять и бабу–стряпуху для работников. С чердака сияли пятилетней давности, тронутые шашелем фасоль и горох, раскрыли бочку капусты в подвале, смололи суржу .
Начинающий богатеть сосед - Воробьев Карпуха - несколько раз тайком от Лексахи пробирался к косарям и расспрашивал их, как нанялись? Подсчитывал с артельным, сколько скосят сена и хлеба за сезон, чем кормит работников дед Лексаха. Уходя, скрёб затылок, завидуя и делая расчёты, чтобы самому заарендовать казённые земли на следующий год.
Косари принялись отбивать и оттачивать свои косы, налаживать грабельники, чинить одежду. Вместе с сыновьями Лексахи починили каменный забор, ездили ломать камень на лавы - работы хватало всем. Сложа руки до косовицы никто не сидел: даром кормить хозяин не будет!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
К середине апреля ветер наконец утих. С первыми грозами степь задымилась сизым паром. Запахи распускавшихся почек сирени и цветущих жерделей кружили головы парням и девушкам. Собиралась молодёжь на облюбованном месте у высокого забора Ковалевых. Громко пели и до рассвета под звуки гармоники, дудок и рожков выплясывали "казачка", лезгинку или модную польку–бабочку. Здесь же влюблялись и, расходясь парами, целовались в глухих переулках.
Молодые пришельцы–косари в своих убогих одеждах не решались подходить к девкам–казачкам. Сын атамана Алешка как‑то крикнул им:
- Гей, лапотники, чего не идёте к нам? Боитесь, что ребра наломаем? Ничего, не бойтесь! Наши девки на такую гольтепу не позарятся!
И захохотал. Его смех подхватили дружки–казаки, кучковавшиеся возле задиристого атаманского сынка.
Мишка Рябцев, услыхав этот выкрик Алешки, сразу придумал способ мести своему недругу. Только бы не струсили пришлые. Но косари боязливо отошли подальше. Только Архип, оставшись у всех на виду, молча разглядывал Алешку. Девки умолкли, ожидая драки. Но Архип, видно, не имел желания драться. Повернулся, ушёл сам и увёл за собой всех товарищей. Мишка даже крякнул с досады.
Яшка–гармонист, усмехнувшись, заиграл Мишкину любимую лезгинку. Но огорчённому Мишке было не до танцев. Он ушёл с улицы, перелез через ковалевский забор и долго сидел с косарями у половня, подбивая их проучить сына атамана. За всех ответил, как отрезал, Архип:
- Драться нам, паря, не с руки. На заработки мы приехали. Придется драку отложить до другого раза.
Разочарованный Мишка безнадёжно махнул рукой и сердито сказал:
- С вами пива не сваришь. На заработки они приехали! Ну и зарабатывайте себе хомут да дышло!
Нюра Ковалева поднялась на цыпочки и, припав к щёлке в заборе, искала в толпе косарей Архипа. Орловец нравился ей и добрым светом мягких глаз, и статью своей, и силой… Она глядела и не знала, что лента, вплетённая в её косу, полощется по ветру выше забора. Архип давно заметил трепещущие алые кончики, догадался, в чём дело. Осторожно обойдя половень, подобрался к забору. Внезапно поднялся во весь рост и ухватил тяжёлую косу с лентами. Девушка ахнула.
- Ага, попалась, жар–птица! Теперя без выкупа не уйдёшь! - Парень перегнулся через забор.
Нюра дёрнула косу. Архип смеялся, не отпускал.
- Подумаешь, какой Иван–царевич нашёлся! - рассердилась Нюра. - А ну пусти!
- Не пущу! Что хошь делай, а я не пущу!
Нюра изогнулась и вцепилась обеими руками в курчавые волосы Архипа.
- Получай, Иван–царевич! Получай! Получай! - захлёбываясь от смеха, приговаривала Нюра.
Тогда Архип обеими руками ухватил её и легко перебросил через забор на свою сторону. Усадил рядом с собой в бурьян.
- Вот так‑то лучше, хозяюшка! Посиди рядком да потолкуй ладком с мужиком–лапотником.
Синие, как небо, глаза парня искрились, смеялись и смотрели в упор. Нюра растерялась. Она опустила глаза и не знала, что ответить. Что‑то шелохнулось в её сердце. Наконец она подняла голову и, сердито сдвинув брови, сказала:
- Деда говорил, что ты будешь работать во дворе. А как звать тебя, я не знаю.
- Архипом звать меня. А тебя как?
- Меня - Анна. Нюра…
- Анюта - это хорошо. Так и буду тебя кликать по–нашему, по–рассейски - Анюта! Ладно?
Нюра улыбнулась, встала, стряхнула с юбки приставшие травинки и не спеша пошла к дому.
Дед Лексаха сразу приметил силу и ловкость Архипа. С ним он договорился особо: на два года. Поселил его в летней кухне.
В обязанности нового батрака, помимо других работ, входило поить и кормить шесть симментальских коров.