- Еще как уразумела. Потому и припомнила, чтобы любимую свою государыню вперед выдвинуть. Государь и не стерпел. Не дождаться, говорит, Екатерине Алексеевне, чтобы император всероссийский у нее в придворных состоял, что художник дурак, а княгиня-крестница последнего ума от своих книжек решилась. Так при всех и оборвал.
- Господи! И к чему Катенька с огнем играет! Как такое можно, чтобы законного правящего государя раздражать. Охладел государь к супруге, не он первый, не он и последний, только как верноподданным в такое дело мешаться? Говорила же я ей!
- Что ей говорить, маменька, Катерина Романовна только свой норов тешить горазда. Иной раз думаешь, спорит с государем ради спора, чтоб себя показать, снисходительностью государевой при всех попользоваться.
- Твоя правда. Граф Михайла Ларионыч уж с супругом ее толковать брался. Где там! Князь Михайла жениными глазами на все глядит: что ни сделает, все ладно. Сам о семье позаботиться не может. Ему бы долги делать да имение проматывать. Там за карты сядет - тысячи-другой недосчитается, там друзей примет, а то угощение всему полку выставит.
- Так богатства у Дашковых немалые.
- Немалым тоже конец прийти может, а Катенька вон уже третьим дитем тягостна. На все деньги нужны. Ей бы государя лелеять да холить, Бога за него молить, что все ее продерзости терпит.
- Батюшка, беда у нас, великая беда!
- Что ты, Катерина Романовна, какая беда? Не с детками ли, не приведи, не дай Господи.
- Нет, нет, батюшка, - с князем Михайлой.
- Час от часу не легче! В карты проигрался или что?
- Полно, батюшка, князя чужими грехами корить. Михайла Иванович раз проиграет, другой выиграет. Как можно от товарищей отбиваться в одном полку-то.
- Выиграет! О проигрышах княжеских знаем, о выигрышах что-то не слыхивали - не доводилось!
- Батюшка, да уж сколько о том говорено!
- Выходит, мало, коли воз и ныне там: что ни вечер - зеленый стол. Уж на что государь добр да отходчив, а и то примечает, Елизавете Романовне попенял.
- Так о государе и речь. Утром на плацу учения смотрел. Рота князя Михайлы прошла, развернулась как положено, а ему не понравилось. Князя к себе призвал, распекать при всех начал, будто учить солдат не умеет, а командовать и вовсе.
- Значит, заслужил. Поди, за тобой да зеленым столом службой неглижировать стал.
- Неправда! Неправда, батюшка! Все офицеры, что на плацу были, как один, говорят: не было на князе никакой вины, преотлично солдаты прошли и команда правильная была.
- Что ж, матушка, тем хуже. Себя, стало быть, вини. За женины продерзости мужу кнут. И так бывает - не диво.
- А если и так, все равно князя от гнева царского спасать надо. Государыня Екатерина Алексеевна так мне в секрете и поведала. Мол, гроза бы не собралась. Придумать что-ничто надо.
- Государыня! Вот тебе, Катерина Романовна, и разгадка. Что ты в немке этой длинноносой сыскала, чем прельстилась? Государь сам тебе говорил, перестань ее руку держать, что тебе от ее руки. Сестре только родной дорогу перебить хочешь.
- Батюшка, Бог с ней, с государыней. Мне бы князь Михайлу уберечь, чтоб дядюшка за него попросил, тетушка Анна Карловна.
- Что ж, сама к ним не пойдешь? Не повздорила ли и с ними случайно?
- Какие раздоры! Только они руку государя держат, прихоти его каждой потакают. Знаю, и слушать не станут. Тут еще Аннет…
- Что Аннет - и тут свою волю творить собралась? У сестры с мужем нелады, а ты, прости Господи, за супруга распинаешься. Чему дивиться, что ни от кого из родных помощи не дождешься. Или тебе мужнина родня, Богом забытая московская, на помощь молебнами да богомольями придет? Ты у них прижилась, тебе и знать.
- Батюшка! Не обо мне да князе, о детках подумай!
