- Вы говорите, прав? Но как раз прав у меня нет и не может быть, разве что не станет, не дай Бог, императора. Но и тогда, вы сами передали мне слова Никиты Панина, речь будет идти о прямом наследнике престола и о регентстве.
- Государыня, я не перестану настаивать на своем мнении. Почему вы не предпринимаете никаких шагов, чтобы спасти будущее вашего сына, а вместе с ним и России? Поверьте, число сочувствующих вам растет день ото дня. Я могла бы назвать десятки имен.
- Нет, нет, только не это. Я ничего и ни о чем не хочу знать. Я готова отречься даже от вашего визита, тем более от подобного разговора. Любая неосторожность может погубить нас всех, но и ввергнуть страну в пучину беззакония. Будьте осмотрительны и осторожны, княгиня! Будьте осторожны!
- Но я ничего и не предлагаю вам, ваше величество, кроме согласия стать объектом наших совместных усилий. Мы должны быть уверены, что вы не откажетесь от нашей победы, в которой я не сомневаюсь.
- Дитя мое, вы непременно обратите на себя внимание новым родом своих занятий и интересов. При дворе слишком много широко открытых глаз и ушей. Любое изменение привычного уклада вашей жизни не останется незамеченным.
- Поверьте, государыня, этого условия я не упустила. Я также часто езжу ко всем родным, и кстати, это дает мне прекрасную возможность знать, что происходит в непосредственном окружении императора. Мои родные, не исключая батюшки и дядюшки, убеждены, что мои мысли заняты возведением нашей дачи в Красном Кабаке.
- И они не удивляются вашим неожиданно открывшимся хозяйственным способностям?
- Ни в коей мере! Они уверены, что все дело в моем желании построить для нас с князем Михайлой уютное гнездышко, тем более что средств на покупку готового дома с разбитым садом у нас попросту нет и вряд ли будет в будущем. Я поддерживаю их заблуждения, отправляясь через день на это отвратительное болото, которое не заслуживает ни моих забот, ни наших расходов. Зато там я могу обдумывать наши планы, а иногда и встречаться с нужными людьми, будто бы помогающими мне в строительстве.
- Такими, как Александр Строганов, позволивший вам промочить ноги и подхватить инфлуэнцу!
- О, государыня, Строганов нисколько не виноват - он не ожидал стремительности моих действий и не мог им воспротивиться. Я оказалась в болоте исключительно по моей глупости.
- И каковы же результаты ваших размышлений?
- Их достаточно много, но я ограничусь небольшой выдержкой, которую захватила с собой специально, чтобы представить вашему величеству.
- Я не стану брать ее в руки. Если вы настаиваете, дитя мое, прочтите сами.
- Как вам будет угодно, государыня. Итак, каждый благоразумный человек, знающий, что власть, отданная в руки толпы, слишком порывиста или слишком неповоротлива, беспорядочна вследствие разнообразия мнений и чувств, желает ограниченного монархического правления с уважаемым монархом, который был бы настоящим отцом для своих подданных и внушал бы страх злым людям; человек, знакомый с изменчивостью и легкомыслием толпы, не может желать иного правления, кроме ограниченной монархии с определенными ясными законами и государем, уважающим самого себя и любящим и уважающим своих подданных.
- Узнаю мысли Панина. Забавно, что он вывез их именно из Швеции.
- Вы не согласны с ними, ваше императорское величество?
- Напротив. Вполне согласна, хотя полагаю, что время и обстоятельства непременно внесут в них свои поправки. Идея ограничения монархии законами допустима и желанна для меня, но совершенно невозможна для императора Петра Федоровича. Он не привык и не мыслит себя ограничивать какими бы то ни было законодательными установлениями.
- Но именно поэтому, государыня, для ваших подданных ваш приход к власти означал бы свершение самых заветных помыслов.
- Вы так думаете, дитя мое?
