* * *
Арсенал так и чернеет оконными проемами: достраивать тошно. А Анненгоф уже стоит. Велико ли время полгода, да все у Растреллия вышло. Парадных зал больше дюжины. Для камергера - еще восемь: Бирону удобно должно быть. Тронный зал - загляденье. Хоры - для публики. Две изразцовые печи до потолка. На постаментах точеных - статуи позолоченные и посеребренные. Паникадил золоченых без малого две дюжины. На весь потолок плафон живописный. Стены холстом обиты. Под штукатурку. А кругом все резное - латуни да меди не наберешься. И спальней не налюбуешься. Снова плафон живописный. Панели ореховые. Над дверями и камином фрукты резные золоченые гирляндами гнутся. В зеркала посмотришь - глазам не поверишь…
- Кого ведешь, Анна Федоровна? Не видишь, куафюра не уложена. Одеваться давно пора.
- Моя государыня, граф Остерман по неотложному делу.
- Уж прямо и неотложному. Что у тебя там, граф? Какой такой спех? Не обессудь, куафёр дела своего бросить не может.
- Если разрешите, ваше императорское величество, я подожду.
- Ишь ты. Мусью, позже кончишь. Пудермантеля не сымай - в нем останусь. Ступай живо. Слушаю, граф, твою новость.
- Ваше императорское величество, цесаревна Елизавета Петровна представления дает. В Покровском устраивала, в Александровой слободе, того гляди до Петербурга доберется.
- Театр, что ли?
- Представление под титлом "Восшествие на престол Российской принцессы Лавры". Актеров человек тридцать. Певчие. Танцовщики. Сама цесаревна на сцену выходит.
- Это какой же такой Лавры? И на наш престол? Толком говори.
- Впрямую не сказано, а выразуметь нетрудно.
- Неужто про цесаревну?
- Про нее и есть. Вот и слова из сей пиесы у меня выписаны: "Ни желание, ни помышление, но Бог, владеяй всеми, той возведя тя на престол Российской державы; тем охраняема, тем управляема, тем и покрываема буди навеки…"
- Божиим, значит, произволением…
- Можно и иначе помыслить: Господней воле помогать надо.
- Откуда прознал? Почему Ушаков не знает?
- У регента цесаревича Ивана Петрова случайно нашли - с собой нес. На рогатке его задержали. В Тайной канцелярии обо всем рассказал. И что сам на представлении бывал, и что братья Воронцовы всем верховодили, денег не жалели.
- Они и сочинили, проклятые?
- Трудно поверить, но сочинительница - девица Мавра Шепелева, прислужница цесаревны. Регент показал, что она и стихи слагать умеет.
- Девку в ссылку! Ишь чего удумали… Ишь на что замахнулись - престол им подавай. И с цесаревной, знала ведь, ни к чему твои потачки не приведут. Теперича изволь расхлебывай. О женихах да амантах думать перестала, о престоле российском возмечтала.
- Боясь вызвать ваш гнев, ваше величество, на этот раз я предложил бы снова осторожное решение. Озлобить людей просто, напугать - куда надежней. Главное - другим пример и острастка.
- Что ж, по-твоему, злоба и страх вместе не живут?
- Настоящая злоба с настоящим страхом, полагаю, никогда. Регент о допросе в Тайной канцелярии и так при Лаврином дворе разнесет, не утерпит. Воронцовых можно и отдельно вызвать. А девица Шепелева - на такую креатуру и внимания обращать не стоит.
- Опять за свое: не стоит да не стоит. Там смолчи, там лишнего не скажи, а они вон какую волю берут.
- Ваше величество, я лишь следую рекомендациям знаменитых медиков: нельзя болезнь загонять вовнутрь. На вид человек здоров, внутри же совсем плох. Врачу же надо доискиваться скрытой причины.
- Ну и что еще придумал, Андрей Иваныч, какую новую петельку затянуть собрался? Братец-то твой, Фридрих Иваныч, как нас с сестрицами политесу обучал, о твоей ловкости толковать любил. По первой, мол, пороше пройдет, следа не оставит.
- Фридрих по братней привязанности преувеличивал мои способности.