- Теперь подумай, когда своя воля впрок не пошла?
- Батюшка, неужто Воронцовы своих бросить могут?
- Разве что Воронцовы.
- Отослать бы куда князь Михайлу с государевых глаз на время, чтоб под горячую руку не попадался, пока государь его сам в какой отдаленный гарнизон не сошлет. Было ведь уже такое, было!
- Ну, тут подумать надо.
- Какие думы, батюшка, час дорог. Мне тут такое на ум взошло. Ко всем престолам дружественным послы с радостным известием о вступлении государя на престол отправляются. Не найдется ли и князь Михайле какого двора?
- Сама собственными руками с любимым мужем разлуку готовишь? Не ожидал. Думал, тебе бы только миловаться с твоим разлюбезным.
- Батюшка, лучше самой - вернее будет.
- И то правда. Неплохо бы супругу твоему и от Петербурга оторваться. Помнится, вчерась брат Михайла Ларионович про Константинополь что-то сказывал. То ли тот, кого назначали, приболел, то ли для другого дела запонадобился. Никому к туркам ехать неохота.
- А может, и впрямь к туркам?
- Ишь, отчаянная какая! А ну что случится - турки все-таки!
- На все Божья воля, с государем же князь Михайле оставаться опасно.
- Из-за одной выволочки-то?
- Не говорила я тебе, батюшка, князь Михайла за честь свою вступился, с императором спорить стал…
- Что-о-о?
- Так уж вышло - слово за слово, князь Михайла на своем стоял. Даже за шпагу схватился…
- Час от часу не легче, это против императора-то?!
- Так ведь прав он был - не государь.
- Господи Иисусе, а что же его величество?
- Убежать изволил…
- Еду! Сей же час еду к канцлеру. Только бы Бог помог твоего князя к туркам отправить. Твоя правда - все лучше, чем здесь приговора царского дожидаться!
- Милое дитя мое, я не верю своим ушам: вы способствовали отъезду князя в эту длинную и опасную поездку в Турцию?
- Да, ваше императорское величество, Бог сохранил для князя Михайлы последнее место среди послов к разным дворам. Конечно, Турция - не лучший вариант, но здесь оставаться князю было попросту небезопасно.
- Но почему? Вся ваша семья пользуется благоволением императора, если не сказать большего.
- Отдельные члены семьи Воронцовых, государыня, но не я.
- Вы сами провоцируете государя на вспышки.
- Может статься. Но мне трудно скрывать истинные побуждения моего сердца. А для того чтобы их воплотить в жизнь, мне не нужен князь Михайла. Я боюсь за его жизнь.
- Вы пугаете меня, княгиня! Что вы имеете в виду?
- Только то, государыня, о чем я неоднократно имела честь вашему императорскому величеству говорить: приход к власти императрицы Екатерины Второй.
- Но это чистое безумие, дитя мое. Ради Бога, прекратите подобные разговоры.
- Государыня, вы не можете мне их запретить, потому что я убеждена: с царствованием вашего супруга на мое отечество надвигается грозовая туча несчастий. Престол должен перейти к просвещенной и гуманнейшей правительнице, под властью которой начнется подлинное процветание Российского государства. И я далеко не одинока в своих планах - их разделяет множество достойнейших людей, поверьте, ваше императорское величество.
- Вы сказали "правительница", княгиня? То есть вы имели в виду регентство до совершеннолетия великого князя?
- О нет, государыня! У меня нет оснований сомневаться в великих достоинствах Павла Петровича, но как можно сравнить дитя с зрелым умом я уже проявившимся талантом его родительницы. Великий князь должен наследовать императрице, своей матери, в делах, ею начатых и успешно проводимых. В этом мы расходимся во мнениях с моим дядей Никитой Ивановичем Паниным.
- Вы говорили на подобную тему и с ним?
- С ним, как и со многими другими.
- Вы назвали Никиту Ивановича дядей - у вас и в самом деле такое близкое родство?
- О да, ваше величество. Панины приходятся двоюродными моей свекрови. Ее и их матери - родные сестры Эверлаковы, и семьи чрезвычайно дружны между собой.
