- Надо попробовать взять их живыми, - призвал гусар генерал Текелли. - С ними сын хана.
Генерал потребовал, чтобы к нему привели кого-нибудь из пленённых татар. Тут же доставили человека, знавшего как татарский, так и русский языки.
- Передай тем, кто находится в овраге, что они обречены, - приказал ему генерал. - Если они сдадутся в плен, мы сохраним им жизнь.
Переводчик, приблизившись к краю оврага, принялся громким голосом призывать своих сородичей бросить оружие и сдаться на милость. В ответ над головами просвистели пули, потом стало тихо. Гусары решили, что татары совещаются, и стали ждать, какое они примут решение. Спустя некоторое время прозвучали новые выстрелы, и опять стало тихо.
Желая узнать, почему татары ведут себя столь странным образом, один гусар стал осторожно спускаться в овраг. Вскоре послышался его голос:
- Братцы, тут они того... Себя порешили, ни одного в живых не осталось.
Первым из оврага вынесли тело красивого юноши в богатой одежде.
- Это и есть сын хана? - спросил переводчика генерал Текелли.
Переводчик, не ответив, опустился перед самоубийцей на колени и, подняв руки к небу, стал выкрикивать что-то на татарском языке. Текелли распорядился взять его под караул и, сопровождаемый своими гусарами, поскакал к главным силам корпуса.
Трагедия, постигшая татарскую конницу, разыгралась на глазах Абды-паши и крымского хана Каплан Гирея.
- Пришёл мой последний час, я не вынесу такого позора, - говорил Каплан Гирей, в отчаянии до крови кусая губы.
- Ещё не всё потеряно, - бодрился Абды-паша. - Русских не так уж и много, всего два каре, а ведь это их главные силы. - И мстительно продолжил: - Пусть только сунутся к нашим укреплениям, мои янычары быстро выпустят им кишки.
Едва он это произнёс, как из глубины лагеря прибежал секретарь хана. Бросившись к ногам своего хозяина, прокричал:
- О, повелитель, русских идёт тьма-тьмущая!
Хан с мрачным злорадством посмотрел на турецкого начальника: мол, что-то теперь скажешь?.. Абды-паша ему не ответил, вскочил на коня и помчался к северным укреплениям лагеря, где, по словам секретаря, оказалось наибольшее количество русских войск.
Сообщение секретаря подтвердилось: склоны высоты до самого лагеря пестрели от русских мундиров. Абды-паше сразу стало ясно: главные силы противоборствующей стороны ждали своего часа именно здесь, а не на правом фланге. Турок в бешенстве ударил себя хлыстом по ноге: надо же поддаться такому обману!.. Однако надо было что-то делать: через минуту-другую русские могут оказаться уже здесь, в центре лагеря, а остановить их нечем: орудия поставлены на другом направлении.
- Спасайте обозы, спасайте орудия, - заметался Абды-паша. - Янычары, задержите неверных!
В лагере началась паника. Турки и татары бросились снимать палатки, грузить в обозы имущество. Конники, боясь быть затёртыми арбами и толпами пехоты, бежали первыми. Каплан Гирей, гневно топая, требовал подать ему коня. Но попробуй найди ханского коня в такой суматохе! Секретарь подвёл к нему своего жеребца. Хан вскочил в седло и с горсточкой своей свиты подался в сторону южных холмов, куда отступили остатки его разбитой конницы.
3
Когда кончилась баталия и над "Рябой Могилой" снова воцарилась мирная тишина, генералы и офицеры армии победителей, словно сговорившись, стали собираться в центре неприятельского лагеря. Общее внимание привлекала большая богато убранная зелёная палатка крымского хана Каплан Гирея. Хан так торопился покинуть атакованный лагерь, что не стал тратить время на спасение своего имущества. В палатке как было, так всё и осталось: даже блюда с жареной бараниной и пловом. Повелителю татар не до завтрака было, так и ускакал натощак.