- Какая у вас, Остерманов, привязанность! Да и куда ему до тебя.
- Благодарю вас, ваше императорское величество, за столь лестную оценку моих скромных способностей. И если вы преклоните слух к моим недостойным рассуждениям, девицу Шепелеву нет резона убирать от цесаревны. Об этой девице мы уже оповещены, глаз с нее не спустим. Кто же поступит на ее место, неизвестно. Лучше своего человека рядом с ней поставить.
- Да как ты цесаревну убедишь твоего человека на службу принять, в доме держать?
- Но цесаревна недавно поймала своего управляющего на воровстве. Воровал плут нещадно, за что и отослан в Тайную канцелярию. Для сыска. Вот этого управляющего и надобно выпустить. На старое место волей царской вернуть. Плут вам верой и правдой служить будет - от страху. Тут и цесаревне острастка, и управляющему воля: кого куда захочет, туда и наймет. Беспременно плут обнаглеет. Такие баталии пойдут, что за простой портомоей или сенной девкой никто и смотреть не станет. Тут вашему императорскому величеству свое гневное слово сказать не грех: не вправе цесаревна судьбой служащих распоряжаться. На все у нас одна императорская воля.
- Опять убедил, Андрей Иваныч. Ино быть по сему.
…В воронцовских палатах частенько ночами свет не гаснет. Не спится Лариону Гаврилычу. Вот и праздники прошли, вроде опала обошла их род стороной, а радости нет как нет. На Красной площади театр какой вырос: шапка валится на крышу взглянуть. Внутри каких только чудес нет. Машины все стихии представляют: что воду, что огонь, что ветер. Актеров и под небеса подымают, и в преисподнюю спускают. Музыкантов разом не менее полсотни играет. Ни на какие свои забавы Анна Иоанновна денег не пожалела. Капельмейстера и сочинителя музыки вместе с певцами из Италии выписала.
А Анненгоф из Кремля в Лефортово перенести велела. Не показался государыне Кремль. Может, и верно. На Кокуе веселее - народу больше расселилось. Там и празднества, там и штучные огни.
Надо же слово какое - штучные! Ненастоящие, значит. Как и правление все. Нет веры государыне, что о добре народном думает. Кругом слухи ползут, будто государство промеж курляндцев своих любезных делит, а богатства царские все в Курляндию вывозит. Будто в деньгах обман - стали серебряные рублевики весом полегше, чем в былые времена.
С податями тоже. Государыня Екатерина Алексеевна с государем Петром Алексеевичем Младшим все долги народу отложили, требовать не стали. Новая императрица все припомнила, каждое лыко в строку прибрала. Может, и не сама. Может, старые бояре надоумили, пусть не курляндцы даже. Так ведь не вступилась, слова своего защитного не сказала. Не смилостивилась.
К народу выходить и в мыслях не держит. В соборе на людей волком глядит. Оно и верно говорят: престрашного взору царица, не к ночи будь помянута. Родные у нее, как по заказу, мрут. Поди, того и хочет, чтобы с Бироном сам-друг во дворце остаться. О Господи! За сыновей страшно. Сам седьмой десяток разменял, а еще ни одного не женил. Роману вон под сорок. Да он продешевить, боится - себе цену знает, чудо-царевны на мешках золотых дожидается. Может, и дождется.
Глава 2
Свадьбы, свадьбы, свадьбы…
…Солнышка нет как нет, а трава, гляди, заколосилась. Мятлик и под дождем распушился. Тимофеевка вся в капели стоит. В окне крутояр от ворот монастырских к реке. Серая… Так и назвали. Не широкая. Не быстрая. А сумел в ней царь Иван Васильевич жену неугодную утопить. Тоже из Долгоруких. Марья. После первой ночи брачной велел в возок запихнуть, коней разогнать и айда в воду. Кони выплыли - кучера успели постромки перерезать. Царица-однодневка на дне осталась.
Серая течет себе и течет. У кладки чуть-чуть всплескивает, на бережок песчаный низкий набегает. Тут куда ни глянь, все сердце рвет. Строгая слобода. Недобрая…
- Вот и дождался Ларион Гаврилыч своего праздничка. Хоть на свадебке, Маврушка, погуляем. Люблю свадьбы - смех, застолье. Танцевать до упаду можно. Хороша собой невеста-то?