- Кстати, Никита Иванович не собирается жениться?
- Ваше величество, он уверяет, что ему вполне достаточно того великого множества племянников, которыми его дарит что ни год брат Петр Иванович.
- Это не объяснение.
- Вы правы, ваше величество. Никита Иванович недавно признался мне, что пережил до своего отъезда на дипломатическую службу глубокое чувство, с которым не расстанется до своей кончины.
- Я не знала, что это чувство так глубоко…
- Так что вы осведомлены о нем, государыня?
- Думаю, что да, впрочем, поговорим о более важных предметах. Так что же имеет в виду Никита Иванович?
- Ваше регентство при сыне, и во всяком случае необходимость освобождения престола.
- Дорогая княгиня, меня глубоко трогает ваша преданность и забота, но вы забываете: прошло немногим более месяца со дня вступления на престол Петра Федоровича. Ни народ, ни дворяне еще не могли успеть узнать особенности его правления.
- Позвольте возразить, ваше императорское величество. Достаточно, что его узнали мы. Когда очередь дойдет до народа, правление слишком укрепится и будет поздно для изменения судеб России. Нынешнее время самое подходящее.
- Как вы нетерпеливы, дитя мое! Это нетерпение может положить конец вашим мечтам слишком скоро и, не дай Бог, слишком жестоко.
- Я не могу сказать, что мне незнаком страх, государыня, но я нахожу в себе достаточно сил и решимости действовать в вашу пользу. В конце концов, это для меня единственный способ вернуться к счастливой семейной жизни. При нынешнем государе я никогда не буду покойна за мужа.
- В последнем вы, несомненно, правы, а в остальном…
- Если вы не хотите дарить меня доверием, ваше императорское величество, я все равно буду действовать на свой страх и риск. Все равно!
- На кого же вы рассчитываете, княгиня?
- Прежде всего на гвардейских офицеров. Армия возмущена симпатиями императора к Пруссии. Отказаться от всех завоеваний Семилетней войны ради необъяснимых восторгов перед проигравшим ее Фридрихом Вторым - такого наши воины не смогут простить. Мне это подтвердили множество офицеров.
- Но сейчас с отъездом князя вы теряете связь с гвардией, княгиня.
- Нет-нет, ваше величество, мои связи осуществлялись не только через князя. Я всегда предпочитала личные встречи и разговоры, когда можно понять истинные намерения собеседника. Недостатком князя Михайлы всегда была его редкая доверчивость, которой я никак не страдаю.
- И слава Богу!
- Но встречи во дворце далеко не безопасны.
- Какой же у вас выход?
- Как супруга офицера, тем более уехавшего далеко и надолго, я вправе молиться в полковой церкви. Там никакие разговоры с сослуживцами князя не кажутся подозрительными.
- Дитя мое, я не оценила вашей мудрости! Мне остается лишь восхищаться вами. Но умоляю, ради вашего же собственного блага и блага вашего семейства, о предельной осторожности. Поверьте, я слишком хорошо знаю, каким бессердечным способен становиться император. В своем гневе он похож на своего деда, святой памяти Петра Первого.
- И у меня есть еще постоянный и самый надежный союзник.
- Союзник? При дворе?
- Вот именно, ваше императорское величество, - сэр Кейт.
- Английский министр? Полноте, княгиня, он же так дружен с императором и пользуется такой его симпатией!
- Что не мешает старому дипломату думать об интересах своей державы. Сэр Кейт отлично отдает себе отчет в том, что при императоре Петре Третьем перевес всегда будет на стороне Пруссии и прусских порядков. В Семилетней войне они были союзниками, но ведь их союз распался и вряд ли будет восстановлен.
- Да, английское правительство не намеревается раскошеливаться на военные расходы, а без них союза не будет.
- Ну, что, Михайла Ларионыч, что слыхать о нашем после турецком, зятюшке богоданном?
- Да что слыхать - до Москвы добрался.
- За неделю-то?