Главнокомандующий стоял на снарядном ящике и смотрел на сходившихся генералов, словно проверяя, все ли живы, нет ли среди них раненых. Слава Богу, главные командиры оказались невредимыми.
Заметив подходившего князя Репнина, Румянцев сошёл с ящика и направился к нему с распростёртыми объятиями.
- Поздравляю, князь, со знатной победой. Ваши действия были выше всяких похвал, и я непременно донесу о том государыне. Спасибо, князь!
Похвала главнокомандующего смутила Репнина. Он ответил, что не считает свой вклад в дело общей победы столь большим, чтобы придавать ему особое значение. Ему и его воинам попросту повезло, вот и вся заслуга...
- Ежели повезло, - не стал возражать Румянцев, - то желаю, чтобы такое везение не оставляло вас до самого конца войны.
Румянцев поздравил с победой военачальников и солдат, обступивших его со всех сторон, призвал их, немного передохнув, заняться тем, чего требовал солдатский долг - отправить в лазареты раненых, предать земле погибших.
На следующий день священники отслужили молебен, потом, как было заведено с давних пор, для солдат устроили праздничный обед с выдачей каждому по чарке водки. Что до господ генералов и офицеров, то они получили приглашение на большой пир, где было много сказано речей и ещё больше выпито вина. Пили за здоровье всемилостивейшей государыни, за здоровье и благополучие главнокомандующего, за новые победы над неприятелем, не менее блистательные, чем та, которую одержали в урочище "Рябая Могила".
Глава 4
ЩЕДРОСТЬ ДУШИ
1
Новые победные сражения, к которым стремилась армия Румянцева, последовали довольно скоро. Не прошло и месяца после баталии в урочище "Рябая Могила", как противники сошлись снова, в этот раз на берегу реки Ларга. Русским противостояли остатки неприятельских войск, разбитых в предыдущем сражении, к которым присоединился ещё не бывавший в боях 15-тысячный турецкий корпус, отряды спаги и конных янычар, а также новое конное войско, собранное во владениях крымского хана. Если в баталии при "Рябой Могиле" войсками командовал турецкий паша, то теперь по воле султана главное начальствование над объединёнными войсками взял на себя крымский хан Каплан Гирей, давший клятву отомстить неверным за гибель своего сына и за пролитую кровь сородичей в урочище "Рябая Могила".
У хана войск было гораздо больше, чем у "неверных", и тем не менее он не смог сдержать свою клятву. Русские и на этот раз наголову разбили своего противника. И снова отличился корпус Репнина, первым ворвавшийся в укреплённый ханский лагерь.
Потом, спустя некоторое время противоборствующие стороны встретились снова. Но теперь русским хан противопоставил уже главные силы турецкой армии, которые возглавлял сам верховный визирь Халил-бей.
Более 100 тысяч воинов собрал он, переправившись на левый берег Дуная. Румянцев не имел в этом районе и четвёртой части того, чем располагал противник. И всё же он смело атаковал турецкий лагерь, расположившийся на берегу реки Кагул, что впадает в Дунай.
Это была самая напряжённая и ожесточённая сеча за всё время войны. Имея численный перевес, турки никак не желали уступать русским, больше того, был момент, когда они смогли не только остановить натиск русских, но и разрушить с фронта их каре, заставить перейти к ретираде. И быть бы в тот момент большой беде, не окажись поблизости самого Румянцева. Увидев случившееся, он бросился в гущу отступавших солдат с криком: "Ребята, стой!" и стал восстанавливать каре:
- Слушайте мою команду! Разбирайтесь по ротам, становитесь в каре по своим местам! Слышите? Вам на помощь уже бегут гренадеры. Не робей, ребята!