- И-и, цесаревна матушка, разве о том толк. Приданое хорошо - вот дело. Глядишь, Роман Ларионыч и вовсе богачом заделается, о дворе твоем заботиться станет. А как же.
- Ну, богатств-то этих еще никто не видал. В чужой мошне они, известно, горами растут, в своей сосульками топятся. Да кто такие Сурмины? - не слыхивала что-то.
- Откуда тебе знать, Елизавета Петровна. Сурмины - люди не видные. При дворе не бывали. В столах царских не сиживали. Подьячими разве служили. Потому, на мое разумение, и к Воронцовым потянулись: как-никак при цесаревне всегда. Земли у них с воронцовскими бок о бок. Роман Ларионыч и смекнул: девка у Сурминых на выданье, родителям при их состоянии оставлять ее в купечестве нет охоты. За женихом тут денег не требуется - своих лопатой не разгребешь. Вот и решили свою Марфу Ивановну за Воронцова-старшего отдать.
- А молодые что - полюбились друг дружке?
- Ой, матушка, все бы тебе про любовь сказки плести. Любовь, она-то по-настоящему для стихов и песен.
- Не скажи, Маврушка…
- Да Бог с тобой, цесаревна. Нашим не до амуров. Марфа Ивановна, может, и грамоте толком не знает: акромя Псалтыри, книг не видала. А собой пригожа ли, не видала. И то сказать, в семнадцать-то годков непригожих не бывает. Главное, своей воли творить с мужем не будет - у купечества с этим строго. Чего ж еще Роману-то нашему Ларионычу?
- А я думала…
- Думай, матушка, думай на здоровье! На свадебке погуляем, там и про любовь раздумаешься. Коли тебе Алексей Григорьича мало. Хорош ведь наш молодец, куда как хорош Разумовский. И ростом, и статью. Тебя пуще света белого любит, пылинки сдувает. Запоет - век бы слушал.
- Не больно-то много петь стал. Известно, ты за Алексея горой, в обиду не дашь. Только обижать его никто не думал - зря вскинулась. Так я, к слову… А невесте вот подарочек приготовила - колечко с яхонтом. Не так чтоб дорогое, да дороже откуда взять. Послать вели.
- Пошлю, матушка, сей час и пошлю. Царицей станешь, Марфа Воронцова бахвалиться начнет: от самой императрицы российской получила - чай, не шутка.
- Нишкни, Мавра. Долго ли до беды.
…Над Невой облака клочьями несутся. Вода бурая, тяжелая, морскими волнами взбухает. Того гляди, по набережным разольется - из дворца не выйти. В покоях духота - окна все закупорены, двери приказ плотно-плотно затворять. Ситцевый капот расстегнуть можно. Платок застиранный с волос скинуть. В застиранном вроде вольготней. До обеда в государынины покои всем вход заказан. Коли уж одеваться, то к театру аль ужину. В новом дворце петербургском театр под одной крышей. Чтоб не трудить себя, не ездить. И чтоб никакого простого люду и в помине не было. Угодил Растреллий, ничего не скажешь. Да и то сказать, по-прежнему, акромя театра, нечем и душу порадовать.
Все затаились. Ждут. Будто и не свой век царица заживает. Будто странницей на престоле примостилась: кому быть наследником - назначит, кому своего счастья ждать. На том и Остерман с Иоганном Эрнестовичем рассорились. Друг против дружки кампанию ведут, чисто полководцы. Из всех близких, может, одна Анна Федоровна и осталась. Ей без императрицы никуда: новым хозяевам старые слуги не надобны. Бережет Юшкова императрицу. Вроде и в самом деле заботится…
- Ваше величество, убиральщицы ждут - что изволите сегодня одеть? Украшениями как распорядитесь?
- Да погоди ты, Анна Федоровна, экая надоедная. Обожду маленько, ровно не в себе я нынче.
- Никак невозможно, моя государыня. На обед званы господа послы. Вам им апшит давать.
- Вот тоска, Господи! Ладно, уймись. Что там у тебя?
