– Надя, – сказал он, отходя к софе и располагаясь опять на ней, – неужели ты забыла Елагина?
– Елагина, Елагина? – повторила она. – Нет, я фамилию его помню.
– Только фамилию?
– Да.
– Да ведь ты же жила в его доме, виделась с ним каждый день?
– Не помню. Я после этого пожара ничего не помню... Вот тоже ко мне ломился какой-то князь Бессменный...
– Куда ломился?
– Через частокол, когда я была в саду. Он звал меня и кричал, что он – князь Бессменный, и так же вот удивлялся, что я не узнаю его, а я его вовсе не помню...
– Это было уже после пожара?
– Да.
"Откуда этот еще Бессменный? – подумал Потемкин. – Надо будет спросить про него у Елагина".
– И что же, он испугал тебя?
– Нет, частокол высокий и крепкий... И потом, я не боюсь ничего.
– А что тебе граф Феникс, нравится?
– Да, он, кажется, очень добрый. Он всегда так хорошо разговаривает со мной.
– Ну, а его ты помнишь? Помнишь, что знала его до пожара?
– Нет, все, что было до пожара, я забыла.
В это время в кабинет вошел дежурный. Потемкин обернулся к нему.
– Граф Феникс, – доложил дежурный.
– Проведи сюда! – сказал Потемкин. – Он явился как раз вовремя...
Граф Феникс вошел, потирая руки, как человек до некоторой степени свой и уверенный, что его появление будет приятно и что встретят его очень радушно.
Потемкин действительно встретил его улыбкой, которая могла быть принята за выражение радушия.
– Садитесь, граф, мне хотелось поговорить с вами сегодня.
– К вашим услугам, ваша светлость, – поспешил ответить Феникс, отвесив в сторону Нади учтивый поклон. – В чем дело?
– Дело в том, что ее здоровье, – показал Потемкин на Надю, – нисколько не улучшается.
– Но здоровье, как ваша светлость сами видите, ничуть не плохо, только память...
– Ну да, память! Пора бы ей прийти в себя.
– Я делаю, что могу, – скромно произнес граф.
– В том-то и вопрос, что я не вижу пользы.
– До сих пор я еще не начинал лечения, но лишь подготовлял нашу пациентку к лечению, которое единственно может помочь ей, и сегодня думал именно приступить к нему. По моим расчетам, время уже наступило...
– Тогда приступайте.
– Если угодно, хоть сию минуту. Мы при вашей светлости сделаем первый опыт. Подите сюда, барышня, – позвал граф Феникс Надю, – не бойтесь, кроме пользы, мы ничего вам не сделаем; подите сюда, сядьте...
Он поставил стул посреди комнаты и усадил на него Надю. Она, улыбаясь и не выразив ни малейшего колебания, исполняла все, что от нее требовали.
Граф Феникс зашел сзади нее, протянул к ней руки и, отставив большие пальцы, стал водить ими по воздуху, пристально смотря Наде в затылок. Мало-помалу ее головка стала запрокидываться назад, руки опустились, веки закрылись, и она сделалась неподвижной.
– Она заснула? – спросил Потемкин.
– Да, заснула, – подтвердил граф Феникс, – и этот сон доказывает мое влияние на нее... Теперь она нас не услышит, и я могу сказать вашей светлости, в чем собственно состоит мое лечение...
– В чем же?
– Во внушении. Единственно, что может вернуть ей память – внушение вспомнить все, что было.
– И она поддастся ему?
– Не сразу. Конечно, надо сначала приучить ее к повиновению опытами, менее сложными. Посмотрим сейчас, насколько она впечатлительна. Попробуем, чтобы она встала...
Феникс протянул к ней руку – Надя встала. Он опустил руку – она сейчас же снова села на стул.
– Хорошо, – сказал Феникс. – Можешь ли ты говорить и отвечать мне?
– Могу, – не без труда произнесла Надя.
– О чем вы хотите, чтобы я спросил ее? – обратился граф к светлейшему. – Надо задать такой вопрос, ответ на который ей неизвестен. Конечно, на первый раз не надо затруднять слишком...