Зычный, уверенный голос главнокомандующего вывел солдат из замешательства. Они сначала сгрудились вокруг него, дабы уберечь от пуль и острых вражеских ятаганов, а потом, выполняя его команды, стали восстанавливать каре. Гренадеры, которыми обнадёживал Румянцев запаниковавших солдат - а это был полк бригадира Озерова, - и в самом деле находились уже близко. Прокладывая дорогу штыками, они пробились-таки к Румянцеву, восстанавливавшему строй, и своей массой отгородили его от янычар. Между тем турки продолжали свой натиск, нападали, словно обезумев. Напарываясь на штыки, отскакивали, а потом набрасывались снова и снова... Но вот наконец строй был восстановлен. Пока гренадеры сдерживали янычар, солдаты каре не только успели занять указанные им места, но и перезарядить ружья. А когда прозвучала новая команда главнокомандующего, решительно двинулись вперёд, расчищая себе дорогу пулями и штыками. После этого переходить в контратаку янычары уже не решались. Преимущество окончательно перешло на русскую сторону.
В разгром турецкой армии особый вклад внёс князь Репнин. Хотя перед боем у него имелось всего около четырёх тысяч воинов (большую часть корпуса ему пришлось выделить для охраны оторвавшегося от главных сил армейского обоза), Румянцев поставил передним трудную задачу: обойти противника с фланга и взять под контроль выходы из лагеря в сторону Дуная. Репнин с блеском выполнил это задание. Когда его корпус появился в тылу у противника и, развернувшись, открыл орудийный и ружейный огонь по находившимся здесь отрядам спаги, среди турок началась страшная паника. Верховному визирю доложили, что в тылу появилась новая русская армия численностью до 50 тысяч человек (у страха глаза велики) и они могут вот-вот закрыть выход из лагеря. Он приказал начать отход из лагеря. И отступление началось, вскоре оно превратилось в настоящее бегство. Между тем Репнин и не думал закрывать выход из лагеря: ему на это просто не хватило бы сил. Спаги, хотя и были рассеяны артиллерийским и ружейным огнём, находились рядом, могли напасть в любой момент. Репнин счёл более разумным расположить своё войско вдоль дороги и уничтожать отступающего противника прицельным огнём, не отказываясь, однако, от демонстрации своей готовности полностью перекрыть дорогу, дабы усилить этим панику в лагере.
Надежды Репнина полностью оправдались. С того момента, как он взял под обстрел дорогу, турки ни о чём более не думали, как только о том, чтобы побыстрее проскочить в безопасное пространство. Русским оставалось лишь их преследовать. То, какие потери при этом несли турки, представить не так уж трудно. Однако для полноты картины будет не лишним привести следующую выдержку из журнала военных действий русской армии о сражении при Кагуле:
"Неприятельский урон считать мы должны по крайней мере до двадцати тысяч, хотя пленные из-за Дуная, после пришедшие, уверяли доподлинно, что турки чувствуют оной в сорока тысячах наипачей своей пехоты, кроме погибших в лагере, ретраншементе и перед оным, где их по исчислению погребено тысяч до трёх, по пути, где нас атаковала конница, и вдоль за лагерем вёрст по крайней мере на семь кучами лежали побитые тела в превосходнейшем перед указанным числе, коим счета не делано..."
Что до потерь русской стороны, то они составили 343 человека убитыми и 550 ранеными. Победителям достался весь неприятельский лагерь с палатками, обозом, всевозможным имуществом и артиллерией, состоявшей из 130 орудий с лафетами.
Главнокомандующий имел все основания быть довольным своими генералами и офицерами. Но и в этот раз князь Репнин удостоился большей похвалы: много побил турок и потерь в его корпусе оказалось меньше, чем в других соединениях. Правда, у него самого вражеской пулей пробило шляпу, но Бог сберёг ему жизнь.
За победу при Кагуле Румянцев удостоился чина генерал-фельдмаршала. Что до Репнина, то императрица по представлению главнокомандующего наградила его орденом Святого Георгия второго класса и золотой шпагой.