…Мне удалось добиться цели. Мой Красный Кабак все всерьез принимают за мое главное увлечение и перестали обращать внимание на мои частые отъезды из города. Тем лучше! Однако планы мои продвигаются слишком медленно, может быть, потому что их в натуре не существует. Убедить возможных союзников не значит приобрести план дальнейших действий. Я частенько стала ловить себя на мысли, что надеюсь на чудесный случай; вдруг рядом окажется кто-то, кто сумеет решить все необходимые действия. Но пока такого таинственного героя нет, и день за днем я убеждаюсь в несбыточности подобных мечтаний. Особого труда мне стоили разговоры с Никитой Ивановичем Паниным, для которого теория вовсе не означает необходимости ее претворения в практику. Панин готов часами рассуждать о достоинствах конституционной монархии, приводить великое множество примеров, но сама мысль предпринять для ее достижения какие-то усилия, тем более усилия, возможно чреватые серьезными последствиями, приводит его в ужас. Даже мой личный пример не способен пробудить в нем каплю смелости. Выслушивая мои доводы, он затем непременно начинает меня же убеждать в необходимости отказаться от борьбы, уверяя, что все в России всегда как-нибудь образовывается. Его главная надежда - на правильное воспитание порученного его попечениям наследника престола. Ему хочется думать, что рассуждения о высоких материях, которые он ежедневно ведет с нетерпеливым и слишком похожим на отца ребенком, в конце концов образуют нового человека, который законной властью проведет все необходимые преобразования. Бог мой, каким изощренным дипломатом выступает он в такие минуты! Я что ни день принуждена выслушивать однообразные сентенции, смысл которых способен смягчить разве что великолепный французский язык Никиты Ивановича. Приходится признать, я попала в мною же расставленную ловушку. Отступиться нельзя, потому что напуганный Панин способен разболтать мои тайны и будет молчать лишь до тех пор, пока останется связанным с моими действиями как их соучастник. Мне остается досадовать на себя, что на старого придворного куда больше действуют мои манеры и светский обиход, нежели мысли и логические доказательства.
Не меньшую опасность представляет и граф Кирила Разумовский. Его необходимо совместить с нами без его ведома или, во всяком случае, представив наши действия вполне безобидными и ничего не значащими. Любые перевороты претят графу, и главный способ воздействия на него - его давняя слабость к былой великой княгине, которая конечно же не могла быть удовлетворена, но все же оставила в его сердце приоткрытую дверь для сегодняшней, императрицы. Кирила Григорьевич скорее досадует на то недостойное положение, в которое поставлена императрица, нежели на бессмысленные поступки ее супруга. В одном из разговоров он мне со смехом сказал, что самодержцы на то и самодержцы, чтобы их глупости воспринимались окружающими как проявление высшей мудрости. Цинизм графа порой приводит меня в отчаяние, но отступиться от его кандидатуры решительно невозможно, главным образом из-за его влияния в обществе. Между тем лично государь проявляет к Разумовскому искреннюю симпатию и тем затмевает его взгляд на свои действия. Некоторым из них граф не придает значения, над иными насмешливо улыбается, но не более.
Между тем простая ссылка на имена Панина и Разумовского может значительно увеличить число наших сторонников и убедить в нашей правоте колеблющихся.
Порой я испытываю настоящее отчаяние, не имея, с кем поделиться своими сомнениями и колебаниями. И тем не менее я очень рада, что посольство князя Михайлы далеко до завершения. После многих недель, проведенных в Москве у матушки, он с нею же направился в Троицкое, благо оно находится на пути в Киев, через который должна проходить дорога его посольства. Горячность князь Михайлы и его понятия о чести непременно привели бы к новым столкновениям с императором и его все более многочисленными и все менее достойными любимцами. Меня приводит в ужас его арап Нарцис, пользующийся ничем не ограниченной свободой действий и высказываний, и нисколько не менее принц Георгий, с которым государь, повздорив за столом, едва не устроил настоящую дуэль. Только слезное вмешательство барона Корфе, бросившегося между дуэлянтами на колени, спасло российского императора от очередного позора. Князь Михайла никогда бы не согласился с тем, что подобные эксцессы имеют и свою положительную сторону, настраивая общество и гвардию против императора. Между тем это именно так. Сэр Кейт еще раз доказал свою редкую проницательность, предсказывая, что императору не избежать в самом скором времени всеобщего презрения, которое и может положить конец неудачному царствованию. С ним легко согласиться, но как не пропустить ту самую решительную минуту, которая должна принести удачу государыне и очистить для нее российский престол!