– Пусть она ответит, что за бумаги лежат у меня в бюро, в секретном отделении.
– Что лежит в секретном отделении бюро? – спросил Феникс, нагибаясь к Наде.
По ее лицу пробежала заметная дрожь, губы зашевелились, но без звука.
– Отвечай! – приказал Феникс.
– Бумаги.
– Какие? – спросил Феникс и протянул к ней обе руки. – Говори!
– Планы... распоряжения... новой... турецкой... кампании, – ответила Надя.
Феникс поглядел на Потемкина, как бы спрашивая, так ли это? Тот сидел, прищурив глаза, и глядел на Феникса, как бы соображая что-то.
– Скажите, граф, – проговорил он наконец, – значит, вы можете внушить ей все, что угодно?
– Пока еще не все, но со временем, после нескольких повторных сеансов – безусловно все, что угодно... Оттого я и рассчитываю, что память вернется к ней.
– То есть, когда придет время, вы ей внушите, чтобы она вспомнила, и она подчинится?
– Должна.
– Ну, а кроме этого, вы можете внушить ей все, что хотите?
– Что хочу, ваша светлость.
– Чтобы она сделала что-нибудь, например, и она сделает?
– Конечно.
– Так! – протянул Потемкин. – В таком случае я попрошу вас, граф, ограничиться сегодняшним сеансом и более не повторять их.
– Но тогда я не ручаюсь за лечение.
– И не надо... разбудите ее, и чтобы это кончилось сегодня и больше не повторялось...
Феникс дунул в лицо Наде, она вздрогнула, проснулась и, оглянувшись кругом, промолвила:
– Ах, как я хорошо себя чувствую!
– Ступай к себе, – приказал ей Потемкин, – и займись чем-нибудь!
Голос его вдруг сделался строг, и брови нахмурились. Надя поспешила повиноваться.
Граф Феникс не мог не заметить внезапной перемены, происшедшей со светлейшим. Он поглядел на него. Тот сидел насупившись.
– Если вашей светлости не угодно, я больше и не подумаю о новых опытах, они, по-видимому, неприятны вам, – постарался успокоить его Феникс. – Поверьте, я не желал приступать к лечению без вашего согласия, а потому и сделал при вас первое усыпление; но я умываю руки и оставлю больную.
– Вы и не увидите ее больше, – подумав, сказал Потемкин и встал со своего места.
"Устраивай свои дела, как знаешь, но ее не смей трогать!"
Феникс низко поклонился, выразив этим готовность повиновения. Потемкин принял этот поклон за прощание и проводил графа до двери.
В приемной Феникса ожидал Тубини. На ходу они обменялись несколькими словами по-итальянски.
– Вы передали ей письмо? – спросил граф.
– Передал. Она поручила мне сейчас, выйдя из кабинета, отдать вам восковой слепок с секретного замка. Она успела сегодня сделать его, чтобы вы заказали ключ.
– Хорошо! Вы, со своей стороны, сделаете, что она хочет...
Получив слепок, граф Феникс самодовольно улыбнулся и подумал:
"Я не ошибся в ней!"
Союзники
Письмо, переданное Тубини, было уже по счету вторым, которое написал Кулугин. На первое он получил благоприятный ответ и теперь писал, что просит позволения увидеться и что в этом отношении его богиня, его царица и повелительница его мыслей может положиться на итальянца Тубини, который имеет доступ к ней. Стоит ей сказать этому Тубини слово – и ее верный раб будет у ног ее.
Так было Кулугину обещано графом Фениксом, что если он получит согласие на свидание, то Тубини устроит это.
Кулугин нынче чуть ли не с утра забрался в Таврический дворец с заднего хода в комнату к итальянцу и сидел у него, слушая высокопарные речи поэта-музыканта, который, получив двойное месячное жалованье, был особенно выспренно настроен и поэтому говорил, что счастлив устроить радость двух молодых сердец.
Итальянец уже передал письмо и пришел сказать Кулугину, что свидание принято и что он проведет его, как только будет можно, потому что теперь "богиня его грез" прошла в кабинет светлейшего и идти к ней преждевременно.
