- Нет, мамушка, это я спрашивать буду, ты - ответ держать. Много знала ведь, того больше видела. И помалкивать умела. А теперь с дочкой-то поделись. Нужно ей. Скажи, власть большую Вилим забрал?
- Да что уж, кто только к нему с поклоном не ходил, кто подарочков дорогих не носил. Граф Головкин Михайла…
- Только он в те поры послом нашим в Берлине был.
- Вот-вот, из Берлину ему парики да наряды королями высылал. Петр Михайлович Бестужев-Рюмин, при чужих не будь сказано, в Митаве башмаки заказывал. Анна Иоанновна сама следила, чтоб сапожник не обузил, колодки великой персоны не перепутал.
- И она туда же!
- А куда, Елизавета Петровна, сама посуди, денешься? Только от твоей матушки она добра и видала. Неужто сук под собой рубить бы стала? Еще князь Андрей Вяземский - так он лошадок Монсу подбирал и растил: очень до них Вилим Иванович охоч был.
- Хороши были кони. Помню.
- Как не помнить - во всем дворе лучшие. Государь Петр Алексеевич, часом, заглядывался.
- А Егор Столетов что при нем делал?
- О Егоре особый толк. Денежек за ним отродясь не водилось. Зато письмишки амурные сочинять умел, стишки складывал.
- Это для матушки, что ли?
- Откуда мне знать, лебедушка. Может, и для покойной государыни. Очень она за них господина Монса хвалила.
- А сказывали, Егор в канцелярии числился. Вместе с Иваном Балакиревым.
- О том тебе лучше знать. Где мне в должностях-то разбираться. Мало ли за какую должность человек деньги получает, по мне главное - кому служит. Да ты, лебедушка, у Воронцова спроси, Михайлы Ларионыча.
- У Михайлы? Да он в службе-то никогда не был. Лет-то ему сколько тогда было?
- Сколько ни сколько, а к Егору Столетову он тогда частенько бывал. Отец его Ларион Гаврилыч сказывал, к письменному делу присматривался. Егор сам его хвалил: слог, мол, преотличнейший. Что ни вели написать, все тотчас и напишет.
- Надо же. А мне и невдомек. Что ж ему наказания-то не вышло?
- Да, Егору тогда ой-ой как досталося. Господину Монсу твой батюшка приказал голову отрубить, приспешникам его - плети да ссылка. Ивану Балакиреву, не спутать бы, батоги да в солдаты, на каторжные работы на три года. Столетову полегше вышло. Били его кнутом в проводку - через строй водили. Больно тогда кричал, себя не помнил. А на каторгу на десять лет. Воронцова никак не вспомнили. Может, по молодости. Скорее - на глаза не попался. Батюшка загодя все семейство в деревню увез. Этот не попадется.
- Матушка, как на престол вступила, всех простила. Недолго маялись. Балакирев, знаю, в Преображенский полк рядовым зачислился - не захотел при дворе быть.
- А Столетов, вишь, к твоему, цесаревниному, двору попросился. Тогда к тебе и Михайла Воронцов пришел. Забыла разве?
- Всего не упомнишь. Столетова и помнить не стоит: как выкликнули нынешнюю императрицу, сразу от меня уволился. А Воронцов остался и братца Романа привел.
- Вот Бог Егора-то и наказал. Он решил к Долгорукову Василию Лукичу прибиться, ан и тот в немилости оказался. Провинился незнамо чем.
- Провинился! Жена его провинилась - неосторожное слово дома обронила. Принц Людовик-Иоганн Гессен Гомбургский, что у них в гостях тогда был, возьми и донеси. От усердия. Пришлось Егору вместе с Долгоруковым в Нерчинск ехать.