- Разрешите предложить вам, моя государыня, робу зеленую, цветами затканную. К ней серьги лаловые, что вашей матушке государыня царевна Мария Алексеевна подарила, и фермуар лаловый, что вы сами у ювелира заказали. Не одеван ни разу, так сразу послам в глаза бросится.
- Давай прикину, к лицу ли. Что там у Лавры-то деется? Что еще голодранка понавыдумывала?
- Деток рожают да крестят, моя государыня. Дел невпроворот.
- А чего на безделье нищих-то не плодить. Вот только чем кормить ораву свою собираются?
- У меня на родине, моя государыня, говорят, даст Бог день, даст и хлеб. Не большие господа - разве не прокормятся?
- Ты не сказала, кто у них осчастливился?
- Прежде других бывшая девица Мавра Шепелева, ныне законная супруга Петра Шувалова. Сына принесла - цесаревна сама крестила. Теперь госпожа Шувалова цесаревну иначе, как кумушкой-матушкой, не зовет. Совсем придворного обихода не знает. Женщина некрасивая, без приданого. Такой бы век в девках сидеть, спасибо, служба у цесаревны помогла.
- Да уж красотой девку Шепелеву Господь не наградил: сама кадушкой, ноги ведрами, голова горшком - шеи не видать. Никакое декольте не поможет. А денег, выходит, у молодых ни гроша?
- Полагаю, моя государыня, у Шуваловых кое-что наберется. Они о себе позаботиться и при нищей цесаревне сумеют. Зато у невесты скарб - все с цесаревнина плеча.
- Ну, умора! А еще какие пары составились?
- Старший из братьев Воронцовых.
- Роман, что ли?
- Он самый. Невесту высмотрел из сибирских купцов, богатеющую. Сам супружницу обирает, нет-нет и цесаревне подбрасывает, когда подарочком, чаще взаймы под отличный процент.
- Ишь, благодетель.
- Его, моя государыня, на все хватает: что дать, что взять. У него и прозвище такое: Роман - большой карман. Женился недавно, а детей уже полон дом. Супруга иначе, как брюхатой, не ходит.
- Неужто цесаревна всех крестит?
- А чем ей еще, моя государыня, благодетеля отблагодарить? Донесли мне, что намедни послала на мануфактуру Затрапезных полдюжины чулок нитяных заказать. У Затрапезного порядок: без денег ничего не отпустит. Выходит, кто-то опять цесаревну денежками ссудил. Опричь Романа Воронцова некому.
- Пожалуй. От сердечного дружка Алешки Разумовского какая корысть. Сказывали, о родне своей нищей больно печется. Будто матери деньжонок на корчму сколотил, чтоб по миру не ходила, сестер замуж повыдавал.
- А как же, моя государыня, одну за ткача, другую за портняжку, третью за простого казака. И все же человек он полезный.
- Известно, цесаревне ночки коротать.
- О, я не то имела в виду, моя государыня. Граф Андрей Иваныч точно определил: Разумовский ото всех затей опасных и недостойных цесаревну отговорит, лишь бы ваше императорское величество не прогневать, той копейки, что копит сегодня, не лишиться.
- Ой ли?
- Не сомневайтесь, моя государыня. Холоп и так знает: во дворец с парадного крыльца ему дорога заказана. У черного хода да кухни держаться следует.
- А Лизавета Петровна на иных не поглядывает ли?
- Покуда вроде бы и нет, хоть больно холоп во хмелю нехорош. Сказывают, буен и к цесаревне непочтителен. Иной раз до рукоприкладства доходит: цесаревна в синяках ходит.
- Ее дело, коли себя соблюсти не умеет. Тоже тебе царская дочь.
…Петруша Трезин так и сказал: нет, государыня цесаревна, из такой трухи ничего не построишь. Старый дворец слободской раскатать - все бревнышки в прах рассыпятся. Половины не собрать. А покупать - откуда деньги брать? Господи, сколько ж так маяться можно! Вот Мавра все корит: не о том думаю, про престол забыла. Не забочусь. Может, тем и жива, что никто ничего не примечал до сей поры. Что с цесаревны взять: одни танцы да гулянки, болтовня да смех. А чем еще оборониться? За кого поручиться можно? Один сдуру, другая в запале, третий и вовсе из расчета лишнее слово брякнет, и гнить цесаревне в монастыре, если от чего другого конца тебе прежде не найдут.