- Ваше императорское величество, пожар!
- Где пожар?
- На Охте.
- И большой?
- Большой, ваше величество, - усадьба целая занялась. Вон, столб огня отсюда и то видать.
- Шубу! Лошадей!
- Может, не надо, ваше величество? День был промозглый, морозцем все дороги прибрало, не простудились бы, ваше величество. Не государево это дело.
- Молчать! А как же дед мой, государь Петр Великий, на каждом пожаре бывал, сам крючьями да баграми орудовал? Жители столицы должны знать храбрость своего императора.
- Лошади поданы, государь.
- Вот и славно. Императрице скажи, чтоб к ужину не ждала, - вернусь, без нее обойдусь. А Елизавета Романовна…
- Елизавета Романовна, ваше императорское величество, уже в карете дожидаются. Сказать велели, что непременно с государем поедут, - за здоровье государя больно опасятся.
На царицыной половине дверь хлопнула. Половицы заскрипели. В окошке занавеска чуть приоткинулась.
- Уехали! Слава тебе Господи, уехали.
- Тебе бы туда, Василий. Твой дом-то горит.
- Ничего, ничего, государыня, в суматохе никто и не приметит - там ли я, нет ли. Племяннику строго-настрого приказал всем говорить, мол, сейчас тут стоял, отошел, поди.
- Благодарить-то тебя как?
- Какая благодарность, государыня! Родишь к сроку, управимся с делами, вот и радостью нас подаришь.
- Дом я тебе лучше отстрою, денег найду…
- Найдешь, найдешь, государыня. Всему свой час. Про дитё сейчас думать надо. В добрый час тебе, матушка. Катерина Ивановна с тобой побудет, а я на часах постою. Никак, к заднему крыльцу карета подъехала, кто-то по лестнице идет. Вот грех-то, Господи! Двери все запереть…
- Чего это ты, Василий, двери запираешь? Разве государыни нет?
- Княгиня Катерина Романовна! Да-с, нету ее императорского величества, выйти изволили. Мне тоже отлучиться надоть, так чтоб кто посторонний шастать не стал…
- Куда государыня ушла? Куда ты отлучишься? Чудно что-то.
- Жена у меня, ваше сиятельство, на сносях, ее императорское величество и решила проведать, а тем часом известие пришло - усадьба наша загорелась.
- Так что, государыня на пожаре оказалась?
- Да нет же, ваше сиятельство, жена тут неподалеку - у родственников.
- Так, может, подождать государыни? Я разочла, коли государь на пожаре, так и потолковать на Свободе можно.
- Простите, Христа ради, ваше сиятельство, дом мой горит…
- Ах да, ты меня прости. Передай только государыне, что приезжала, мол, потолковать хотела. Дела безотлагательные.
- Все, все, ваше сиятельство, передам. Позвольте к карете вас сведу - потемки тут у нас. Потемки…
- Василий! Василий! Да иди же ты скорей, Господи!..
- Что ты, Катерина Ивановна? Я тут едва от княгини Дашковой Екатерины Романовны оборонился.
- Оборонился, и ладно. Сыночек у нас родился, да славненький какой!
- Ну и слава тебе Господи! Камень с сердца! Государыня-то как? Плоха, нет ли?
- Тебя позвать велела, а мне туалет приготовить - ужинать с супругом решила.
- Да ты что? Какой туалет? Ей, поди, не встать.
- Уже встала. Да иди же, не топчись!
В комнате задух. Свечки две едва не до конца догорели. Чадят. В углу узел. С бельем, поди. Выносить надо. У постели корзинка, что прачки белье таскают. Младенчик спеленутый.