- А куда ему спешить? От княгинюшки нашей наказ был такой: поспешать не спеша.
- Оно и верно, зимним временем хоть езда и легкая, да морозы стоят трескучие. Лошадей жалко.
- Вот-вот, есть чем перед государем оправдаться. Да и скуки у князя никакой: товарищей своих сам выбирал, жалованье вперед на полгода получил.
- Катерина Романовна наша сказывала, что у матушки намерение имеет попризадержаться. Неужто получится?
- Чего ж не получиться? Ответ ведь только в конце держать, а там и времена измениться могут.
- Ты о чем, братец?
- Да так - всяко в жизни бывает. Помнишь, Роман Ларионыч, фаворит менялся, двора не узнать. А у нас тут разговоры разные ходят.
- Э, собаки лают, ветер носит - охота слушать.
- Как, братец, не слушать! В гвардии, верные люди говорят, пошумливают. Недовольство проявляют.
- То-то, я гляжу, княгинюшка наша ни слова о государе боле не вымолвит. Все больше молчком.
- Испугалась, может?
- Катерина-то Романовна? Шутить изволишь, канцлер! Может, недужится. Может, и затевает что - без дела сидеть не любит.
- Ну, уж тогда бы проговорилась. Вернее, беременность ее донимает. Оттого и с лица спала.
- Да ты, Михайла Ларионыч, и то в расчет прими, как Катерина Романовна неприятностей с кражей-то нахлебалась.
- Какой такой кражей?
- А ты что, не знаешь?
- Первый раз слышу.
- Вот те на! Видал, племянница сколько с тех пор раз к вам заезжала, а о несчастье не проговорилась.
- Так какое несчастье?
- Как князь Михайла уехал, княгинюшка наша без малого всю прислугу отпустила - из экономии. Долги-то мужнины скрывает, да всем они известны. Вот тут-то матросы, что в Адмиралтействе работали, окно в доме у нее взломали, как раз в бельевую да гардеробную угодили.
- Неужто на белье позарились?
- Все как есть до нитки вынесли: кстати, из гардеробной платье, шубу, парчой серебряной крытую прихватили, а там и до денег добрались.
- Господи! Вот страху-то натерпелась!
- Страх страхом, а одеть Катерине Романовне стало нечего. Так она изо всех родных к одной Лизавете Романовне обратилась.
- И про императрицу любимую забыла?
- Какое! Спасибо, Лизанька ей всего наприсылала: штуку полотна голландского, белье разное, да и деньгами поделилась.
- А ты, братец?
- Что я, Михайла Ларионыч? У меня, сам знаешь, вольных денег не водится - все в деле. Да и без меня обошлось.
В трубе гудит. За окнами снег пуховым покрывалом раскинулся. Сколько дней валил. Перестал. По тропкам прохожий идет, скрип сквозь ставни слышен. Хруст, хруст, хруст… Истопник в который раз солому таскает. Просила дров - ровно не слышат. По коридору соломинки под ногами путаются. Жить как? Как жить? Завтра. Послезавтра. Днем еще ничего - по покоям походишь, за столом посидишь. Вечером одна-одинешенька. Может, и к лучшему. Дитё нет-нет да зашевелится. Покоя не дает. Надо же как не ко времени. Петру Федоровичу, не иначе, донесли - приглядывается. Предлоги ищет, чтобы встала, скоро пошла, того лучше - наклонилась. Катерина Ивановна утром шнурует - головой качает: сколько еще платья старые носить удастся. Новых не сошьешь - портные смекнут.
Надоумил Петра Федоровича кто-то: с плаца прямо в убиральную. Дверь ногой распахнул, ровно вышиб. На пороге стоит, смотрит. Сквозным ветром потянуло, захлопнул. Ничего не сказал. Не иначе, воронцовская семейка старается. Они во всем как покойная императрица. Государя, может, и не любят, а решпект имеют. К оставленной супруге не повернутся. Графиня Елизавета Романовна за каждым разом все глубже в поклоне приседает, глаз не поднимает. За столом по ранжиру сидит, из-за стола встали, сейчас на государеву половину. Сказывают, покои для нее готовятся. Что делать? Неужто так ото всего и отказаться? После стольких лет муки?