- Всего белого света не перехитришь, не выйдет. Лучше одного держаться, как будет, так и будет. Надежней как-то…
…Полдень скоро. Обедать пора; Чего копаются? Знают, Анна Иоанновна ждать не любит. Расстроить хотят. Бенигна опять как ведьма ощерится. Все не так, все не по ней. Кривая. Горбатая. Век Бога бы молить, что мужа схлопотала. Бирон на нее и глядеть не думал. Коли для приличия жениться, так старшей из сестер - Тротте предложение сделал. Хорошо, что Тротта заупрямилась - не захотела супругой фаворита стать. А то Иоганн Эрнестович сердцем бы к ней и прикипел. К Бенигне не прикипишь. Сама вызвалась сестру заменить. Сама условие положила: сколько ей бриллиантов, сколько имений, сколько лошадей и экипажей. Ничего горбунья не упустила. Даже детей от супруга богоданного принесла. Только чести неслыханной не ценит. С ней одной да Иоганном Эрнестовичем императрица что ни день за стол обеденный садится. От племянницы родной отказалась, от Анны свет Леопольдовны, а от Бенигны куда денешься. Да и Иоганн Эрнестович тоже ей волю дает. Шипенья ее змеиного не замечает. Усмехается чуть что: бабы, что с них взять.
И то сказать, один на один совсем видеться перестали. На все у герцога один ответ: дела государственные, отлагательств не терпящие. Вроде и не она императрица - он один всем заправляет. Остерегал ведь граф Остерман, сразу остерегал - не послушалась. Теперь между ними вон какие баталии идут. Может, и к лучшему. Миниху больше верить стала. Вояка. Ему бы только крепости брать, врага на поле брани побеждать, а до возни дворцовой и дела нет. А может, и есть - скрывает старик.
Как это граф Остерман поначалу-то говаривал: членов царской фамилии вокруг вас обременительно много, ваше императорское величество. Было. Да обошлось. Еще из Москвы в Петербург после коронации не переехали, задержаться пришлось: царица Евдокия Федоровна преставилась. Вреда от нее самой никакого. Если когда о престоле да власти мечтала, охолонуть давно успела. Внучек, Петр Алексеевич Младший, к бабке в Новодевичий монастырь ни ногой. Сказывали, один раз побывал - сестрица Наталья Алексеевна заставила. Мала-мала была летами покойница, а умна, ничего не скажешь. Братца в руках держать умела. Сам не замечал, а Долгоруковы враз заметили. Вот царевна в одночасье и прибралась. Во Всехсвятском. У царевны Мелетинской Дарьи Арчиловны ночевать остановилась перед Москвой-то, да за один день и померла. Для всех - корью. Никого при ней не было. Служительница только. Служительницу наградили и из Москвы подале послали. Петру Алексеевичу Младшему и горя мало, а Долгорукие его именем все рты позакрывали. Сошло.
После кончины Натальи царицу Евдокию все забросили. Ко внуку записки слезные посылала. Мол, видеть хочет. Мол, во дворце бы ей побывать, а то и вовсе поселиться. Читал ли их внучек, нет ли, кто знает. Скорее Долгорукие сами убирали. Оно и вышло - одна императрица Анна Иоанновна покойнице почести последние отдала - цесаревне в острастку. Пущай ее родительница императрицей венчана, так ведь при живой первой жене государя. Все равно, выходит, незаконная. Что уж об отродье ее говорить!
Царицы Евдокии Федоровны в канун осеннего равноденствия не стало. А на ее сороковины сестрица Прасковья Иоанновна скончалась. Так уж вышло - без нее в новую столицу ехать. В Москве разное говорили. Что, мол, как это - во цвете лет. Что, мол, в полном здравии. Ну и пусть говорили. Главное - послам объявили о скрытой болезни, что хворала долго, да все скрывалась, никому не признавалась. На том и конец. А сынок ихний с Мамоновым, да Бог с ним: какая у такого без батюшки да матушки судьба! Оно и вышло: из персон царствующей фамилии до Петербурга добрались сестрица Екатерина Иоанновна с дочкой да цесаревна, будь она неладная. Только жизнь, она долгая: неведомо, кто кого переживет…
- Ваше императорское величество, разрешите от имени моего августейшего господина, короля Французского, принести глубочайшие соболезнования по поводу кончины вашей любезнейшей сестры герцогини Екатерины Мекленбургской. Король разделяет вашу скорбь и наложил на свой двор трехдневный траур.