2
После Кагульского сражения в районах боевых действий наступило относительное затишье. Турки и крымские татары явно выдохлись и уже не пытались прорываться на российские территории, как это делали раньше. Не мог не подействовать на поведение турецких военачальников и разразившийся гнев всемогущего султана. Его "всевидящее и всезнающее величество" в наказание за поражение при Кагуле сместил верховного визиря Халил-бея, назначив на его место другого человека. Не удержался у власти и Каплан Гирей: его заменил Селим Гирей. Новые предводители войск, пришедшие на смену старым, настолько боялись султанского недовольства, что считали за благо лучше не рисковать. И не искали больше генеральных баталий.
Такое поведение противника вполне устраивало русскую сторону: сказывалась усталость армии. Ближе к холодам в главную штаб-квартиру стали поступать рапорты от генералов и офицеров с просьбой о предоставлении им отпусков. Румянцев не отказывал: не было причин. В летнюю кампанию люди хорошо повоевали, имеют право и отдохнуть... Ждал он рапорта и от князя Репнина, но тот даже разговора не заводил об отдыхе.
- Хочется ещё повоевать? - спросил его однажды Румянцев с лёгкой иронией.
Репнин ответил вполне серьёзно:
- После Кагула турки всё ещё пребывают в состоянии растерянности. Почему бы нам, пользуясь этим, не попытаться захватить придунайские крепости? Думаю, упускать такую возможность мы попросту не имеем права.
Лицо Румянцева сделалось серьёзным:
- Какие именно крепости вы имеете в виду?
- Измаил, Килия, Аккерман. Мне почему-то думается, что их можно теперь взять без большой крови.
Румянцев подумал.
- Вы считаете, что эти крепости сможете взять силами своего корпуса?
- За полный успех трудно ручаться. Но, как говорится, попытка не пытка. Мне понадобится только осадная артиллерия.
- Осадную артиллерию получите. Я дам вам всё, что пожелаете. Можете готовиться в поход...
Свои завоевательные действия Репнин начал в Килии. Расположенная на одном из рукавов Дуная, эта сравнительно небольшая крепость имела важное стратегическое значение, поскольку держала под контролем часть речных путей. Кроме турок и татар, в ней проживали греки, армяне, евреи. У Репнина имелись сведения, что горожане жили впроголодь, страдали от болезней. Подвергать опасности жизнь мирного населения - дело не богоугодное. Но война есть война, и, отбросив всякие сомнения, Репнин приказал своим войскам приступить к осадным работам.
Крепость оборонял гарнизон, насчитывавший в своих рядах более четырёх тысяч человек, имевший 64 орудия и 4 мортиры. Оборонительных возможностей у турок было достаточно, и когда, завершив осадные работы, Репнин потребовал от начальника гарнизона капитуляции, тот ответил решительным отказом.
- Прикажете открыть огонь? - обратился к Репнину бригадир Игельстром, со своими батареями занявший позицию против главных крепостных ворот.
- Не будем спешить. Сделаем вторую попытку наладить переговоры. Для этой цели необходимо найти кого-нибудь из мирных жителей.
- Нами задержан один дровосек, возвращавшийся домой из леса, - сообщил Игельстром. - Вон его арба с хворостом, - показал он в сторону дороги.
- Приведите ко мне этого дровосека, - приказал Репнин.
Вскоре перед ним предстал черноволосый худой человек лет сорока. Как оказалось, это был грек, поселившийся в Килии лет пятнадцать тому назад. Русский язык он знал плохо, но объясниться с ним всё-таки было можно.
- У тебя в крепости свой дом? - спросил Репнин.
- Я жил в предместье, и у меня было всё, - отвечал дровосек. - Но комендант, когда узнал, что идут русские, приказал сжечь всё предместье, а жителей поселить в городе. Теперь живу без кола и двора. А у меня жена, дочь... Дочь ещё ничего, но жена болеет.
- А хворост тебе зачем, коль дома нет?
- Надо же как-то кормиться. За арбу хвороста миску ячменя дают.
- Так мало?
- Спасибо и за то. Припасов совсем не стало, всё поели. Солдаты и те голодают, а про нас, простых жителей, и говорить нечего.