Никак, орел мой спешит. К заднему крыльцу. Как только дежурства себе устраивает? Любят его с братьями в полку. Да с чего бы не любить? Денег на гулянье не жалеет, товарищей привечает, наездник, каких поискать. Пудовой гирей, сказывали, сто раз перекреститься может. Веселый. Ума не много. Да и к чему ему ум? И так всеми статями взял.
- Катеринушка, матушка, как здоровьечко твое бесценное?
- Спасибо, Гришенька.
- Спасибо-то спасибо, да что-то бледна ты больно. Аль недужится?
- От мыслей разве?
- От каких таких мыслей? Над чем, люба моя, раздумалась?
- Родить час подходит, Гришенька.
- Так не сейчас же!
- А тебе что ни отсрочка, то и праздник.
- Как иначе, Катеринушка? Сама знаешь, на умные речи Гришка Орлов не мастер. Чего-нибудь да придумаем.
- Как придумаешь? Сам роды принимать придешь аль у дверей встанешь, никого пускать не будешь?
- Как прикажешь, Катеринушка, все исполню. Жизнь за тебя положу, ей-ей не жалко.
- Людей верных нет, кроме тебя, Гришенька, - в том и беда.
- И княгине Дашковой, смугляночке-то этой махонькой, тоже не веришь? К ней бы тебе в гости выбраться, там все в положенный час и спроворить.
- Не могу, Гришенька, к ней как раз и не могу. Ничего она о нас с тобой не знает и знать не должна.
- Все-таки не веришь?
- Верю, верю, да не след ей о грехах наших ведать. Строгая она больно, ни себе, ни другим потачки не даст. Мне для нее без сучка и задоринки быть надо, тогда она для меня что хошь делать будет.
- Сумеет ли?
- Сама не сумеет, родные помогут. У нее при дворе каждый третий кровный, каждый второй свойственник. На них положиться можно. Вот еще из ее сродственников братья Панины объявились.
- Ну, эти, поди, свой расчет держать будут.
- Не иначе. Только они от меня больше других и ждать будут.
- Это почему же?
- Долго рассказывать, Гришенька. После венчания моего с великим князем Никита Иванович… Да что старое ворошить!
- На тебя, матушка, заглядываться стал? Эко диво! Кто ж мимо тебя пройти, Катеринушка, может? Нет таких и быть не может.
- Ах ты, Гриша-Гришенька, ласковый ты мой! Только Никита Иванович о себе напомнить просил, о верности своей на случай.
- Вот это ладно! Да с родами-то как, матушка?
- Если бы где на тот час пожар какой приключился. Сам знаешь, Петра Федоровича медом не корми, дай на пожаре покомандовать. Нет для него дела интересней - непременно поехал бы.
- Пожар, говоришь, матушка? Так пожар - дело нехитрое. Божьим произволением что загореться, что долго гореть может. Поразмыслить над этим делом надо. А людей, матушка, найдем, непременно найдем. Лишь бы ты за тот час управилась.
- Управлюсь, Гришенька. Надо, так управлюсь.
- Знаю, Катеринушка, все знаю. Ты крепче иного мужика будешь, не гляди, что на вид махонькая!
- Государыня! В который раз прошу прощения за свою дерзость. Знаю, как вы не любите визитов на вашу половину, но у меня нет возможности встретиться с вами, между тем время не ждет. Гневайтесь, но выслушайте меня.
- Дитя мое, мои опасения связаны только с вашей судьбой, к моей собственной я совершенно равнодушна.
- Но это же и плохо, ваше императорское величество! Я денно и нощно думаю о России и, значит, о вас. Вы нужны России, и мой долг послужить нашей несчастной отчизне, которую неразумное правление готово повергнуть в пучину бедствий. Я не устану этого повторять.
- Что же я могу, друг мой? Чего вы ждёте от меня?
- Действий, достойных вашего блистательного ума и ваших безусловных прав.