Вот толкуют: за родителями как за каменной стеной. Хороша каменная стена при матушке, покойнице, оказалась. Чистый каземат. Ненароком вспомнишь - дрожь берет. Графа Сантия часто во сне видеть стала. Какую судьбу избывает! А за что? Батюшка из Европы его незадолго до своей кончины вызвал - для герольдмейстерского художества, гербы титулованным особам и дворянам выдумывать. Ему что - кому велят, тому и сочинит. Ловко получалось.
При матушке Петр Андреич Толстой ему должность обер-церемониймейстера охлопотал. А едва матушки не стало, под обух попал. Меншиков с Толстым счеты сводить стал, кстати и Сантия порешил. Будто возведения на престол сестрицы Анны Петровны добивались. Городов не упомнишь, по которым бедолагу таскали. Никак, с Якутского острога начали, скованным по рукам и ногам железами там держали. Мало показалось - в Верхоленск поволокли. Шубин о тех местах от ссыльных знал, все как есть рассказывал. Иркутский губернатор присмотрелся: человек безвредный, в художестве хорошо разумеет. В Иркутске разрешил жить, жениться. На местной. Пары месяцев не прошло, приказ сверху - отправить на зимовье за три с половиной тысячи верст, держать там под крепким караулом. Чернил с бумагой не давать. Разговоры хоть с местными, хоть со стражей запретить. А главное, следить, чтоб руки на себя с тоски не наложил аль другого какого зла себе не учинил.
Сколько лет прошло, сказывали, сам Сантий да и стражники цингою да голодом примирают, а снисхождения никакого. И все за сестрицу, за Анну Петровну. Послал бы Господь власти, его бы первого освободила, обласкала. Песни итальянские, арии славно пел. Обходительный. Веселый…
Да что итальянец заезжий - свои, родовитые как платились за дочку государя Петра Алексеевича. Меншиков как хотел, так матушкой и вертел. Ни воли у покойницы, прости Господи, ни смыслу. Перед самой кончиной осудили Толстого, Скорнякова-Писарева, Девиера - в суде над братцем, царевичем Алексеем Петровичем, участие принимали. Казалось, ей-то что за печаль?
И то сказать, счастье дворцовое недолгое, превратное. Девиер в силу вошел, когда на сестре светлейшего женился. Из батюшкиных денщиков в санкт-петербургские обер-полицмейстеры прыгнул. По дворцу как по собственным горницам разгуливать стал. Сестрице Анне Петровне без титулов говаривал: не кичись, пей со мной вина побольше. Кузину Скавронскую Софью по зале вокруг себя вертел, будто в танцах. Племянничку, Петру Алексеевичу Младшему, резоны выставлял, чтобы с ним в одной коляске ехать. Мол, и тебе, царевич, удобней, и коляска моя твоей куда побогаче. Все молчат, одна матушка смеется-заливается. А там как светлейший повздорил с деверем, враз прикончила Девиера. Да не она - ее руками светлейший. Софья Скавронская за молодого Сапегу вышла, женишка опальной Марьи Меншиковой, по ком в березовской ссылке все глаза выплакала.
После Анны Петровны, упокой Господи ее душу, мой черед настает. Не поостережешься сама, пеняй на себя. Расправа короткой будет. Ой короткой…
- Мавра, кормилицу ко мне позови.
- В людской она, кумушка-матушка, сидит.
- Что ж, места ей другого не нашлось?
- Как не найтись, сама не идет. Опасится.
- Тогда сама к ней пойду. Вернее будет…
- Меня ли, лебедушка, ищешь? О мамке заскучала?
- Как не заскучать, мамушка. Спросить тебя хотела. Пойдем по саду пройдемся.
- А и по саду чего ж не пройтись, лебедушка. Ягодок пощиплешь, развлечешься, развеешься. Смурная ты у нас что-то.
- Твоя правда, мамушка. Смурная… Вспомнить все хочу, как с Вилимом Монсом дело было.
- Ну и надумала. С чего тебе треклятый немец распонадобился?