Кулугин сидел, время тянулось без конца. Кулугин давно признал в Тубини то "прекрасное лицо", как он его назвал тогда, которое скрывалось на маскараде под покровом оранжевого домино.
– Да не мучьте меня, скажите, скоро ли? – приставал он к итальянцу, поглядывая на часы.
– Вы торопитесь и хотите, чтобы время шло скорее! – философствовал нараспев Тубини. – Вот что значит молодость! А мы, старики, мечтаем о том, чтобы каждая минута нашей жизни, наоборот, продлилась возможно дольше, чтобы пользоваться ею. Сколько бы я дал, чтобы быть снова молодым, чтобы сидеть так же вот с бьющимся сердцем, как вы!.. А вы знаете, граф Феникс обещал мне дать эликсир жизни... Он знает рецепт его.
– Неужели знает?
– О, он все знает! – подымая палец, произнес итальянец, и в выражении его чувствовался суеверный страх, который питал он к графу.
– Вы бы пошли узнали, может быть, пора! – стал снова настаивать Кулугин.
– Хорошо, я пойду, – согласился Тубини и ушел.
Время снова потянулось. Наконец итальянец вернулся.
– Пойдемте! – таинственно пригласил он, и они оба вышли в коридор.
– А если мы кого-нибудь встретим? – спросил Кулугин шепотом.
– Ну так что ж такого? Разве вы не можете прийти ко мне в гости? – тоже тихо ответил ему Тубини. – Я провожаю вас до двери, вот и все... И потом, едва ли кто попадется – теперь все обедают...
Но, точно назло его словам, одна из выходивших в коридор дверей отворилась, и на пороге ее показался Цветинский.
"О нем-то я забыл совсем", – подумал итальянец, вдруг робея и сгибаясь.
– А, Кулугин! – громко заговорил Цветинский. – Здравствуйте! Вы что тут делаете?
Но Кулугин был не так робок, как старик итальянец. Он поклонился вежливо и совершенно спокойно и непринужденно сказал:
– Я думаю, то же, что и вы. Почему вас удивляет, что вы встретили меня здесь, когда я, встретив вас, ничуть не удивляюсь?
Он умел владеть собой, когда нужно. Его ответ ободрил Тубини, и он выпрямился.
– Да, но, видите ли, я здесь живу, – пояснил Цветинский.
– Вы живете здесь, в Таврическом дворце? – переспросил Кулугин, словно хотел сказать: "И бывает же людям счастье!"
– Да, если вас интересует, живу...
– И давно?
– Со вчерашнего дня только...
– Господин офицер со вчерашнего дня вступил в штат светлейшего, – пояснил итальянец, хотя никто не спрашивал у него этого пояснения.
– Я не так счастлив, как вы, – возразил Кулугин Цветинскому, – жить не живу здесь, но это не мешает мне навещать знакомых.
– Господина Тубини?
– Его именно. Он хороший музыкант, а я люблю музыку, – не смущаясь заявил Кулугин и поклонился, – до приятного свидания!..
– До приятного! – поклонился в свою очередь Цветинский, и они разошлись в разные стороны.
Но Тубини остался на месте и, только когда Цветинский достиг конца коридора и вышел, повел Кулугина дальше.
Они спустились по витой внутренней лестнице и остановились перед маленькой дверкой.
Сердце Кулугина забилось еще сильнее. Один шаг – и он очутится с Надей наедине. Он уже чувствовал, что она тут, за этой дверкой.
– Если бы не ваша находчивость при встрече с этим офицером... – начал было Тубини, но Кулугин не мог дольше выдержать.
– Отворяйте, отворяйте скорее, – мог только проговорить он.
– Вы бы не увидели ее, но теперь вы увидите, – все-таки докончил неумолимый поэт-итальянец и добавил скороговоркой, отворяя дверку: – Я останусь здесь, чтобы сторожить; в случае чего – я вам дам знать.
Та, которую жаждал увидеть Кулугин, сидела на софе, склонив свою пудренную головку, словно прислушиваясь.