- Спасибо, господин посол. Сочувствие нашего державнейшего брата нам особо дорого, поскольку герцогиня Мекленбургская родительница той, чье потомство взойдет на российский престол, - принцессы Анны Мекленбургской.
- С вашего разрешения, ваше императорское величество, я хотел бы принести королевские кондоленции и принцессе Анне.
От стены, как тень, фаворит отступает. В черном бархате. В орденах. Пальцы бриллиантами усыпаны. Голос злостью звенит:
- Простите, господин посол, это невозможно.
- Но почему же, герцог? Это необходимая дипломатическая формальность, и я обязан отчитаться в ней перед своим сюзереном.
- Принцесса Анна настолько потрясена потерей, что не встает с постели и никого не принимает. Мы передадим ей ваши соболезнования, как только состояние здоровья принцессы это позволит.
- Надеюсь, ее высочество Елизавета…
- Тем более невозможно, господин посол. Нездоровье вынудило цесаревну покинуть столицу и уединиться в своих владениях. Она даже вряд ли будет принимать участие в погребальных церемониях.
- А где церемонии состоятся, господин герцог?
- Вас непременно известят о месте и времени, но скорей всего в ближайшей церкви от ее дворца на Васильевском острове, господин посол. Разрешите вас проводить.
- Что это ты надумал, Иоганн Эрнестович? Какие такие церемонии? С какой стати? Не велишь ли и мне траур надеть?
- Не помешало бы, Анна Иоанновна. До девяти дней совсем бы не помешало. Напрасно пренебрегаете принятым порядком. Люди дивятся. То, что вы не испытываете сестринских чувств, вам не на пользу.
- Свою пользу сама знаю. Притворяться надоело. Что без сестриц легче дышать, тут и спору нет.
- Возможно.
- У племянницы ни ума, ни хитрости - не станет воду мутить.
- Зато она вполне может затопить дворец потоками слез: вы отняли у нее ее любовь - графа Линара.
- А ты, выходит, ни при чем? Ты слова не вымолвил.
- Не хочу спорить, эта неуместная амурная история наделала много шуму и могла нам очень навредить в глазах Венского двора. Поэтому разумнее было сразу же согласиться на их кандидатуру в мужья будущей правительницы - принца Антона Брауншвейгского.
- Ты говорил, что после того Лизавете Петровне навсегда на престол ходу не будет.
- Так оно и есть. Разве Венский двор на будущее поступится своими интересами? Французские симпатии цесаревны слишком известны.
…Власть. Власть царская. Все можно. Все само сделается, и приказов не нужно. Какие приказы! Захотела государыня наша Анна свет Иоанновна тени в саду - зной ее донял. Наутро встала: за окном роща шумит. Густая. Зеленая. Одно дерево другого старше. И чуда никакого. Придворные промеж себя целый луг поделили и за ночь навезли деревьев, насадили. Расстарались. Императрица слова приветливого не сказала, улыбнуться не соизволила. Благо того хуже, чем накануне, не рассердилась. Одно слово, холопы. Все холопы. Что им до батюшкиных лет - свинья в каждой луже грязи отыщет. Сила им нужна да гнев царский, чем жесточе, тем лучше. Крут был батюшка, ой крут, а видно, Иоанновна верх взяла…
- Вишь, Михайла Ларионыч, не повезло как Екатерине Иоанновне: ждала, дождаться не могла покойница, как дочке разрешат православие принять, в правах наследственных утвердиться, с женихом обручиться. Крещения-то и дождались, да через месяц преставилась, словно по заказу. Императрица сороковин и то не соблюла.
- Так и того много, ваше высочество.
- Как "много"? Месяц-то?
- Могло крещение и вовсе с кончиной герцогини совпасть, кабы государыне так ловчее оказалось.
- Думаешь…
- Я не высказываю никаких предложений, ваше высочество. Просто рассуждаю. Екатерину Иоанновну только то в узде и держало, что дочка в лютеранстве обреталась. Для православной она бы немедля партию организовала - своих людей с достатком имела. Императрице такого не надобно. Ей одна Анна Леопольдовна, без матери, как игрушка: захочет - в руки возьмет, понянчится, захочет - за повет закинет, ищи свищи.