- Поторопись, Василий, пока не заплакал.
- С благополучным разрешением вас от бремени, государыня.
- Про благополучие позже потолкуем. Младенца увези. Скажешь, жена родила. Твой будет.
- Исполню, государыня, не сумлевайтесь.
- Покой прибрать надо. Сама бы помогла - сил нет. Все держалась - не крикнуть бы, не застонать. В пустом дворце ночным временем далеко слышно.
- Сам на часах стоял, ваше величество, ничего слыхать не было.
- Вот и слава Богу. А теперь забирай корзинку и узел прихвати. Лошади-то готовы?
- За углом который час дожидаются.
- С Богом, Василий, с Богом.
Окошко бы распахнуть. Где там! Все закупорено. Императрица, покойница, форточек не сносила. Разве печь открыть - все тепло вытянет. Пусть, лишь бы не задух. Голова кружится. От слабости нет-нет да и тошнота подступает. Встать, непременно встать надо. К притолоке прислониться можно. Долго не придется. Супруг от силы пару слов кинет, ужинать пойдет. Чтоб не толковали потом, будто на половине своей закрывалась. Так и есть, колокольчики. Государь приехал. Шумит на крыльце. Перед слугами и то хвастает. Про себя часами говорить может - не скучает. Вот и добралась до двери, вот и ладно. Теперь распахнуть только осталось. Спасибо, Василий не притворил - заботливый! Как пойдут, толкнуть только останется.
- Никак, супруга меня встречает! Вот чудо так чудо!
- Я не могла лечь, ваше величество, пока не удостоверилась в благополучном вашем возвращении.
- Да ты что, Екатерина Алексеевна, с чего забота такая?
- Пожар - не шутка, ваше величество, а вы решительно не хотите заботиться о своей безопасности.
- Как мой дед, так и я. Разницы никакой. А про пожар вы откуда узнали?
- Так ведь дом моего камердинера горел, ваше величество.
- И то правда. А вот его самого, выходит, я не видел.
- У него вторая беда, ваше величество.
- Что еще?
- Жена на сносях, так от огорчения родить собралась. Может, Чулков при жене был?
- Надо ему будет на новый дом дать.
- И на младенца, коли благополучно родится, тоже.
- Можно и на младенца.
Глава 8
Переворот
По улицам ручьи побежали. На Неве лед трескается, ровно из пушек палят. Полозья на мостовых камень скребут. Весна на дворе. Оглянуться не успеешь, в Ораниенбаум ехать пора, а уж там как в клетке - ни самой выйти, ни людей повидать.
- Вот теперь, Гриша, и за дело пора браться.
- Наконец-то! Думал, так и не решишься, матушка.
- Да ты что, Григорий Григорьевич! На последнем месяце и решиться?
- И то правда. Вот хотел тут сыночка посмотреть, к Чулкову съездить.
- И думать не моги! Какое посмотреть? Сразу людей в сумнение введешь, разговоры пойдут, толки. Вот коли все по нашей мысли станет…
- Повенчаемся тогда, Катеринушка, и сыночка во дворец заберем - пусть при родителях растет.
- Рано, Гриша, загадывать. Знаешь, не люблю. Товарищей-то многих ли уговорил?
- И уговаривать не надо, матушка. За тебя все горой - Орловым каждый поверит. Хотел тебе только сказать: не верь ты, государыня, княгине Катерине Романовне. Хоть она тебе душой и предана, а по глупости по бабьей глупостей может натворить. Так и братья полагают, не верят ей.
- Глуп ты, Гриша, сердцем добр, собой хорош, а глуп. По твоей простоте душевной тебе Дашковой не оценить.
- Да мы ж тебе, матушка, гвардию представим, а она что?
- А она, чтоб во дворце никто новой императрице противиться не стал. Такое гвардейцам твоим не по плечу.