Кулугин вошел и увидел ее. Он увидел ее всю, сразу такой, как была она, и все заметил: и мушку на правой щеке, и вытянутые на коленях руки, и ножку, обутую в атласную розовую туфельку, и выражение ее лица, не испуганное, не смущенное, но скорее задорное и улыбающееся.
– Вы позволили мне видеть вас! – заговорил он, приближаясь. – Это служит залогом моего счастья... Благодарю вас!..
– А вам очень хотелось меня видеть? – спросила она.
– И вы еще спрашиваете! Кто увидел вас, тот вечно желал бы любоваться вами...
Кулугин говорил, в сущности, тем языком, которым объяснялись тысячи молодых людей его времени, но ему казалось, что он придумывает нечто новое и говорит совсем особенное.
– Любоваться вами, – повторил он, – и кто увидел вас хоть однажды, никогда не забудет...
– Даже если с ним случится то же, что и со мной?
– Что именно?
– Такая же потеря памяти. Вот я все забыла, что было прежде со мной.
– Я слышал об этом. Так вы, правда, ничего не помните из прежнего?
– Ничего, ничего не помню...
"Тем лучше, тем лучше, – думал Кулугин, – в этом мое счастье и заключается, сама судьба явилась моей союзницей против Бессменного!.."
– Так и не нужно помнить, – подхватил он вслух. – Зачем вам вспоминать прошлое, когда в ваши годы можно думать еще о будущем? А это будущее явится для вас прекрасным и чудным!
– Кто знает!..
– Иначе быть не может, потому что вы сами прекрасны...
Она улыбнулась.
– Вы так же хорошо умеете говорить, как...
– Как что? – переспросил он.
– Как... носить костюм капуцина...
– Я благословляю этот день и эту встречу, – сказал Кулугин. – В этот день и в этом костюме я встретил вас.
– А я – вас, – ответила она.
– И вы меня заметили, запомнили?
– Как видите. Ведь это случилось после пожара, когда я помню уже все, что случилось.
– Надежда Александровна! Не говорите так! Вы меня с ума сводите...
– Сходите, если вам нравится; или, впрочем, нет, я боюсь сумасшедших.
– А вы бы не хотели бояться меня?
– Нет. Да вы, хотя и сильный, но не страшный. Впрочем, я и сумасшедшим не боюсь вас...
– Разве, по-вашему, я уже сошел с ума?
– Конечно. Разве не признак безумия то, что вы делаете? Вы рискуете, например, приходить сюда, зная, что ждет вас, если вас здесь заметят.
– Что бы меня ни ждало, я на все готов, меня ничто не испугает. Но если вы считаете безумием, что я пришел сюда, то вы, которая приняла меня...
– То я, которая приняла вас, тоже рискую? Вы это хотите сказать?
– Нет! Господь хранит вас! Я хочу сказать, что если я безумец, то вы одна можете излечить меня.
– Ну, для этого лучше обратитесь к графу Фениксу; это по его части излечение недугов.
– Граф Феникс поможет нам. Я пользуюсь его расположением, и благодаря ему, как вам известно, я здесь перед вами сегодня.
– А вы верите во всемогущество графа так же, как этот старый итальянец Тубини?
– Вы хотите, чтобы я говорил откровенно? Да? Тогда я скажу вам: не знаю, могу ли верить ему, но убежден, что он ловкий человек, иметь которого своим покровителем вовсе не худо.
– Что он ловкий, в этом я не сомневаюсь, но меня удивляет в вас одно, что, если вы поняли графа Феникса, то, значит, у вас удивительная способность распознавать людей.
– Значит, тем лучше и справедливее мои похвалы вам. Если я умею распознавать людей, то не ошибаюсь, говоря вам, что вы прекрасны.
– А может быть, именно тут-то вы и ошибаетесь. Может быть, я вам кажусь вовсе не тем, что я есть, и вы думаете...
– Я ничего не думаю, я вижу! Достаточно взглянуть на вас, чтобы сказать, что лучше вас нет.
– Правда ли это? Поглядите хорошенько, повнимательнее.
– Я и так не спускаю с вас глаз.
– И не разочарованы?