- И Бог по ее мысли распорядился.
- Можно и так сказать.
- Но императрица и теперь не торопится с браком Леопольдовны.
- А к чему ей, ваше высочество. Сами подумайте, в завещании так все ловко придумано, чтобы принцесса никакой власти и не увидела. Престол-то ее сыну завещан. Так его еще родить надо. А получится ли? В роду государя Иоанна Алексеевича одни дочери. У вашего дедушки, блаженной и приснопресветлой памяти государя Алексея Михайловича, из тринадцати чад от первой супруги девять дочерей и всего четверо сыновей, да и тех скончавшихся во младенчестве. Здоровье и долголетие уделом их не было.
- Думаешь, Анна Иоанновна и это рассчитала?
- Скорее господин Бирон. Его планы простираются далеко за возможные годы жизни императрицы.
- В том резоне, что станет правителем при малолетнем царе?
- Это очень шаткая будущность, ваше высочество. Думается, он видит себя правителем в любом случае - будет ли у Анны Леопольдовны ребенок мужеска полу или нет. Регентом при правительнице. С Анной Леопольдовной к власти прийти ему труда нет.
- Но чтобы стать правительницей, принцесса должна выйти замуж. Привезла же ей императрица жениха и даже назначила его полковником кирасирского полка.
- Этого требовали приличия. Приличия определили и содержание принцу Антону, впрочем далеко не слишком щедрое. Судите сами, ваше высочество: вам отпускается в год сорок тысяч рублей, и на эту сумму немыслимо содержать двор. Принцу Антону досталось и того меньше - двадцать тысяч годовых и надежда на брак с принцессой, которая его открыто ненавидит и сделает все возможное, чтобы их союз не состоялся.
- Оно верно, от принца никто ничего, кроме глупостей, не видал. С невестой ссорится, сплетничает про нее со своими товарищами…
- И тем угождает императрице. Чем дольше дело не будет доходить до брака, тем лучше. Нет брака, нет и предполагаемого наследника. Императрица может не опасаться никаких козней со стороны молодой пары, которую перспектива престола, несомненно, помирит и заставит действовать заодно. Принцесса будет строить планы своего освобождения от принца, а принц - от ненавистной супруги.
- Так или иначе, дочери Петра Великого при таком раскладе не остается места.
- Напротив, ваше высочество, как раз напротив. Будущие супруги восстанавливают против себя и гвардию, и народ. Сердца и мысли подданных невольно обращаются к той, на ком лежит отблеск поистине великого царствования. Ничего для той цели не предпринимая, вы приобретете все большее и большее число сторонников Ваш час не может не наступить, ваше высочество, и в самом скором времени.
- А ты дипломат, Михайла Ларионыч. Быть тебе государственным канцлером. Если наступит государство…
- Принцессы Лавры, ваше высочество. Благодарю вас. От всей души благодарю. За то, что верите. Возле вашего высочества быть дозволяете, за службу мою рабскую не гневаетесь.
…Верит. Неужто верит? Надеждой живет. А что ему без надежды. Сама говоришь, ровно сказки сказываешь: в некоем царстве, в некоем государстве… Может, государство такое где есть, да дожить-то как? Вона что с Артемием Петровичем Волынским содеялось. Господи, где силы взять виду не показывать? Мол, не мое дело. Мол, меня такое и коснуться не может. Ведь вот они все, штат-то цесаревнин, ежели подумают, тотчас разбегутся. Уж на что Артемий Петрович смел, за шляхетские права против императрицы стал, а и то перед каждым сильным в три погибели гнется. Цесаревны на куртагах в упор не видит. Как тут винить: своя рубашка ближе к телу. Да и взятки брать, казну грабить тоже надо. Попробуй-ка извернись - и речи смелые говорить, и перед Остерманом на брюхе ползти, и с Черкасским дружбы не терять. Что-то будет, что-то будет, Господи.