- Мы дадим тебе десять фунтов крупы и разрешим проехать в город с хворостом, но ты должен за это выполнить наше поручение.
- Ежели смогу, то готов...
- Ты, наверное, уже сам обратил внимание, как много у нас орудий - и великих, и малых, и нам не составит большого труда сравнять город с землёй. Но я не хочу гибели мирных жителей. Поэтому прошу встретиться с комендантом и передать ему мои слова. Ежели он согласится сложить оружие, я дозволяю ему выйти из крепости со всем гарнизоном и отправиться куда пожелает. Даже сухарей дам на дорогу. Что до мирных жителей, то они в беде не останутся, русская армия им поможет. Можешь передать сие?
- Могу, конечно, могу, - обрадованно отвечал грек.
- Когда вернёшься в наш лагерь с ответом коменданта, получишь ещё десять фунтов крупы, - пообещал Репнин. - Только ответ мы должны иметь сегодня, до завтрашнего дня ждать не будем.
Возвращения грека ждали до самого вечера, но он так и не явился. Скорее всего, ему не позволил выйти за ворота крепости сам комендант, который решил тянуть время в надежде на прибытие помощи с правобережья Дуная, где у турок имелось ещё достаточное количество войск. Складывающаяся обстановка требовала от русской стороны быстрых и решительных действий.
На следующий день Репнин снова обратился к коменданту с воззванием, на этот раз письменным, в котором выставлял те же условия капитуляции, которые уже передал через грека. Доставить воззвание до адресата вызвался один из молодых офицеров барона Игельстрома, немного знавший турецкий язык.
Случилось так, что о посылке в крепость парламентёра узнал весь лагерь. Люди прониклись тревожным ожиданием: что будет дальше, примет ли комендант парламентёра или прикажет повесить его на первой перекладине?.. Заодно вспоминали и вчерашнего грека-дровосека, принявшего десять фунтов крупы за обещание передать туркам условия капитуляции. Недоумевали: как мог генерал довериться замухрышке, которого комендант, надо думать, и на сто шагов к себе не подпустит?..
- Плохо ещё знаете нашего генерала, - философски говорил сомневавшимся старый солдат, принимавший участие во всех последних баталиях и ещё ни разу не задетый вражеской пулей. - Наш генерал далеко видит. Тот грек к коменданту может и не пробиться, но от разговора с народом удержать его не смогут. А когда народ узнает, чего требует наш генерал и что будут иметь жители после выполнения его требований, положение может круто измениться в нашу пользу. Народ, хотя и безвластен, но когда дело дойдёт до выбора жить или не жить, перед ним не устоит ни один комендант.
Парламентёр вернулся из крепости раньше, чем ожидал.
- Ну что говорит Осман-паша? - встретил его вопросом Репнин.
- Комендант сказал, что ответит через час, а может, и раньше.
- А что видел в крепости?
- Ничего не видел: меня провели к нему и отвели обратно к воротам с завязанными глазами.
Спустя некоторое время после отчёта парламентёра со стен крепости неожиданно прогремели неприятельские орудия. Стреляли ядрами по позициям русских батарей.
- Осман-паша решил показать свою силу, - сказал Репнин. - Нам не остаётся другого, как поступить таким же образом.
Он приказал батареям открыть ответный огонь, используя зажигательные снаряды. Залпы русских орудий оказались куда мощнее турецких. Уже после первых выстрелов над крепостными стенами появились густые клубы дыма. Это подействовало на турок, и они прекратили канонаду. Как бы одобряя их решение, русская сторона сделала то же самое. Пушки смолкли, однако полной тишины не наступило. Из крепости доносились душераздирающие вопли и крики. В противоборство враждующих сторон вмешались отчаявшиеся мирные жители: они взывали к милосердию.
Вскоре турецкий комендант выслал своего парламентёра. Для принятия решения - сложить оружие или не сложить? - Осман-паша потребовал трое суток и до истечения этого срока огня более не открывать.