– Напротив, если это только возможно, очаровываюсь все сильнее и сильнее. Вы не только хороши, как ангел, но и умны, и наблюдательны...
– Вы начинаете говорить тоном графа Феникса, когда он пророчествует, – засмеялась она вдруг. – Мне так и кажется, что вы сейчас станете предвещать будущее.
– Отчего же мне и не предвещать его? – улыбнулся Кулугин в свою очередь. – Граф Феникс не имеет, кажется, исключительной привилегии на предсказания. Может быть, и я смогу что-нибудь предречь.
– Попробуйте!
– Я гадаю по руке, – сказал, продолжая улыбаться, Кулугин, – позвольте мне вашу.
Она протянула ему руку. Он стал разглядывать.
– Так сказать, что ждет эту ручку в будущем? По крайней, мере, в очень близком...
– Говорите!
– Да только то, что ее поцелуют! – вдруг проговорил Кулугин и припал губами к маленькой розовой ладони.
Она не отдернула.
Он поднял голову медленно, тихо и, посмотрев ей в глаза, сказал, чувствуя, как вся кровь кинулась ему в голову:
– Вот видите, мое предсказание сбылось.
Она ответила ему не словами, а вспыхнувшим, блестящим взглядом и сейчас потупилась. В дверку послышался легкий стук.
– Стучат! – проговорила она. – Итальянец дает знать, что пора...
– Неужели уже пора? Когда же снова можно увидеть вас? Например завтра. Завтра я опять дежурным здесь, и, согласитесь, было бы жестоко с вашей стороны, если я, находясь под одною с вами кровлей, не увижу вас.
– Ну, тогда завтра, я не хочу быть жестокой!
– Опять итальянец проводит меня?..
Стук в дверь повторился.
– Да, итальянец проводит вас, а теперь идите, он, кажется, теряет терпение.
Кулугин остановился с протянутой рукой.
– Другую, на прощанье, левую!.. – проговорил он с мольбой в голосе.
– Вы иначе никогда не уйдете! – словно сердясь, сказала она и протянула ему другую, левую руку.
Он поцеловал руку и выбежал из комнаты.
Похищение
На другой день вечером, около одиннадцати часов, когда совсем стемнело и короткая летняя петербургская ночь вступила в свои права, Цветинский стоял в кабинете светлейшего и разговаривал с ним.
– Почему ты думаешь, что именно сегодня? – спросил Потемкин, собрав со стола бумаги и запирая их в ящик.
– Потому что сегодня дежурным во дворце Кулугин, ваша светлость.
– Кулугин? Ага! Знаю!.. Разве он с ними заодно?
– Он в близких отношениях с графом Фениксом. И потом, я вчера встретил его здесь, во дворце. Он был у Тубини и выходил вместе с ним.
– Не нравится мне все это, очень не нравится! – проговорил Потемкин. – Ну что же, если думаешь, что сегодня, тогда садись в свою обсерваторию!
– Приходится, ваша светлость!..
Они подошли к массивному книжному шкафу. Цветинский отпер его. Шкаф был пуст – книги и полки были сняты и убраны. Цветинский, придержав рукой шпагу, шагнул и влез в шкаф.
– Ты не задохнешься здесь? – спросил Потемкин.
– Ничего, затворяйте, ваша светлость!
Дверца затворилась.
– Тебе видна комната и слышно? – нарочно негромко проговорил Потемкин.
– И слышно, и видно, – ответил глухой голос Цветинского из шкафа. – Я нарочно проделал на высоте глаза отверстие заранее.
– Ну хорошо!..
Потемкин подошел к столу и позвонил.
Немедленно явился дежурный Кулугин.
Светлейший, словно припоминая, какое дать ему приказание, остановил на нем долгий, пристальный взгляд.
Кулугин не сморгнув выдержал этот взгляд, а потом почтительно наклонил голову.
– Вели тушить огни везде во дворце, – приказал Потемкин, – а в кабинете сам присмотри за этим. Да скажи, чтобы все тихо было. Я спать иду, – и, взяв подсвечник с зажженной восковой свечой, он направился к своей спальне через внутреннюю дверь кабинета.