- Послушай-ка, Маврушка, подумалось чего-то: судьба людей в одночасье всего лишить может. Сегодня с утра Меншиков с ума нейдет. Арестовали Александра Данилыча седьмого сентября семьсот двадцать седьмого, полгода ровно, как матушки не стало. На другой день, помнится, в Верховном тайном совете объявили: приказов его никаких боле не исполнять. Был светлейший, да весь вышел. Двух месяцев не прошло - все имущество отобрали, на прожитие не оставили.
- Так ведь было что отбирать, кумушка-матушка. И в Лифляндии, и в Эстляндии, и на Украине, а нашим российским землям и счет потерян. Панкратий Елизарыч при описи состоял, сказывал, одних сел девяносто девять, городов целых четыре. Чего один Раненбург на Рязанщине стоит. А господа Плещеев и Мельгунов прямо при светлейшем опись личного имущества делали, так алмазы да каменья драгоценные стаканами мерили. И то едва за три недели управились.
- Да уж душеньку свою подлую холуйскую потешили. Новому императору угодить торопились.
- Какому императору - Долгоруковым! У тех руки судорогой свело - скорей бы себе прибрать, не упустить бы. Обычное дело, кумушка-матушка. Так повелось: каждый своего часу дожидается, как рыбак с удой. Клюнет, не клюнет, жизнь целую на часах, минута все решить может.
- А двадцать пятого февраля семьсот двадцать восьмого Долгоруковы положили коронации быть.
- И то сказать, не держал племянничек зла на Меншикова. На последний свой Новый год сам захотел деток меншиковских из злой ссылки ослобонить. Видать, добром помнил.
- Каких деток, Маврушка? Александра Данилыча в ноябре семьсот двадцать девятого не стало. Марьюшка-то всего месяцем отца пережила. Да и послал бы ему Бог веку, все едино не зажилась бы: больно по жениху своему первому, Сапеге, убивалась. Подумать только, шесть лет после обручения свадьбы ждали. Хороши бы под венцом были, ой хороши.
- Ничего не скажу, хороша была Марья, да только кого хвалить рядом с тобой можно. Одна ты у нас разъединственная, чисто солнышко красное светишь. Уж на что кругом старые грибы, а и то глаз от тебя отвести не могут. А по любовным делам, убей Бог, потери для Марьи Александровны не вижу. Сапега, конечно, Сапегой, вон их сколько, красавцев писаных, при дворе судьбы своей дожидается, а корона российская куда завиднее. Сравнения нет.
- Опять за свое, Мавра Егоровна. Говорила же…
- Не за свое, матушка цесаревна, за твое. О тебе пекусь, за тебя, голубушка, сердце кровью обливается. Да молчу уж, молчу.
…Надо же, покойный герцог привиделся. Под утро в опочивальню будто вошел. Огляделся да в постелю. Как есть, в ботфортах. Хлыст грязный на подушки кинул. По покрывалам следы. Огромные. Черные. Храп на весь дворец. За сердце взяло. Глаза приоткрыла - слава те, Господи, одна. А полог колыхается. Чуть-чуть. Вроде кто трогал. Вроде прошел. За окном то ли туман, то ли утро раннее. Спросонок не разберешь. Страшно. Отче наш, иже еси на небесах… Не поможет. Давно помогать перестало, тверди молитву, не тверди. Спину ломит. Ввечеру завалишься, за ночь не шелохнешься - боль бы не приступила. Кому пожалиться? Лейб-медикам веры нет. Почем знать, кому служат, с кем в сговор вошли. Коли хворь тяжкая, нипочем не помогут. С наследничками сговорятся. Вон около Лизаветы Лесток крутится. Будто и дохтур отменный, еще государыня тетенька сказывала, а глаза в глаза нипочем глядеть не будет. Ужом вьется. У такого возьми зелья, тотчас на том свете очутишься. Терпеть надо, покуда терпится. Изо всех сил терпеть. Анна Федоровна и та приглядываться стала. Говорить не говорит, а губы прикусывает: робу пораспустить надо, ваше величество, поправиться изволили. Поправиться! Скажи, пухнуть начала. Под глазами мешки до подбородка висят. Глаза будто в ямы провалились. Лучше в зеркало не глядеть.