- Не скажи, матушка. Кто штыку противустоять станет? Языком да сплетнями с ним не справишься. Ой гляди, Катеринушка, как бы княгиня-то тебя не оплела, не обошла. Хоть пьемонтца того вспомни.
- Одара?
- Вот-вот. Как с неба свалился. Ни кола ни двора, ни родни, ни службы, а она его тебе в секретари, почту твою, значит, доглядывать.
- Полно, полно, Гришенька. Не взяла же я его, близко к делам своим не подпустила. Нет у меня писем никаких, кроме родственных, вот и весь сказ.
- Да то, что ты мудра, матушка, и спору нет. Не о том разговор - к чему пьемонтец-то придуман был?
- Дозналась я о нем. Канцлер его на службу взял. Ловок, услужлив, расторопен показался. Граф Воронцов и возьми его в советники Коммерц-коллегии. Может, и удержался бы там Одар, только большего захотел, начал о службе при дворе хлопотать.
- А почему княгиня за него хлопотать стала? Ей-то что за интерес?
- Ну, Гришенька, чужая душа - потемки. Князь-то ее уже уехал. Всяко в жизни случается.
- Нет, матушка, о ней такого разговору нету.
- А Никита Панин?
- Да что со старика взять. Ему бы покрасоваться только. Башмаки с красными каблуками наденет, парик с бантом, кафтан расшитый. Сам себя за красавца да ловеласа принимает. Все говорят, Катерина Романовна веревки из деда вьет. День ли, утро ли к ней спешит, хвост пораспустить.
- Не так-то он уж и стар, Гришенька. Тебя-то много старее, а не стар.
- Все равно, матушка, Одара она тебе в соглядатаи прочила. Не иначе. Гляди, все он в Петербурге вьётся.
- Вьется, не спорю. Только верно знаю, княгиня его к опальному Строганову сватала, чтобы с собой в ссылку взял имениями управлять.
- Управляющий какой выискался!
- Надо полагать, никакой. Просто княгине его с рук сбыть хотелось. Может, прискучил, может, слухов поопасилась.
- Вот ты, матушка, на всякий случай мне и скажи, каких таких офицеров княгиня в твою пользу уговорила. Мы проверим.
- Откуда мне знать, друг мой. Я княгини не расспрашивала, рассказывать себе про них не велела.
- Что так?
- А так, чтоб, коли спросят, и впрямь ни слухом ни духом не ведать. Надежней.
- Сам дознаюсь.
- Нет, Гришенька, слово мне дай, что не будешь. Никому лишние разговоры не надобны. Помалкивай до поры до времени и свое дело делай, своих друзей собирай. Придет время, все друг дружку узнают, дай Бог, в добрый час. А пока поди, поди с Богом, засиделся ты, друг мой.
…Пошел. Дров бы не наломал. Прост, куда как прост. Обиходу не знает. С княгиней потрудней. Ей во всем первой быть надобно. Характер крутой, заносчивый. Потакать ей во всем надобно, может, тогда и удержится, бед не натворит. Все норовит в личные покои заглянуть, дружбу свою да преданность обозначить, к перевороту свою государыню склонить.
- Слыхал, братец, о новой конфузии?
- О чем ты, Михайла Ларионыч? Не о пирушке ли?
- О пирушке, говоришь? О которой?
- Да уж всех не перечтешь. О той, что в Летнем состоялась.
- Это после обеда-то парадного в честь мира, что ли?
- Вот-вот. Государю торжества мало показалось. Он с приближенными в Летний дворец поехать изволил. Немало до утра там оставался.
- Бог с ним, с обедом да ужином. Я о взятках.
- Эка невидаль!
- А то и невидаль, что государь решил от взяток себе часть брать.
- Как это?
- О том и речь. Помнишь, блаженной памяти Елизавета Петровна земли сербам, венгерцам и прочим народностям из Римской империи Священной, что нашу веру исповедуют, земли на юге для переселения дать изволила?
- Как не помнить. Места богатейшие. Земля что масло: посеешь оглоблю, тарантас вырастет. Их еще, помнится, Новой Сербией называть стали.